Основы теории ценности хозяйственных благ

Возражение и ответ на него

Сущность ценности мы усматриваем в значении вещи для человеческого благополучия. Этим самым мы подаем повод измерять величину ценности величиной разницы в благополучии - разницы наслаждения и страдания, связанных с обладанием или необладанием вещью. Следовательно, в конце концов нашей теории приходится считаться с явлениями, коренящимися в области человеческих чувств, ощущений.

Но нам возражают, что с факторами, коренящимися в области чувств, нельзя и не следует считаться. Это величины иррациональные, несоизмеримые, заявляет один ученый [Schellwien. Die Arbeit und ihr Recht. Berlin, 1882. S. 198]. Это величины, не поддающиеся измерению, утверждает другой. "Подобно тому как не могу я называть один предмет в 1 1/4 раза красивее или в 1 1/6 раза изящнее и элегантнее другого; подобно тому как не могу я данную личность назвать в 1 1/5 раза любезнее или образованнее другой, - подобно этому я не могу сказать: эта картина, принадлежащая моему отцу, или эта книга, подаренная мне другом, в 1 1/4 или в 1 1/5 раза ценнее той картины, принадлежащей моему брату, или того подарка, сделанного одним моим знакомым, и т. д. Совокупность фигурирующих там и здесь ощущений, желаний, интересов и т. д. нельзя свести к каким-нибудь единицам, а следовательно, нельзя и выразить их в каких-нибудь мерах" [Schonberg's Handbuch der politischcn Okonomie. T. 1. Ed. 2. S. 159].

Выводы, какие наши противники делают из этих посылок, далеко не одинаковы по своей важности, но, во всяком случае, они направляются против нас. Одни экономисты соглашаются, что основу ценности (субъективной) составляют действительно эти несоизмеримые личные "интересы, желания, потребности, цели, стремления и т. д.", но заявляют, что поэтому-то именно ценность и не поддается измерению [Ibid.]. Другие в свою очередь принимают как несомненный факт, что ценность представляет собой величину измеримую и даже способную подвергаться цифровым определениям, но утверждают, что именно по этой-то причине основанием для величины ценности и не могут служить несоизмеримые между собой человеческие потребности, чувства, ощущения и т. п. Ценность, способная выражаться в числах, говорят эти экономисты, должна находить себе источник и мерило опять-таки в чем-нибудь таком, что в свою очередь способно принимать цифровые определения, например в труде или в издержках производства [Schellwien. Op. Cit. S. 198]. Как бы то ни было, обе партии - прямо или косвенно - признают, что с несоизмеримыми человеческими потребностями и не поддающимися измерению субъективными ценностями наука ничего поделать не может.

Если бы провести эти воззрения до их логического конца, то они получили бы такой смысл, какого и не подозревали сами их творцы. Если бы наши потребности действительно являлись несоизмеримыми величинами, тогда была бы совсем невозможна всякая хозяйственная деятельность. В самом деле, всеобщий принцип хозяйственной деятельности заключается в стремлении достичь наибольшей пользы при наименьшей затрате сил. Но, спрашивается, каким же образом мог бы осуществляться этот принцип, если бы мы не в состоянии были судить, какая польза больше, какая меньше, или если бы мы не имели возможности определять, соответствует ли данная польза по своей величине тем усилиям, которые необходимо употребить для ее достижения? Да и как стали бы мы определять все это, если бы не существовало возможности вообще сравнивать между собой человеческие потребности, желания, ощущения и пр. с какой-нибудь общей точки зрения, приводить их к общему знаменателю и судить об их абсолютной и относительной интенсивности? В действительности мы взвешиваем и оцениваем наши субъективные ощущения и желания и определяем их взаимные отношения ежедневно, ежечасно. Пусть всякий род удовлетворения потребности доставляет нам свое особого рода наслаждение - это все-таки нисколько не мешает нам составлять себе сравнительное суждение относительно степени получаемого нами наслаждения. Несомненно, что наслаждение, которое я получаю от холодной ванны, по своему характеру совершенно не похоже на наслаждение, доставляемое мне слушанием симфонии, а это последнее по своему характеру ничего не имеет общего с наслаждением, получаемым мною от утоления голода; однако ж всякий из нас знает очень хорошо, какое именно из этих трех различных наслаждений оказывается для него наибольшим в каждый данный момент. Точно так же боль, причиняемая нам уколом иголки, по своему характеру резко отличается от зубной, и однако ж это нисколько не мешает утверждать, что зубная боль представляет страдание более сильное, нежели боль от укола иголкой. Если бы наши приятные и неприятные ощущения действительно являлись несоизмеримыми, то мы постоянно находились бы в крайне безвыходном положении. В самом деле, так как даже и средств богатейшего в мире человека не хватит для удовлетворения решительно всех его желаний, то у нас не было бы абсолютно никакой точки опоры, чтобы судить, каким именно желаниям и потребностям следует отдать предпочтение, какие нужно отодвинуть на задний план. И, право же, не в шутку, а всерьез с нами могла бы случиться такая штука, что в один прекрасный день мы умерли бы от жажды, окруженные массой воды, так как, решая вопрос, на что употребить имеющуюся в нашем распоряжении воду - на утоление нашей жажды или же на орошение наших полей, мы бы по несчастной случайности отдали слишком исключительное предпочтение последнего рода потребности. Следовательно, самый уже факт существования хозяйственной деятельности служит лучшим доказательством того, что наши приятные и неприятные ощущения не безусловно неспособны к количественным определениям. Спор может вестись лишь по вопросу о том, какого именно рода количественные определения возможны в данном случае.

