ЛичностиЛермонтовПушкинДельвигФетБатюшковБлокЧеховГончаровТургенев
Разделы сайта:

Часть 20 - "Новь" - Роман И.С.Тургенева



- Ну что ж! - начал первый Паклин. - Были в восемнадцатом веке - валяй теперь прямо в двадцатый. Голушкин такой передовой человек, что его в девятнадцатом считать неприлично.

- Да он разве тебе известен? - спросил Нежданов.

- Слухом земля полнится; а сказал я: валяй! - потому что намерен отправиться вместе с вами.

- Как же так? Ведь ты с ним незнаком?

- Вона! А с моими переклитками вы разве были знакомы?

- Да ты нас представил!

- А ты меня представь! Тайн у вас от меня быть не может - и Голушкин человек широкий. Он, посмотри, еще обрадуется новому лицу. Да и у нас, здесь, в С... просто!

- Да, - проворчал Маркелов, - люди у вас здесь бесцеремонные .

Паклин покачал головою.

- Это вы, может быть, на мой счет... Что делать! Я этот упрек заслужил.

Но знаете ли что, новый мой знакомец, отложите-ка на время мрачные мысли, которые внушает вам ваш желчный темперамент! А главное...

- Господин мой новый знакомец, - перебил его с запальчивостью Маркелов, - скажу вам в свою очередь... в виде предостережения: я никогда ни малейшего расположения к шуткам не имел, а особливо сегодня! И почему вам известен мой темперамент? (Он ударил на последний слог). Кажется, мы не так давно в первый раз увидали друг друга.

- Ну постойте, постойте, не сердитесь и не божитесь - я и так вам верю, - промолвил Паклин - и, обратившись к Соломину: - О вы, - воскликнул он, - вы, которого сама прозорливая Фомушка назвала прохладным человеком и в котором точно есть нечто успокоительное, - скажите, имел ли я в мыслях сделать кому-нибудь неприятность или пошутить некстати? Я только напросился идти с вами к Голушкину, а впрочем - я существо безобидное. Я не виноват, что у господина Маркелова желтый цвет лица.

Соломин повел сперва одним плечом, потом другим; у него была такая повадка, когда он не тотчас решался отвечать.

- Без сомнения, - промолвил он наконец, - вы, господин Паклин, обиды никому причинить не можете - и не желаете; и к господину Голушкину почему же вам не пойти? Мы, я полагаю, там с таким же удовольствием проведем время, как и у ваших родственников, - да и с такой же пользой.

Паклин погрозил ему пальцем.

- О! да и вы, я вижу, злой! Однако же ведь вы тоже пойдете к Голушкину?

- Конечно, пойду. Сегодняшний день у меня и без того пропал.

- Ну, так "en avant, marchons!" - к двадцатому веку! к двадцатому веку!

Нежданов, передовой человек, веди!

- Хорошо, ступай; да не повторяй своих острот. Как бы кто не подумал, что они у тебя на исходе.

- На вашего брата еще за глаза хватит, - весело возразил Паклин и пустился вперед, как он говорил, не вприпрыжку, а "вприхромку".

- Презанятный господин! - заметил, идя за ним под руку с Неждановым, Соломин. - Коли нас, сохрани бог, сошлют всех в Сибирь, будет кому развлекать нас! Маркелов шел молча позади всех.

А между тем в доме купца Голушкина были приняты все меры, чтобы задать обед с "форсом" - или с "шиком". Сварена была уха, прежирная - и прескверная; заготовлены были разные "патишо" и "фрыкасеи" (Голушкин, как человек стоящий на высоте европейского образования, хотя и старовер, придерживался французской кухни и повара взял из клуба, откуда его выгнали за нечистоплотность), а главное: было припасено и заморожено несколько бутылок шампанского.

Хозяин встретил наших молодых людей с свойственными ему неуклюжими ужимками, уторопленным видом да похохатыванием. Очень обрадовался Паклину, как тот и предсказывал; спросил про него: - ведь наш? - и, не дожидаясь ответа, воскликнул: - Ну конечно! еще бы! Потом рассказал, что он сейчас был у этого "чудака" губернатора, который все пристает к нему из-за каких-то - черт его знает! - благотворительных заведений... И решительно нельзя было понять, чем он, Голушкин, больше доволен: тем ли, что его принимают у губернатора, или же тем, что ему удалось ругнуть его в присутствии молодых передовых людей? Потом он познакомил их с обещанным прозелитом. И кто же оказался этим прозелитом? Тот самый прилизанный, чахоточный человечек, с кувшинным рыльцем, который поутру вошел с докладом и которого Голушкин звал Васей, - его приказчик. - Не красноречив, - уверял Голушкин, указывая на него всей пятернею, - но нашему делу всей душою предан. - А Вася только кланялся, да краснел, да моргал, да скалил зубы с таким видом, что опять-таки нельзя было понять, что он такое: пошлый ли дурачок или, напротив,- всесовершеннейший выжига и плут?

