Экономическое учение Карла Маркса

Отдел второй. Прибавочная стоимость

Глава деcятая. Машины и крупная промышленность

1. Развитие машины

Разделение труда в мануфактуре привело к видоизменению ремесленного труда. Но оно не устранило его совершенно. Искусность ремесленника в общем и целом остаётся основой мануфактуры. Это даёт частичному рабочему, хотя бы и односторонне обученному, известную независимость по отношению к предпринимателю. Его нельзя сразу заменить, а между тем его работа необходима для хода всего предприятия. Мы видели это на примере производства булавок. Сами рабочие прекрасно сознают эту выгоду. Они всеми силами стараются удержать за мануфактурой этот ремесленный характер путём возможно полного сохранения ремесленных обычаев, например в области ученичества и пр.

Такую тенденцию можно ещё и теперь наблюдать в целом ряде производств, которые до сих пор сохранили свой мануфактурный характер. Здесь кроется также тайна многих успехов профессионального движения.

Но что составляет радость для одного, доставляет горе другому, «Поэтому,-- говорит Маркс,-- в точение всего мануфактурного периода не прекращаются жалобы на недисциплинированность рабочих. И если бы даже у нас не было показаний со стороны писателей того времени, то одни уже факты, что начиная с XVI столетия и вплоть до эпохи крупной промышленности капиталу не удавалось подчинить себе всё то рабочее время, каким располагает мануфактурный рабочий; что мануфактуры не долговечны и вместе с эмиграцией или иммиграцией рабочих покидают одну страну, чтобы возникнуть в другой,-- уже одни эти факты говорят нам больше, чем целые библиотеки» («Капитал», т. 1, стр. 376). Понятен после этого крик скорби, вырвавшийся у анонимного автора вышедшего в 1770 г. памфлета: «Рабочие никогда не должны считать себя независимыми от поставленных над ними начальников... Порядок должен устанавливаться во что бы то ни стало».

И порядок был установлен. Мануфактура сама создала необходимые для этого предпосылки. Она породила иерархически расчленённую мастерскую для производства усложнённых орудий труда, а «этот продукт мануфактурного разделения труда, в свою очередь, производил машины» («Капитал», т. 1, стр. 376). Машина же нанесла господству ремесленного способа труда смертельный удар.

Чем же отличается машина от инструмента ремесленника, что превращает орудие труда из инструмента в машину? То, что механический аппарат, которому только должно быть сообщено соответствующее движение, «совершает своими орудиями те самые операции, которые раньше рабочий совершал подобными же орудиями» («Капитал», т. 1, стр. 380). Служит ли при этом источником двигательной силы человек или опять-таки машина,-- ничуть не меняет сущности дела.

Это нужно твёрдо усвоить себе, чтобы не впадать в ошибочное представление, будто машина отличается от инструмента тем, что она приводится в движение не человеком, а какой-нибудь силой природы, как, например, животным, водой, ветром и т. д. Применение таких двигательных сил несравненно древнее машинного производства; вспомним хотя бы о плуге, запряжённом быком или лошадью. Животные, ветер, вода и т. п., как известно, уже в глубокий древности применялись человеком в качестве двигательной силы при устройстве мельниц, насосов и пр., отнюдь не вызывая революции в способах производства.

Даже паровая машина в том виде, в каком она была изобретена в конце XVII века, ещё не вызвала сама по себе промышленного переворота. Переворот произошёл лишь тогда, когда была изобретена первая сколько-нибудь важная «рабочая машина» -- прядильная машина.

Нет ничего пошлее сказки, приписывающей открытие паровой машины случайному наблюдению над кипящим горшком. Сила пара была известна грекам, вероятно, уже 2000 лет тому назад, но они не умели ни к чему применить её, а впоследствии ею воспользовались для разного рода механических забав.

Изобретение же паровой машины является продуктом сознательной и напряжённой деятельности ума, опиравшейся на предыдущий опыт. Оно оказалось возможным лишь после того, как мануфактура создала необходимые для этого технические предпосылки, в особенности же -- достаточное количество искусных механических рабочих. Оно стало, далее, возможным лишь после того, как потребность пробудила интерес к новым двигательным силам. А это имело место тогда, когда была изобретена рабочая машина.

Эта последняя требовала для своей эксплуатации дви гательной силы, которая отличалась бы большей мощностью и регулярнее функционировала бы, чем ранее существовавшие. Человек -- очень несовершенное орудие для непрерывного и вполне однообразного движения, и к тому же он слишком слаб. Лошадь, более сильная, чем человек, не только слишком дорога и лишь в ограниченных пределах может быть применяема на фабрике, но и обладает, кроме того, скверным качеством -- иметь свой норов. Ветер слишком непостоянен и не поддаётся управлению. Точно так же и сила воды, которой широко пользовались уже в мануфактурный период, не удовлетворяла новым требованиям. Она не могла быть увеличиваема по произволу, в известное время года совершенно отказывалась служить, а главное, была привязана к месту.