Можно считать вполне доказанным, что мы способны определять, сильнее или же слабее вообще данное приятное ощущение другого приятного ощущения. Точно так же не подлежит ни малейшему сомнению, что мы способны судить и о том, намного или же лишь ненамного данное ощущение сильнее другого. Но можем ли мы определить величину этой разницы еще точнее, можем ли выразить ее в цифрах? Можем ли мы сказать, что ощущение удовольствия А, например, втрое больше, чем ощущение удовольствия В? Вот вопрос.

Я положительно думаю, что мы можем это делать: или, пожалуй, выражаясь осторожнее, я скажу, что мы по крайней мере пытаемся это делать; мало того, нас принуждает это делать практическая необходимость, так как только этим путем имеем мы возможность приобрести в бесчисленном множестве случаев точку опоры для разумных практических решений. Бесчисленное множество раз приходится нам в практической жизни делать выбор между несколькими наслаждениями, которых мы не можем получить одновременно, благодаря ограниченности наших средств. При этом обстоятельства складываются нередко таким образом, что в представляющейся нам альтернативе на одной стороне стоит какое-нибудь одно наслаждение, а на другой - множество однородных более мелких наслаждений. Никто не станет отрицать, что в подобных случаях рациональное решение вопроса зависит всецело от нас. Но ведь для такого решения еще недостаточно просто определить лишь вообще, что наслаждение одного рода больше наслаждения другого рода; недостаточно также сказать, что наслаждение первого рода значительно больше наслаждения последнего рода - для этого необходимо точно определить, какое именно количество более мелких наслаждений соответствует наслаждению первого рода, иными словами, во сколько раз одно наслаждение больше другого по своей величине. Чтобы взять простейший пример, представим себе мальчика, который желает на имеющуюся у него мелкую монету купить фруктов. За эту монету ему дадут или одно яблоко, или шесть слив. Разумеется, он станет сравнивать в уме те приятные вкусовые ощущения, которые дает, с одной стороны, яблоко, с другой - слива. Но для того чтобы сделать выбор между плодами того и другого рода, мальчику недостаточно решить, что яблоки вообще нравятся ему больше, чем сливы, - нет, для этого он должен дать своему суждению цифровое определение, он должен, именно, выяснить, действительно ли удовольствие, доставляемое одним яблоком, по крайней мере в шесть раз больше удовольствия, доставляемого одной сливой. Или видоизменим пример так, чтобы суть дела выступила еще резче. Представим себе двух мальчиков, из которых у одного есть одно яблоко, у другого некоторое количество слив. Последний хочет выменять у первого яблоко и предлагает ему за него несколько штук слив - четыре, пять, шесть. Сравнивая в уме удовольствия, доставляемые яблоком и сливой, первый мальчик не соглашается на такую мену. После предложения седьмой сливы он начинает колебаться и, наконец, уступает свое яблоко за восемь слив. Что проявляется в этом образе действия, как не выраженное в цифрах решение, что удовольствие, получаемое от одного яблока, выше удовольствия, получаемого от одной сливы, более чем в семь, но менее чем в восемь раз?

