ЛичностиЛермонтовПушкинДельвигФетБатюшковБлокЧеховГончаровТургенев
Разделы сайта:

Глава 26 - Степной король Лир - Повести Ивана Сергеевича Тургенева.



Дождик перестал, но ветер дул с удвоенной силой - прямо мне навстречу.

На полдороге седло подо мною чуть не перевернулось, подпруга ослабла; я слез и принялся зубами натягивать ремни... Вдруг слышу: кто-то зовет меня по имени... Сувенир бежал ко мне по зеленям.

- Что, батенька, - кричал он мне еще издали, - любопытство одолело? Да и нельзя... Вот и я туда же, прямиком, по харловскому следу... Ведь этакой штуки умрешь - не увидишь!

- На дело рук своих хотите полюбоваться, - промолвил я с негодованием, вскочил на лошадь и снова поднял ее в галоп; но неугомонный Сувенир не отставал от меня и даже на бегу хохотал и кривлялся. Вот наконец и Еськово - вот и плотина, а там длинный плетень и ракитник усадьбы... Я подъехал к воротам, слез, привязал лошадь и остановился в изумлении.

От передней трети крыши на новом флигельке, от мезонина, оставался один остов; дрань и тесины лежали беспорядочными грудами с обеих сторон флигеля на земле. Положим, крыша была, по выражению Квицинского, лядащая; но все же дело было невероятное! По настилке чердака, вздымая пыль и сор, неуклюже-проворно двигалась исчерна-серая масса и то раскачивала оставшуюся, из кирпича сложенную, трубу (другая уже повалилась), то отдирала тесину и бросала ее книзу, то хваталась за самые стропила. То был Харлов. Совершенным медведем показался он мне и тут: и голова, и спина, и плечи - медвежьи, и ставил он ноги широко, не разгибая ступни - тоже по-медвежьему. Резкий ветер обдувал его со всех сторон, вздымая его склоченные волосы; страшно было видеть, как местами краснело его голое тело сквозь прорехи разорванного платья; страшно было слышать его дикое, хриплое бормотание. На дворе было людно; бабы, мальчишки, дворовые девки жались вдоль забора; несколько крестьян обилось поодаль в отдельную кучу. Знакомый мне старик поп стоял без шляпы на крыльце другого флигеля и, схватив медный крест обеими руками, время от времени молча и безнадежно поднимал и как бы показывал его Харлову.

Рядом с попом стояла Евлампия и, прислонившись единою к стене, неподвижно смотрела на отца; Анна то высовывала голову из окошка, то исчезала, то выскакивала на двор, то возвращалась в дом; Слеткин - весь бледный, желтый, в старом шлафроке, в ермолке, с одноствольным ружьем в руках, - перебегал короткими шагами с места на место. Он совсем, как говорится, ожидовел; задыхался, грозился, трясся, целился в Харлова, потом закидывал ружье за плечо, - целился опять, кричал, плакал... Увидав меня с Сувениром, он так и ринулся к нам.

- Посмотрите, посмотрите, что тут происходит! - завизжал он, - посмотрите! Он с ума сошел, взбеленился... и вот что делает! Я уж за полицией послал - да никто не едет! Никто не едет! Ведь если я в него выстрелю, с меня закон взыскать не может, потому что всякий человек вправе защищать свою собственность! А я выстрелю!.. Ей-богу, выстрелю!

Он подскочил к дому.

- Мартын Петрович, берегитесь! Если вы не сойдете, - я выстрелю!

- Стреляй - раздался с крыши хриплый голос. - Стреляй! А вот тебе пока гостинец!

Длинная доска полетела сверху и, перевернувшись раза два на воздухе, брякнулась наземь у самых ног Слеткина. Тот так и взвился, а Харлов захохотал.

- Господи Иисусе! - пролепетал кто-то за моей спиною. Я оглянулся:

Сувенир. "А! - подумал я, - перестал теперь смеяться!" Слеткин схватил близ стоявшего мужика за шиворот.

- Да полезай, полезай же, полезайте, черти, - вопил он, тряся его изо всей силы, - спасайте мое имущество!

Мужик ступил раза два, закинул голову, помахал руками, закричал:

- Эй, вы! господин! - потолокся на месте и верть назад.

- Лестницу! лестницу несите! - обратился Слеткин к прочим крестьянам.

- А где ее взять? - послышалось ему в ответ.

- И хоть бы лестница была, - промолвил не слеша один голос, - кому ж охота лезть? Нашли дураков! Он те шею свернет - мигом!