Лишь после того как Джемс Уатт после долгих усилий изобрёл свою вторую паровую машину, так называемую машину двойного действия, найдя в «обширнейшем» промышленном предприятии своего компаньона Матиаса Болтом «как технические, так и денежные средства», требовавшиеся для выполнения его плана,-- лишь тогда впервые был найден двигатель, «который, потребляя уголь и воду, сам производит двигательную силу и мощность которого находится всецело под контролем человека; двигатель, который подвижен и сам является средством передвижения, который, будучи городским, а не сельским, как водяное колесо, позволяет концентрировать производство в городах, вместо того чтобы рассеивать его в деревне; двигатель, универсальный по своему техническому применению и сравнительно мало зависящий в своём местопребывании от тех или иных локальных условий» («Капитал», т. 1, стр. 383). Понятно, что усовершенствованная двигательная сила, с своей стороны, воздействует на рабочую машину, толкая её к дальнейшему развитию.

«Всякая развитая совокупность машин [entwickelte Maschinene] состоит из трёх существенно различных частей: машины-двигателя, передаточного механизма, наконец машины-орудия, или рабочей машины» («Капитал», т. 1, стр. 378-379). Машину-двигатель, как движущую силу всей машины, мы уже рассмотрели. Передаточный механизм, состоящий из маховых колёс, валов, зубчатых колёс, эксцентриков, стержней, приводных ремней и всякого рода промежуточных приспособлений и принадлежностей, регулирует движение, изменяет, где нужно, его форму, превращая его, например, из прямолинейного в круговое, распределяет и переносит его на различные части рабочей машины. «Обе эти части механизма существуют только затем, чтобы привести в движение рабочую машину, благодаря чему последняя захватывает предмет труда и целесообразно изменяет его» («Капитал», т. 1, стр. 379).

Именно рабочая машина, как мы видели, произвела промышленный переворот в XVIII веке. Да и теперь ещё она служит исходным пунктом в процессе превращения уцелевшего до сих пор ремесленного или мануфактурного производства в машинное. Прежде всего она является либо более или менее измененной механической формой старого ремесленного инструмента, что мы встречаем, например, в механическом ткацком станке, либо прилаженные к «пальцам» рабочей машины органы оказываются нашими старыми знакомыми, как, например, веретёна у прядильной машины, спицы у чулочновязальной машины, ножи у резальной машины и т. п. Но количество инструментов, которыми одновременно работает одна и та же рабочая машина, «с самого начала эмансипируется от тех органических ограничений, которым подчинено ручное орудие рабочего» («Капитал», т. 1, стр. 380).

Теперь одна машина-двигатель может посредством целесообразного приспособления передаточного механизма («разветвление на особые русла») приводить в движение одновременно ряд рабочих машин. Таким образом, отдельная рабочая машина низводится до роли простого элемента машинного производства.

В одних случаях весь продукт производится одной и той же рабочей машиной (например, механическим ткацким станком),-- там, на предприятии, основанном на машинном производстве, т. е. на фабрике, каждый раз перед нами снова выступает простая кооперация, при которой несколько однородных рабочих машин (рабочего мы пока можем оставить в стороне) действуют одновременно и совместно в одном и том же помещении. В этом случае, однако, существует механическое единство. Одна и та же машина-двигатель, один общий толчок одинаковым образом приводит их в движение. Они -- лишь органы одного и того же двигательного механизма. 1 В других случаях предмет труда должен проходить целый ряд связанных между собой последовательных процессов, выполняемых целой цепью разнородных, но дополняющих друг друга рабочих машин. Здесь, стало быть, снова появляется свойственная мануфактуре кооперация, основанная на разделении труда, но уже в виде комбинации частичных рабочих машин. Именно в этих случаях место отдельной самостоятельной машины впервые занимает настоящая система машин. Каждая частичная машина доставляет другой, следующей за ней, сырой материал. Как это наблюдается в мануфактуре при кооперации частичных рабочих, так и в расчленённой системе машин постоянная зависимость между отдельными частичными машинами создаёт известное определённое соотношение между их числом, их размерами и скоростью их движения.

Эта комбинированная рабочая машина тем совершеннее, чем непрерывнее идёт выполняемый ею общий процесс, т. е. чем с меньшими перерывами сырой материал доходит от первой фазы до последней, чем в большей степени, следовательно, эти переходы совершаются не при помощи человеческих рук, а самой машиной. Когда же машина исполняет все движения, необходимые для обработки сырого материала, без помощи человека и её работа нуждается лишь в некоторых поправках со стороны человека,-- тогда перед нами автоматическая система машин. Что эта последняя также способна к постоянному усовершенствованию в деталях, показывает, например, аппарат, автоматически останавливающий прядильную машину, как только оборвется хоть одна нитка.

«Примером как непрерывности производства, так и проведения автоматического принципа может служить,-- говорит Маркс,--современная бумажная фабрика» («Капитал», т. 1, стр. 387).

Как изобретение паровой машины Уаттом, так и другие ранние изобретения в области машин могли быть осуществлены лишь благодаря тому, что мануфактурный период подготовил значительное количество искусных рабочих-механиков -- частичных рабочих мануфактуры, а также самостоятельных ремесленников, которые умели изготовлять машины. Первые машины были изготовлены в ремесленных или мануфактурных мастерских.