Как поступают с яблоками и сливами мальчики в нашем примере, точно так же поступаем и все мы в нашей хозяйственной жизни с предметами более важными. Без сомнения, каждому из нас неоднократно случалось бывать в такого рода положении: нам предлагают купить вещь, которая оказывается для нас слишком дорогой; но цену понижают, положим с 30 до 25 гульденов, и тогда мы покупаем эту вещь. В основе подобного способа действия лежит не что иное, как представление, что наслаждение, которое можно получить от покупаемой вещи, по своей величине превышает более чем в 25 раз, но менее чем в 30 раз то наслаждение, которое можно получить от одного гульдена. Кто занимается психологическим самонаблюдением, тот может привести массу такого рода примеров из собственного опыта. Правда, бесчисленное множество хозяйственных актов мы совершаем по рутине, так сказать, механически; однако же во многих случаях, когда обстоятельства выбивают нас из наезженной колеи обыденной жизни, мы принуждены бываем тщательно обдумывать наши хозяйственные дела и тогда очень часто прибегаем к цифровому определению величины наслаждений и лишений. Я бы сказал даже, что для подобного рода определений мы пользуемся именно некоторой единицей меры. Такой единицей служит для нас величина наслаждения, которое мы можем получить при помощи денежной единицы: монеты в десять крейцеров, гульдена, билета в десять гульденов, в сто гульденов и т. д. Я думаю, что относительно наслаждения, которое можно получить на известную сумму денег, в уме каждого из нас существует определенное количественное представление, которым мы и руководствуемся в сомнительных случаях при решении вопроса, стоит ли тратить деньги на данное наслаждение или нет. Само собой разумеется, что величины наслаждения, соответствующие денежной единице, неодинаковы для каждого индивидуума, - для богатого, например, они меньше, чем для бедного; да и сами виды наслаждений, которые принимаются за мерило, крайне неодинаковы для различных лиц - у человека, любящего тонкие духовные наслаждения, например, они совсем иные, нежели у человека необразованного [например, решая вопрос, следует ли для какой-нибудь цели сделать расход в 20 флоринов, образованный человек будет рассуждать приблизительно так: "На эти деньги я могу десять раз сходить в театр". Между тем как один простодушный поселянин, которого я знал, любил в подобных случаях говорить: "Да на эти деньги я выпью целых 200 кружек пива"]. Впрочем, какого бы рода наслаждения ни принимались за мерило, мне кажется, после всего изложенного выше можно считать вполне доказанным следующее положение: отнюдь не ограничиваемся решением вопроса, действительно ли данное ощущение удовольствия вообще больше какого-нибудь другого, но и стараемся определить размеры этой разницы в цифрах [читатель, любящий очень тонкие различия, заметит, пожалуй, что положения "одно яблоко для меня столь же дорого, как и восемь слив" и "одно яблоко для меня в восемь раз дороже одной сливы" далеко нельзя считать однозначащими. В первом положении мы отнюдь не думаем выражать в цифрах количественную разницу между двумя наслаждениями; напротив, мы заявляем тут, что между обоими сравниваемыми наслаждениями нет никакой разницы. Такое суждение высказывать мы можем, но непосредственно измерять различия в интенсивности наслаждений мы не имеем возможности. Так заметит нам читатель, любящий чрезвычайно тонкие различия. Охотно соглашаюсь с моим предполагаемым противником. Однако ж первое из рассматриваемых положений логически приводит ко второму: второе положение является логическим выводом из первого. Пусть, например, мы не можем путем непосредственного сравнения определять в цифрах количественную разницу между наслаждением, получаемым от яблока, и наслаждением, получаемым от груши. Но раз мы имеем возможность констатировать, что одно яблоко для нас столь же дорого, как и восемь слив. а одна груша для нас столь же дорога, как и шесть слив, то мы имеем возможность окольным путем вывода из двух первых положений прийти и к третьему положению, что одно яблоко для нас на одну треть дороже одной груши. Для нашей теории совершенно безразлично, можем ли мы выводить такого рода цифровые определения непосредственно или же только косвенно, - лишь бы существовала какая-нибудь возможность выводить их. На той же точке зрения стоит и Визер, когда, с одной стороны, заявляет, что ценность в полном объеме измерима, а с другой - выражает мнение, что нам всегда приходится иметь дело лишь с одинаковыми, а отнюдь не с различными степенями интенсивности (см. его интересные замечания об "измеримости ценности" в книге "Ursprung und Hauptgesetze des wirthschaftlichen Wertes". S. 180)].