- С'час убиеть, - проговорил один молодой белокурый парень с придурковатым лицом.

- А то нешто нет? - подхватили остальные. Мне показалось, что, не будь даже явной опасности, мужики все-таки неохотно исполнили бы приказание своего нового помещика. Чуть ли не одобряли они Харлова, хоть и удивлял он их.

- Ах вы, разбойники! - застонал Слеткин, - вот я вас всех...

Но тут с тяжким грохотом бухнула последняя труба, и среди мгновенно взвившегося облака желтой пыли Харлов, испустив пронзительный крик и высоко и подняв окровавленные руки, повернулся к нам лицом. Слеткин опять в него прицелился.

Евлампия одернула его за локоть.

- Не мешай! - свирепо вскинулся он на нее.

- А ты - не смей! - промолвила она, - и синие ее глаза грозно сверкнули из-под надвинутых бровей. - Отец свой дом разоряет. Его добро.

- Врешь: наше!

- Ты говоришь: наше; а я говорю: его. Слеткин зашипел от злобы; Евлампия так и уперлась ему в лицо глазами.

- А, здорово! здорово, дочка любезная! - загремел сверху Харлов. - Здорово, Евлампия Мартыновна! Как живешь-можешь со своим приятелем? Хорошо ли целуетесь, милуетесь?

- Отец! - послышался звучный голос Евлампии.

- Что, дочка? - отвечал Харлов и пододвинулся к самому краю стены. На лице его, сколько я мог разобрать, появилась странная усмешка - светлая, веселая и именно потому особенно страшная, недобрая усмешка... Много лет спустя я видел такую же точно усмешку на лице одного к смерти приговоренного.

- Перестань, отец; сойди (Евлампия не говорила ему "батюшка"). Мы виноваты; все тебе возвратим. Сойди.

- А ты что за нас распоряжаешься? - вмешался Слеткин. Евлампия только пуще брови нахмурила.

- Я свою часть тебе возвращу - все отдам. Пер&стаиь, сойди, отец!

Прости нас; прости меня. Харлов все продолжал усмехаться.

- Поздно, голубушка, - заговорил он, и каждое его слово звенело, как медь. - Поздно шевельнулась каменная твоя душа! Под гору покатилось - теперь не удержишь! И не смотри ты на меня теперь! Я - пропащий человек! Ты посмотри лучше на своего Володьку: вишь, какой красавчик выискался! Да на свою эхиденную сестру посмотри; вон ее лисий нос из окошка выставляется, вон она муженька-то подуськивает! Нет, сударики! Захотели вы меня крова лишить - так не оставлю же я и вам бревна на бревне! Своими руками клал, своими же руками разорю - как есть одними руками! Видите, и топора не взял!

Он фукнул себе на обе ладони и опять ухватился за стропила.

- Полно, отец, - говорила меж тем Евлампия, и голос ее стал как-то чудно ласкав, - не поминай прошлого. Ну, поверь же мне; ты всегда мне верил.

Ну, сойди; приди ко мне в светелку, на мою постель мягкую. Я обсушу тебя да согрею; раны твои перевяжу, вишь, ты руки себе ободрал. Будешь ты жить у меня, как у Христа за пазухой, кушать сладко, а спать еще слаще того. Ну, были виноваты! ну, зазнались, согрешили; ну, прости!

Харлов покачал головою.

- Расписывай! Поверю я вам, как бы не так! Убили вы во мне веру-то! Все убили! Был я орлом - и червяком для вас сделался... а вы - и червяка давить?

Полно! Я тебя любил, сама знаешь, - а только теперь ты мне не дочь и я тебе не отец... Я пропащий человек! Не мешай! А ты стреляй же, трус, горе-богатырь - гаркнул вдруг Харлов на Слеткина. - Что все только целишься?

Али закон вспомнил: коли принявший дар учинит покушение на жизнь дателя, - заговорил Харлов с расстановкой, - то датель властен все назад потребовать?

Ха-ха, не бойся, законник! Я не потребую - я сам все покончу... Валяй!

- Отец! - в последний раз взмолилась Евлампия.

- Молчи!

- Мартын Петрович! братец, простите великодушно! - пролепетал Сувенир.

- Отец, голубчик!

- Молчи, сука! - крикнул Харлов. На Сувенира он и не посмотрел - и только сплюнул в его сторону.

Главная|Новости|Предметы|Классики|Рефераты|Гостевая книга|Контакты
Индекс цитирования.