На первых порах машины были обязаны своим существованием личному искусству и личным силам рабочих. Труд этих рабочих граничил с искусством. Машины не только были слишком дороги -- обстоятельство, всегда превосходно понимаемое капиталистом,-- но и дальнейшее распространение их, а следовательно, и развитие крупной промышленности оставалось в зависимости от возрастания этой категории рабочих. Между тем их искусство требовало продолжительного обучения -- их число могло поэтому увеличиваться лишь постепенно.

Но на известной ступени развития крупная промышленность приходит и в техническом отношении в противоречие со своим ремесленно-мануфактурным основанием.

Всякое усовершенствование или увеличение размеров машины, её освобождение от первоначального ремесленного образца, употребление более пригодных для неё, но труднее поддающихся обрабогке материалов, например железа вместо дерева,-- всё это наталкивалось на величайшие трудности. Преодолеть эти трудности не могла даже система разделения труда, проведённая в мануфактуре.

«Мануфактура не могла бы создать таких машин, как, напр., современный типографский станок, современный паровой ткацкий станок и современная чесальная машина» («Капитал», т. 1, стр. 389).

С другой стороны, переворот в одной какой-либо отрасли промышленности влечёт за собой переворот в ряде других отраслей, связанных с первой. Так, машинное пряденье делает необходимым машинное ткачество, и оба вместе влекут за собой химическую и механическую революцию в белильном, красильном и ситцепечатном производствах. А затем революция в способах производства и области промышленности и земледелия обусловила также переворот в средствах сообщения и транспорта.

Крупной промышленности с её лихорадочной быстротой производства необходимо быстро получать свои сырые материалы, быстро и в больших количествах выбрасывать на рынки свои продукты. Она должна быть в состоянии привлекать и выбрасывать, сообразно своим потребностям, большие массы рабочих. Отсюда -- переворот в судостроении, замена парусного судна пароходом, просёлочной дороги -- железной дорогой, курьера -- телеграфом.

«Но огромные массы железа, которые приходилось теперь ковать, сваривать, резать, сверлить и формовать, в свою очередь требовали таких циклопических машин, создать которые мануфактурное машиностроение было не в силах» («Капитал», т. 1, стр. 390).

Таким образом, крупная промышленность должна была создать себе свою собственную, соответствующую её существу основу. Овладев машиной, она начала производить машины посредством машин же.

«Существеннейшим производственным условием для машинной фабрикации машин была машина-двигатель, способная развивать силу в любой степени и в то же время всецело подчиняющаяся контролю. Она уже существовала в виде паровой машины. Но вместе с тем задача заключалась и в том, чтобы машинным способом производить необходимые для отдельных частей машин строго геометрические формы: линии, плоскости, круги, цилиндры, конусы и шары. В первом десятилетии XIX столетия Генри Модслей разрешил эту проблему изобретением slide rest [поворотного суппорта], который скоро был превращен в автоматический механизм и в модифицированной форме перенесён с токарного станка, для которого он первоначально предназначался, на другие машиностроительные машины. Это механическое приспособление заменяет не какое-либо особенное орудие, а самую человеческую руку, которая создаёт определённую форму, приближая, прилагая остриё режущего инструмента к материалу труда или направляя его на материал труда, напр. на железо. Таким образом удалось производить геометрические формы отдельных частей машин «с такой степенью лёгкости, точности и быстроты, которой никакая опытность не могла бы доставить руке искуснейшего рабочего»» [На вопрос «Что такое изобретение?» Гёте метко отвечает -- «Завершение искомого».

21 «The Industry of Nations», London 1855, ч, II, стр. 239. Из этого же сочинения Маркс цитирует следующее место относительно изобретения «slide rest»: «Как бы прост и на первый взгляд незначителен ни казался этот придаток к станку, мы думаем, что без преувеличения можно сказать, что его влияние на усовершенствование и распространение машин было так же велико, как влияние усовершенствований, произведённых Уаттом в самой паровой машине» («Капитал», т. 1, стр. 391).] («Капитал», т. 1, стр. 391).

Нет надобности распространяться о великолепных машинах, употребляемых при машиностроении. Кто не слыхал о наших исполинских машиностроительных заводах, о тех гигантских паровых молотах, свыше 100 центнеров весом, которые играючи превращают в порошок гранитную глыбу, но в то же время способны давать самые лёгкие удары, заранее размеренные с величайшей точностью? Каждый день приносит новые успехи в машинном деле, новое расширение области их применения.

В мануфактуре разделение труда было ещё главным образом субъективным. Частичные процессы были приспособлены к личности рабочего. В системе же машин крупная промышленность обладает уже вполне объективным производственным организмом, с которым рабочий сталкивается, как с уже готовым, и в которому поэтому ему самому приходится приспособляться. Кооперация, вытеснение одиночного рабочего обобществленным, становится уже не случайностью, а «технической необходимостью, диктуемой природою самого средства труда» («Капитал», т. 1, стр. 392).

2. Перенесение стоимости машин на продукт

Подобно всякому орудию, машина входит в состав постоянного капитала. Она не создаёт стоимости, но лишь передаёт свою собственную стоимость продукту. В каждом данном случае она передаёт продукту ту стоимость, какую сама теряет вследствие износа.