Некоторые уступки я готов сделать. Я соглашаюсь без всяких разговоров, что к количественным определениям описанного рода скорее подходит выражение "оценивать", чем выражение "измерять", по крайней мере если брать последнее слово в самом строгом его смысле. Механически прилагать какую-нибудь точную осязательную меру, подобно тому как это делается при измерении длины с помощью сажени и землемерной цепи, в нашей области действительно нет возможности. Но мне кажется, что все-таки мы находимся при этом в положении, едва ли много более затруднительном, нежели человек, который, оставив дома сажень и землемерную цепь, хочет тем не менее определять рост людей, с которыми он встречается, высоту домов и деревьев, которые он видит. Ведь даже и не прибегая к помощи сажени, следовательно, и не производя, собственно говоря, измерения, я могу судить о том, высок или низок абсолютно данный дом, выше он или ниже другого дома, даже с приблизительной точностью могу сказать, вдвое или втрое данный дом выше другого. Подобно этому, опираясь на мои воспоминания, я могу с приблизительной точностью определить и то, велико или мало абсолютно наслаждение, получаемое мной от удовлетворения известной потребности, больше оно или меньше наслаждения, даваемого удовлетворением другой потребности, могу даже определить, разумеется с точностью еще меньшей, и то, во сколько приблизительно раз одно наслаждение больше или меньше другого.

Я охотно соглашаюсь, далее, что количественные определения описанного рода отнюдь не могут считаться безошибочными, что, напротив, очень даже часто они оказываются совсем неверными. Ведь ощущения удовлетворения, которые мы сравниваем, нам почти никогда не приходится испытывать одновременно, напротив, при сравнении различного рода ощущений мы опираемся лишь на образы, сохраняющиеся в нашей памяти или даже созданные нашим воображением и потому зачастую совершенно призрачные. Всякий может по собственному опыту убедиться в том, что к наслаждениям, которые на минуту кажутся нам заманчивыми, очень часто мы относимся крайне пристрастно, оцениваем их чересчур высоко, в ущерб действительной пользе, получаемой в будущем. Однако ж я с особенной силой должен подчеркнуть следующее обстоятельство: вопрос о правильности нашей теории решается не тем, верны ли рассматриваемые нами количественные определения, а только тем, действительно ли они совершаются в жизни. А что люди на практике постоянно прибегают к таким количественным определениям, - это несомненный факт. Мы утверждаем, что величина ценности материальных благ определяется величиной выгоды, какую человек получает от них. Нам возражают, что так как наши ощущения "несоизмеримы", то величина выгоды, получаемой нами от материальных благ, совершенно не поддается определению. Мы отвечаем и доказываем, что худо ли, хорошо ли, но во всяком случае она фактически подвергается определению, а доказать это - значит доказать реальность того предположения, на которое мы опираемся. Если же раз сделанные определения оказываются затем неточными или неверными, так от этого становятся неточными и неверными отнюдь не наше теоретическое объяснение определений ценности, а только сами эти определения ценности. Правильный расчет выгоды, получаемой нами от материальных благ, приводит именно к правильному определению ценности, неточный - к неточному, неверный - к неверному определению ценности, каких встречается бесчисленное множество в нашей хозяйственной жизни. Но неверный расчет точно так же служит для правильного объяснения неверных определений ценности, как правильные расчеты служат для объяснения верных определений ценности.

Если мы подведем теперь итог всему сказанному выше, то получим следующие положения, которые я считаю непоколебимыми.

Во-первых, наши потребности, желания и ощущения оказываются в действительности соизмеримыми, и притом общий пункт для сравнения их заключается в интенсивности испытываемых нами наслаждений и неприятных чувств.

Во-вторых, мы обладаем возможностью определять абсолютно и относительно степень приятных и неприятных ощущений, которые доставляют нам или от которых избавляют нас материальные блага, и действительно пользуемся этой возможностью (хотя нам и случается впадать при этом в ошибку).

В-третьих, эти-то количественные определения приятных ощущений и составляют основу для нашего отношения к материальным благам, и притом как для наших теоретических суждений о величине значения материальных благ для человеческого благополучия, а следовательно, и для определения ценности, так и для нашей практической хозяйственной деятельности.

Отсюда следует, наконец, в-четвертых, что наука не только не должна игнорировать субъективные потребности, желания, ощущения и т. д. и основывающуюся на них субъективную ценность, но именно в них-то и должна, напротив, искать точки опоры для объяснений хозяйственных явлений. Политическая экономия, не разрабатывающая теории субъективной ценности, представляет собой здание, воздвигнутое на песке. Но подробнее нам еще придется говорить об этом ниже.