- Ну, однако, за стол, господа; за стол, - залотошил Голушкин. Сели за стол, закусив сперва вплотную. Тотчас после ухи Голушкин велел подать шампанское. Мерзлыми кусками льдистого сала вываливалось оно из горлышка бутылки в подставленные бокалы. "За наше... наше предприятие!" - воскликнул Голушкин, мигая при этом глазом и указывая головою на слугу, как бы давая знать, что в присутствии чужого надо быть осторожным! Прозелит Ваня продолжал молчать - и хотя сидел на краюшке стула и вообще держался с подобострастием, уже вовсе не свойственным тем убеждениям, которым он, по словам его хозяина, был предан всей душою, - но хлопал вино отчаянно!.. Зато другие все говорили; то есть собственно говорил хозяин - да Паклин; Паклин особенно. Нежданов внутренно досадовал; Маркелов злился и негодовал - иначе, но так же сильно, как у Субочевых; Соломин наблюдал. Паклин потешался! Своею бойкой речью он чрезвычайно понравился Голушкину, который и не подозревал того, что этот самый "хромушка" то и дело шепчет на ухо сидевшему возле него Нежданову самые злостные замечания насчет его, Голушкина! Он даже полагал, что это - малый простой и что его можно "третировать" свысока... оттого-то он ему и понравился, между прочим, Сиди Паклин возле него - он бы давно ткнул его пальцем в ребра или ударил по плечу; он и то кивал ему через стол и мотал головою в его направлении... но между Неждановым и им восседал, во-первых, Маркелов - эта "мрачная туча"; а там Соломин. Зато Голушкин закатисто смеялся каждому слову Паклина, смеялся на веру, наперед, хлопая себя по животу, выказывая свои синеватые десны. Паклин скоро понял, чего от него требовалось, и начал все бранить (оно же для него было делом подходящим) - все и всех: и консерваторов, и либералов, и чиновников, и адвокатов, и администраторов, и помещиков, и земцев, и думцев, и Москву, и Петербург!

- Да, да, да, - подхватывал Голушкин, - так, так, так, так! Вот, например, у нас голова - совершенный осел! Тупица непроходимая! Я ему говорю и то и то... а он ничего не понимает; не хуже нашего губернатора!

- А ваш губернатор - глуп? - полюбопытствовал Паклин.

- Я же вам говорю: осел!

- Вы не заметили: он хрипит или гнусит?

- Как? - спросил Голушкин не без недоуменья.

- Да разве вы не знаете? У нас на Руси важные штатские хрипят, важные военные гнусят в нос; и только самые высокие сановники и хрипят и гнусят в одно и то же время.

Голушкин захохотал с ревом, даже прослезился.

- Да, да, - лепетал он, - гнусит... гнусит... Он военный!

"Ах ты, олух!" - думал про себя Паклин.

- У нас все гнило, где ни тронь! - кричал Голушкин немного спустя. - Все, все гнило!

- Почтеннейший Капитон Андреич, - внушительно замечал Паклин.. - а сам тихонько говорил Нежданову: "Что это он все руками разводит, точно сюртук ему под мышками режет?" - Почтеннейший Капиток Андреич, поверьте мне: тут полумеры ничего не помогут!

- Какие полумеры! - вскричал Голушкин, внезапно переставая смеяться и принимая свирепый вид.. - тут одно: с корнем вон! Васька, пей, с... с..!

- И то пью-с, Капитон Андреич, - отвечал приказчик, опрокидывая себе в горло стакан.

Голушкин тоже "ухнул".

- И как только он не лопнет! - шептал Паклин Нежданову.

- Привычка! - отвечал тот.

Но не один приказчик пил вино. Понемногу оно разобрало всех. Нежданов, Маркелов, даже Соломин вмешались понемногу в разговор.

Сперва как бы с пренебрежением, как бы с досадой против самого себя, что вот, мол, и он не выдерживает характера и пускается толочь воду, Нсжданов начал толковать о том, что пора перестать забавляться одними словами, пора "действовать"; упомянул даже об отысканной почве!! И тут же, не замечая, что он себе противоречит, начал требовать, чтобы ему указали те существующие, реальные элементы, на которые можно опереться, что он их не видит. "В обществе нет сочувствия, в народе нет сознания... вот тут и бейся!" Ему, конечно, не возражали; не потому, что возражать было нечего - но каждый уже начал говорить тоже свое. Маркелов забарабанил глухим и злобным голосом, настойчиво, однообразно ("ни дать ни взять, капусту рубит", - заметил Паклин). О чем, собственно, он говорил, не совсем было понятно; слово: "артиллерия" послышалось из его уст в момент затишья... он, вероятно, вспомнил те недостатки, которые открыл в ее устройстве. Досталось также немцам и адъютантам. Соломин - и тот заметил, что есть две манеры выжидать: выжидать и ничего не делать - и выжидать да подвигать дело вперед.

- Нам не нужно постепеновцев, - сумрачно проговорил Маркелов.

- Постепеновцы до сих пор шли сверху, - заметил Соломин, - а мы попробуем снизу.

- Не нужно, к черту! не нужно, - рьяно подхватывал Голушкин, - надо разом, разом!