Машина всегда входит в процесс труда целиком, а в процесс образования стоимости -- только частью. Точно так же обстоит дело и с инструментом. Но разница между первоначальной общей стоимостью орудия и частью стоимости, переданной продукту, у машины гораздо больше, чем у орудия. Прежде всего она служит дольше, чем орудия, потому что построена из более прочного материала. Затем употребление её, регулируемое строго научными законами, делает возможной большую экономию в износе её составных частей и в потреблении вспомогательных материалов -- масла, угля и пр. Наконец, поле производства у неё несравненно шире, чем у простого инструмента.

При данном соотношении между/стоимостью машин и той частью стоимости, которую они ежедневно переносят на продукт, степень, в которой эта часть стоимости ежедневно увеличивает стоимость продукта, Зависит от размера продукта. «В одной лекции, опубликованной в 1857 г., Бэйнс из Блэкбэрна вычисляет, что «каждая реальная механическая лошадиная сила приводит в движение 450 сельфакторных мюльных веретён с соответствующим приготовительным оборудованием, или 200 ватерных веретён, или 15 ткацких станков для 40-дюймоной ткани вместе со сновальным, шлихтовальным и т. д. оборудованием»» («Капитал», т. 1, стр. 394--395).

Вместе с тем дневные издержки на одну паровую лошадиную силу и износ машин, приводимых ею в движение, распределяются в первом случае на дневной продукт 450 веретён, во втором -- на продукт 200 тростильных веретён, в третьем -- на продукт 15 механических ткацких станков, так что на один фунт пряжи или на аршин ткани переносится очень незначительная часть стоимости.

При данном поле действия рабочей машины, т. е. при данном количестве её инструментов, или, если дело идёт о её силе (как, например, в случае парового молота), при данном объёме её силы, количество продуктов зависит от скорости, с которой машина работает.

Раз дана та пропорция, в которой машина переносит свою стоимость на продукт, величина этой части стоимости зависит от величины стоимости самой машины. Чем меньшей затраты труда она сама стоит, тем меньше стоимости она переносит на продукт. Если производство машины стоит столько же труда, сколько потом сберегает её применение, то на деле происходит простое перемещение труда, а не увеличение его производительности. Производительность машины измеряется той степенью, в которой она сберегает человеческую рабочую силу. Поэтому нисколько не противоречит принципу машинного производства то обстоятельство, что, вообще говоря, по сравнению с товарами, производимыми ремесленным или мануфактурным способом, у машинного продукта та часть стоимости, передаваемая орудием труда, относительно, т. е. по отношению к общей стоимости всего продукта, повышается, но абсолютно -- падает.

С точки зрения удешевления продукта предел применения машины даётся тем, что её собственное производство должно стоить меньше труда, чем сберегается её применением. Но, как мы видели раньше, капитал оплачивает не употребляемый им труд, а лишь стоимость употребляемой им рабочей силы. Поэтому для него пределы применения машин определяются разницей между стоимостью машин и общей стоимостью, сберегаемой ею во весь период деятельности рабочей силы.

Но действительная заработная плата рабочего то падает ниже стоимости рабочей силы, то поднимается выше её. Кроме того, она неодинакова в различных странах, в различные эпохи и в различных отраслях промышленности. Поэтому границы применения машин при капитализме определяются разницей между ценой машины и ценой вытесняемой ею рабочей силы. Только эта разница имеет значение для капиталиста, только она давит на него принудительными законами конкуренции. Поэтому иногда случается, что машины, которые оказываются выгодными в одной стране, нс получают применения в другой. В Америке изобрели машины для разбивания камня, но в Старом Свете они не применяются, так как пролетарии, исполняющие эту работу, получают оплату столь ничтожной части своего труда, что применение машин только удорожило бы производство для капиталиста.

Низкая заработная плата -- прямое препятствие для введения машин, так что и с этой точки зрения она невыгодна для общественного развития.

Только в обществе, в котором будет уничтожена противоположность между капиталом и трудом, машины найдут простор для своего полного развития.

3. Ближайшие действия машинного производства на рабочего

«Поскольку машины делают мускульную силу излишней, они становятся средством для того, чтобы применять рабочих без мускульной силы или с недостаточным физическим развитием, по с более гибкими членами... Таким образом это мощное средство замещения труда и рабочих немедленно превратилось в средство увеличивать число наёмных рабочих, подчиняя непосредственному господству капитала всех членов рабочей семьи без различия пола и возраста» («Капитал», т. 1, стр. 400--401). Обязательный труд на фабрике не только вторгся па место детских игр, он вытеснил также свободный труд в домашнем кругу, исполняемый для нужд самой семьи. «Женский и детский труд был первым словом капиталистического применения машин!» («Капитал», т. 1, стр. 400).

Последствия этого для рабочего класса должны были оказаться крайне тяжкими как в экономическом, так и в социальном и моральном отношениях.

До тех пор стоимость рабочей силы определялась рабочим временем, необходимым для поддержания не только самого взрослого рабочего, но и всей рабочей семьи, чьим кормильцем он являлся. Теперь же, когда жена и дети также оказались выброшенными на рынок труда в получили возможность кое-что зарабатывать, стоимость рабочей силы мужчины стала раскладываться на всю семью. И это изменение в стоимости рабочей силы с поразительной быстротой вызывает соответствующее изменение сё цены, т. е. заработной платы. Вместо одного отца постепенно вся семья оказывается вынужденной для поддержания своего существования работать за плату и поставлять, таким образом, капиталу не только труд, но и прибавочный труд. Таким образом, машины не только увеличивают материал для эксплуатации, но повышают и самую степень эксплуатации.

Это, впрочем, не исключает возможности некоторого номинального повышения заработка рабочей семьи. Если вместо отца начинают работать отец, мать и двое детей, то в большинстве случаев общая сумма получаемой ими заработной платы оказывается выше, чем прежняя заработная плата одного лишь отца. Но дело в том, что стоимость жизни при этом также повышается. Машина влечёт за собой увеличение размеров фабричного предприятия, и она губит домашнее хозяйство рабочего. Фабричная работница уже не имеет возможности быть домохозяйкой. Бережливость и расчётливость в израсходовании средств к жизни теперь невозможны.

Раньше рабочий продавал свою собственную рабочую силу, которою он, формально по крайней мере, распоряжался в качестве свободной личности. Теперь он становится рабовладельцем и продаёт на фабрику жену и детей. Если фарисеи капитализма громко вопиют об этом «зверстве», то они забывают, что сами создали это зверство, сами эксплуатируют его и желают увековечить под красивым названием «свободы труда». Всем этим разговорам о «зверстве» рабочих-родителей достаточно противопоставить тот крупный факт, что ограничение женского и детского труда на английских фабриках отвоёвано у капитала взрослыми рабочими-мужчинами.

Маркс приводит многочисленные доказательства изнурительного действия фабричного труда на женщин и детей. Мы отсылаем к ним читателя и здесь приведём пример из новейшего времени, заимствуемый из книги Зингера «Исследования социального быта в фабричных округах северо-восточной Богемии» («Untersuchungen uber die socialen Zustande in den Fabrikbezirken des nordostlichen Bobmen», Leipzig 1885). Данные этой книги позволяют нам сравнить среднюю смертность детей в стране, почти совершенно незнакомой с крупной промышленностью, именно в Норвегии, с детской смертностью в стране с высокоразвитой промышленностью, которая в момент издания книги не была ещё ограничена законами в защиту труда,-- именно в северо-восточной Богемии.

В Норвегии с 1866 по 1874 г. из 10000 новорождённых обоего пола, родившихся живыми, умирало в возрасте до

1 года 1063. В то же время в нижеследующих округах с высокоразвитой промышленностью на 10000 новорождённых, родившихся живыми, приходилось смертных случаев на первом году жизни:

Итак, смертность грудных младенцев в фабричных округах оказывается в три-четыре раза выше, чем в отсталой по своей «культуре» Норвегии. Большую смертность в первом случае нельзя объяснить -- подобно тому как это делают мальтузианцы »-- чрезмерной плодовитостью населения. Напротив, цифра рождений там очень низка. В исследуемых Зингером округах на 1000 жителей приходится около 35 рождений в год, между тем как в Германии приходится 42, а во всей Австрии -- свыше 40.

Помимо физического и нравственного калечения превращение незрелого человека в простую машину для производства прибавочной стоимости породило также «интеллектуальное... одичание... которое легко отличить от первобытного невежества, оставляющего ум девственно-нетронутым, но не причиняющего вреда самой его способности к развитию, его естественному плодородию...» («Капитал», т. 1, стр. 405).

Зато путём присоединения женщин и детей к общему рабочему персоналу машиной достигается один «благотворный» результат: это помогает, наконец, сломить сопротивление, которое мужчина-рабочий в мануфактуре ещё оказывал деспотизму капитала.

Какова же цель, ради которой капиталист вводит машины? Не для того ли, чтобы облегчить труд рабочих? Никоим образом. Машина имеет целью путём повышения производительности труда удешевить товары и сократить ту часть рабочего дня, в течение которой рабочий воспроизводит стоимость своей рабочей силы, в пользу той части, в течение которой он создаёт прибавочную стоимость.

Но мы видели, что машина тем производительнее, чем меньше та часть сё собственной стоимости, которую она переносит на определённую массу продуктов. Эта же часть тем меньше, чем больше масса производимых ею продуктов. Масса эта в свою очередь тем больше, чем длиннее период функционирования машины. Безразлично ли для капиталиста, будет ли этот «рабочий период» его машины продолжаться, скажем, 15 лет при 8-часовой ежедневной работе или 7½ лет при 16-часовой работе? По арифметическому расчёту время пользования машиной в обоих случаях одинаково. Капиталист, однако, считает иначе.

Он рассуждает так. Во-первых, в течение 7½ лет при 16-часовой ежедневной работе машина передаёт общей массе продуктов не большую стоимость, чем в течение 15 лет при 8-часовой работе. Но зато в первом случае её собственная стоимость воспроизводится вдвое быстрее, чем во втором. Это создаёт для меня приятную перспективу получить в течение 7½ лет столько же прибавочной стоимости, сколько во втором случае получилось бы лишь за 15 лет, не говоря уже о других выгодах, которые приносит с собой удлинение рабочего дни.

Далее, моя машина изнашивается не только при употреблении, но и тогда, когда она стоит в бездействии и подвергается влиянию стихий. Раз она стоит без дела, она ржавеет. Этот износ представляет собой чистый убыток, который я могу сократить путём сокращения времени бездействия машины.