- То есть вы хотите в окно прыгнуть?

- И прыгну! - завопил Голушкин. - Прыгну! и Васька прыгнет! Прикажу - прыгнет! А? Васька! Ведь прыгнешь ?

Приказчик допил стакан шампанского.

- Куда вы, Капитон Андреич, туда и мы. Разве мы рассуждать смеем?

- А! то-то! В бар-раний р-рог согну!

Вскорости наступило то, что на языке пьяниц носит название столпотворения вавилонского. Поднялся гам и шум "великий". Как первые снежинки кружатся, быстро сменяясь и пестрея еще в теплом осеннем воздухе, - так в разгоряченной атмосфере голушкинской столовой завертелись, толкая и тесня друг дружку, всяческие слова: прогресс, правительство, литература; податной вопрос, церковный вопрос, женский вопрос, судебный вопрос; классицизм, реализм, нигилизм, коммунизм; интернационал, клерикал, либерал, капитал; администрация, организация, ассоциация и даже кристаллизация!

Голушкин, казалось, приходил в восторг именно от этого гама; в нем-то, казалось, и заключалась для него настоящая суть... Он торжествовал! "Знай, мол, наших! Расступись - убью!.. Капитон Голушкин едет!" Приказчик Вася до того, наконец, нализался, что начал фыркать и говорить в тарелку, - и вдруг, как бешеный, закричал: "Что за дьявол такой - прогимназия??!" Голушкин внезапно поднялся и, закинув назад свое побагровевшее лицо, на котором к выражению грубого самовластия и торжества странным образом примешивалось выражение другого чувства, похожего на тайный ужас и даже на трепетание, гаркнул: "Жертвую еще тыщу! Васька, тащи!" - на что Васька вполголоса ответствовал: "Малина!" А Паклин, весь бледный и в поту (он в последние четверть часа пил не хуже приказчика), - Паклин, вскочив с своего места и подняв обе руки над головою, проговорил с расстановкой: "Жертвую! Он произнес: жертвую! О! осквернение святого слова! Жертва! Никто не дерзает возвыситься до тебя, никто не имеет силы исполнить те обязанности, которые ты налагаешь, по крайней мере, никто из нас, здесь предстоящих, - а этот самодур, этот дрянной мешок тряхнул своей раздутой утробой, высыпал пригоршню рублей и кричит: жертвую! И требует благодарности; лаврового венка ожидает, подлец!!" Голушкин либо не расслышал, либо не понял того, что сказал Паклин, или, быть может, принял его слова за шутку, потому что еще раз провозгласил: "Да! тыщу рублев! Что Капитон Голушкин сказал - то свято!" Он вдруг запустил руку в боковой карман. "Вот они, денежки-то! Нате, рвите; да помните Капитона!" - Он, как только приходил в некоторый азарт, говорил о себе, как маленькие дети, в третьем лице. Нежданов подобрал брошенные на залитую скатерть бумажки. Но после этого уже нечего было оставаться; да и поздно становилось. Все встали, взяли шапки - и убрались.

На вольном воздухе у всех закружились головы - особенно у Паклина.

- Ну? куда ж мы теперь? - не без труда проговорил он.

- Не знаю, куда вы, - отвечал Соломин, - а я к себе домой.

- На фабрику?

- На фабрику.

- Теперь, ночью, пешком?

- Что ж такое? Здесь ни волков, ни разбойников нет, а ходить я здоров.

Ночью-то еще свежее.

- Да тут четыре версты!

- А хоть бы и все пять. До свиданья, господа!

Соломин застегнулся, надвинул картуз на лоб, закурил сигару и зашагал большими шагами по улице.

- А ты куда? - обратился Паклин к Нежданову.

- Я вот к нему. - Он указал на Маркелова, который стоял неподвижно, скрестив руки на груди. - У нас здесь и лошади и экипаж.

- Ну, прекрасно... а я, брат, в "оазис", к Фомушке да к Фимушке. И знаешь, что я тебе скажу, брат? И там чепуха - и здесь чепуха...Только та чепуха, чепуха восемнадцатого века, ближе к русской сути, чем этот двадцатый век. Прощайте, господа; я пьян... не взыщите. Послушайте, что я вам еще скажу! Добрей и лучше моей сестры... Снандулии... на свете женщины нет; а вот она - и горбатая и Снандулия. И всегда так на свете бывает! А впрочем, ей и след так называться. Вы знаете ли, кто была святая Снандулия? - Добродетельная жена, которая ходила по тюрьмам и врачевала раны узникам и больным. Ну, однако, прощайте! Прощай, Нежданов, - жалкий человек! И ты, офицер... у! бука! Прощай!

Он поплелся, прихрамывая и пошатываясь, в "оазис", а Маркелов вместе с Неждановым отыскали постоялый двор, в котором они оставили свой тарантас, велели заложить лошадей - и полчаса спустя уже катили по большой дороге.

Главная|Новости|Предметы|Классики|Рефераты|Гостевая книга|Контакты
Индекс цитирования.