Затем, в наше время непрерывных переворотов в области техники я каждый день должен ожидать, что моя машина будет обесценена более дешёвой или более совершенной в техническом отношении конкуренткой. Поэтому, чем быстрее я заставлю её возвратить свою стоимость, тем меньше опасность такой потери.

Кстати сказать, такая опасность сильнее всего грозит при первоначальном введении машин в какую-либо отрасль производства. В это время новые методы появляются на сцене один за другим. Поэтому в такой период стремление удлинить рабочий день проявляется с особой силой.

Наш капиталист продолжает: мои машины, здания и пр. представляют капитал в столько-то тысяч марок. Когда машины бездействуют, весь мой капитал, вложенный в них, перестаёт приносить мне прибыль. А потому, чем больше машины работают, тем успешнее я увеличиваю не только стоимость, затраченную на машины, но и стоимость той части капитала, которая вложена в строения и пр.

К этим соображениям капиталиста присоединяется ещё один мотив, который, впрочем, столь же мало сознаётся им самим, как и его учёными защитниками, политико-экономами,-- хотя сила этого мотива нисколько от этого нс уменьшается. Капиталист обзаводится машинами, чтобы сберечь заработную плату (переменный капитал), чтобы в будущем рабочий производил за один час столько же товаров, сколько прежде производил за три или четыре часа.

Машина повышает производительность труда и потому способствует удлинению прибавочного труда за счёт необходимого, следовательно,-- повышению нормы прибавочной стоимости. Но она может достичь этого результата лишь путём уменьшения числа занимаемых данным капиталом рабочих. Машинное производство превращает в машины, т. е. в постоянный капитал, часть капитала, бывшего раньше переменным, т. е. превращавшегося в живую рабочую силу.

Но мы знаем, что масса прибавочной стоимости определяется, во-первых, нормой прибавочной стоимости и, во-вторых, числом занятых рабочих. Введение машин в крупную капиталистическую промышленность имеет целью повысить первый фактор, определяющий массу прибавочной стоимости, путём сокращения второго фактора. Таким образом, в применении машин с целью производства прибавочной стоимости заключается внутреннее противоречие. Это противоречие заставляет капитал возмещать относительное уменьшение числа эксплуатируемых рабочих увеличением не только относительного, но и абсолютного прибавочного труда, удлинением рабочего дня до последней степени возможности.

Таким образом, капиталистическое применение машин создаёт новые могущественные стимулы для беспредельного удлинения рабочего дня. Вместе с тем оно до известной степени создаёт и возможность такого удлинения. Так как машина может работать беспрерывно, то капитал в своём стремлении к удлинению рабочего дня связан лишь теми рамками, которые ему ставит естественное истощение сил человеческого придатка машины, т. е. рабочего, и его сопротивление. Это последнее он подавляет, с одной стороны, путём вовлечения в производство более покорных и безответных элементов -- женщин и детей, а с другой стороны,-- путём создания «избыточного» рабочего населения, состоящего из рабочих, выброшенных на улицу машинами.

Таким образом, машина разрушает всякие моральные и физические границы рабочего дня. Представляя «самое мощное средство для сокращения рабочего времени», она «превращается в надёжнейшее средство для того, чтобы всё время жизни рабочего и его семьи обратить в рабочее время, предоставляемое капиталу для увеличения его стоимости» («Капитал», т. 1, стр. 413-414).

Маркс следующими словами заканчивает отрывок, в котором он констатирует это явление: ««Если бы, -- мечтал Аристотель, величайший мыслитель древности,-- если бы каждое орудие по приказанию или по предвидению могло исполнять подобающую ему работу подобно тому, как создания Дедала двигались сами собою или как треножники Гефеста по собственному побуждедию приступали к священной работе, если бы, таким образом, ткацкие челноки ткали сами, то не потребовалось бы ни мастеру помощников, ни господину рабов». И Антипатр, греческий поэт времён Цицерона, приветствовал изобретение водяной мельницы для размалывания зерна, этой элементарной формы всех производительных машин, как появление освободительницы рабынь и восстановительницы золотого века! «Язычники! О эти язычники!» Они, как открыл проницательный Бастиа, а до него ещё более премудрый Мак Куллох, ничего не понимали в политической экономии и христианстве. Они, между прочим, не понимали, что машина -- надёжнейшее средство для удлинения рабочего дня. И если они оправдывали рабство одних, то как средство для полного человеческого развития других. Но для того, чтобы проповедывать рабство масс для превращения немногих грубых и полуобразованных выскочек в «eminent spinners» [«выдающихся прядильщиков»], «extensive sausage makers» [«крупных колбасников»] и «influential shoe black dealers» [«влиятельных торговцев ваксой»],-- для этого им недоставало специфических христианских чувств» («Капитал», т. 1, стр. 414).

Чем больше развивается применение машины, а вместе с ним и специальный класс опытных рабочих при машинах, тем более, естественно, увеличивается скорость, а следовательно, и напряжённость, интенсивность труда. Такое повышение интенсивности труда оказывается, однако, возможным лишь до того момента, пока длина рабочего дня не переходит за известные границы. Далее, на известной ступени развития повышение интенсивности труда становится возможным лишь при соответствующею сокращении рабочего дня. Там, где дело идёт о регулярном, изо дня в день повторяющемся труде, природа властно повелевает: до сих пор, и не дальше!.

На первых порах развития фабричной промышленности в Англии удлинение рабочего дня и рост интенсивности фабричного труда шли параллельно. Но затем растущее недовольство рабочего класса привело к законодательному ограничению рабочего дня и отрезало, таким образом, для капитала всякую возможность повышать производство прибавочной стоимости первым путём, путём удлинения рабочего дня. Тогда капитал со всей энергией стал добиваться желанного результата путём ускоренного развития машинной системы и большей экономии в процессе производства.

До того времени метод производства относительной прибавочной стоимости в общем состоял в том, чтобы путём повышения производительной силы труда сделать рабочего способным с одинаковой затратой труда в одинаковый промежуток времени производить увеличенное количество продуктов. Теперь же этот метод состоит в том, чтобы путём увеличения затраты труда в один и тот же промежуток времени получить увеличенное количество труда. Сокращение рабочего дня сводится для рабочего к повышению напряжения рабочей силы, к необходимости «плотнее заполнять поры рабочего времени, т. е. конденсировать труд...» («Капитал», т. 1, стр. 415). Ему приходится в один час 10-часового рабочего дня расходовать больше труда, чем раньше в один час 12-часового дня. В данный промежуток времени теперь выжимается большее количество труда.

Мы уже упомянули об обоих путях, которыми может быть достигнут такой результат: это -- усиленная экономия в процессе труда и ускорение развития машин. В первом случае капитал посредством методов оплаты труда (особенно системы поштучной платы, к которой мы ещё вернёмся) добивается того, чтобы рабочий в меньший про-межуток рабочего времени напрягал свою рабочую силу в большей степени, чем раньше. Он стремится увеличить размеренность, однообразие, порядок и энергию труда.

Даже в тех случаях, когда капитал не мог прибегнуть ко второму средству, именно к выжиманию увеличенного количества труда путём увеличения скорости хода машин, требующих приложения физической силы, или путём увеличения размеров механизмов, требующих лишь над-зора,-- даже в этих случаях были достигнуты такие результаты в деле повышения интенсивности труда, которые опровергли все ранее высказанные на этот счёт опасения.

Почти в каждом случае сокращения рабочего времени в Англии фабриканты заявляли, что на их предприятиях надзор за работой поставлен настолько хорошо, а внимание их рабочих так напряжено, что было бы нелепостью ожидать сколько-нибудь значительных результатов от ещё большего их напряжения. И всё же, едва только проводилось сокращение рабочего дня, как тем же самым фабрикантам приходилось сознаться, что их рабочие в более короткое время исполняют не только такое же количество, но иногда даже больше работы, чем прежде в течение более продолжительного времени, даже если орудия труда оставались теми же самыми. Точно так же обстоит дело и с усовершенствованием машин. Сколько раз ни заявлялось, что теперь на продолжительное время достигнута граница вообще достижимого в этой области,-- всякий раз эта граница оказывалась вскоре перейдённой.

Интенсификация труда рабочих при сокращении рабочего дня бывает настолько сильна, что хотя английские фабричные инспектора «неустанно и с полным правом восхваляют благоприятные результаты законов 1844 и 1850 гг...» («Капитал», т. 1, стр. 422--423), тем не менее они в 60-х годах признавали, что сокращение рабочего дня уже породило интенсивность труда, разрушительную для здоровья рабочих.

Кто думает, что законодательное ограничение рабочего дня установит гармонию между трудом и капиталом, находится в большом заблуждении.

«Не подлежит никакому сомнению,-- говорит Маркс,-- что, когда законом у капитала раз навсегда отнята возможность удлинения рабочего дня, его тенденция вознаграждать себя за это систематическим повышением степени интенсивности труда и превращать всякое усовершенствование машин в средство усиленного высасывания рабочей силы скоро должна снова привести к тому поворотному пункту, на котором становится неизбежным новое сокращение рабочего времени» («Капитал», т. 1, стр. 423).

Там, где введён 10-часовой нормальный рабочий день, там обрисованные выше усилия фабрикантов делают в непродолжительном времени необходимым восьмичасовой рабочий день.

По нашему мнению, это говорит не против, а за ограничение рабочего дня. Как и всякая настоящая социальная реформа, она перерастает свои собственные пределы и ведёт к дальнейшему развитию общества, а не к его застою.

4. Машина как «воспитательница» рабочего

До сих пор мы говорили о результатах введения машин, имеющих главным образом экономический характер. Займемся теперь рассмотрением непосредственно морального влияния машинного производства на рабочих.

Если мы сравним современное производственное предприятие, котopoe ведётся при помощи машин, т. е. фабрику, с мануфактурным или ремесленным предприятием, то нам тотчас бросится в глаза следующее обстоятельство. В мануфактуре и ремесле рабочий заставляет инструмент служить себе, на фабрике же он сам служит машине. Он является «живым придатком» существующего независимо от него мертвого механизма.

Философ, или, как Маркс его называет, «Пиндар автоматической фабрики», д-р Эндрю Юр (Andrew Ure) описывает современную фабрику как «огромный автомат, составленный из многочисленных механических и сознательных органов, действующих согласованно и без перерыва для производства одного и того же предмета, так что все эти органы подчинены одной двигательной силе, которая сама приводит себя в движение» (цит. по «Капиталу», т. 1, стр. 424). В другом месте он говорит о подданных «благодетельной силы пара». За спиною этой «благодетельной силы» стоит, конечно, её господин, капиталист, который благодетельствует лишь самого себя.

На каждой фабрике помимо массы рабочих, занятых при рабочих машинах, а также подсобных рабочих мы находим также немногочисленный персонал, на котором лежит обязанность надзора над машинами и содержание их в исправности. Этот слой работников, получивших частью научное (инженеры), частью ремесленное (механики, столяры и т.д.) образование, стоит вне круга фабричных рабочих и потому не подлежит здесь нашему рассмотрению. Не будем мы также говорить и о подсобных рабочих, чья работа ввиду её простоты легко может быть заменена машинами (это и происходит повсюду где фабричные законы отнимают у фабрики самых дешёвых из этих подсобных рабочих -- детей) или же делает возможной быструю смену лиц, занятых этой работой. Здесь будет идти речь о фабричных рабочих в собственном смысле слова, т. е. о рабочих, занятых при рабочих машинах.

Вместе с прежними инструментами (иглой, веретеном, долотом) и особенная искусность в управлении ими перешла от рабочего к машине. Tenepь от рабочего требуется искусность лишь в одном отношении -- в умении приспособлять свои собственные движения к однообразным и непрерывным движениям машины. Такое умение быстрее всего приобретается в юношеском возрасте. Рабочий должен рано поступать на фабрику, а фабрикант уже не ограничен более тем слоем рабочих, который занят обслуживанием машин: в подрастающем рабочем поколении он всегда находит заместителей уходящим, быстро включающихся в работу.

Прудон в своей «Философии нищеты» определяет машину как «...протест промышленного гения против раздробленного и человекоубийственного труда» и как «восстановление работника...» (цит. по К. Маркс, «Нищета философии», К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 4, стр. 152). В действительности, хотя машинное производство и выбрасывает за борт старую систему разделения труда вместе с её техническими предпосылками, тем не менее эта система находит своё продолжение и на фабрике, и притом в ещё более унизительной форме. Конечно, рабочий уже не управляет в течение всей своей жизни одним и тем же частичным орудием. Зато в интересах повышенной эксплуатации машиной злоупотребляют для того, чтобы превратить рабочего с самой колыбели в частицу частичной машины, и таким образом завершается его рабская зависимость от фабрики в целом, т. е. иными словами, от капиталиста.

Его труд лишается всякого духовного содержания. Он принимает чисто механический характер и, разрушая нервы рабочего, высасывает из него все силы. Специальное умение рабочего, как жалкая и мелкая деталь, исчезает перед наукой, перед огромными силами природы и перед массовым общественным трудом, воплощённым в машинной системе. Рабочему приходится безвольно покориться как автоматическому ходу машин, так и вообще предписываемой владельцем фабрики дисциплине.

Какова бы ни была форма общественной организации, совместный труд в крупном масштабе и совместное применение орудий труда, особенно машин, всегда будет требовать управления процессом труда, которое сделало бы его независимым от произвола каждого отдельного лица, участвующего в нём. Если мы не желаем отказаться от выгод машинного производства, то введение такой дисциплины, которой все обязаны подчиняться, является неизбежным. Но дисциплина дисциплине рознь.

В свободном обществе, где она обязательна для всех, она никого не угнетает. Вводимая же принудительно в интересах отдельных лиц, она означает рабство. Она переносится, как тяжкое ярмо, с крайней неохотой, только потому, что всякое сопротивление оказывается бесплодным. Поэтому потребовалась жестокая борьба, прежде чем удалось сломить сопротивление рабочих против принудительного труда, па который обрекла их машина. В упомянутой уже нами книге Юр рассказывает, что Уатт задолго до Аркрайта изобрёл искусственные «прядильные пальцы», но что главная трудность состояла не столько в изобретении автоматического механизма, сколько в изобретении и проведении в жизнь соответствовавшего потребностям автоматической системы дисциплинарного кодекса! Лавровый венок за это на голову «благородного» цирюльника Аркрайта, выполнившего такой «геркулесовский» подвиг!

Дисциплинарный кодекс или, попросту говоря, фабричный распорядок современного капиталиста ничуть не заражен столь дорогой для буржуа конституционной системой «разделения властей» или ещё более дорогой для него представительной системой. Наоборот, он является выражением абсолютного самодержавия предпринимателя над его рабочими.

«Кнут надсмотрщика за рабами,-- говорит Маркс,-- заменяется штрафной книгой надзирателя. Все наказания, естественно, сводятся к денежным штрафам и вычетам из заработной платы, и благодаря законодательному остроумию фабричных Ликургов нарушение их законов, пожалуй, ещё прибыльнее для них, чем соблюдение их» («Капитал», т. 1, стр. 430).

Так ломается сопротивление и упорство рабочего. Притом он физически калечится непрерывной и односторонней мускульной работой, изнемогает от дурного воздуха и оглушающего шума во время работы. Вот в чём состоит благородное воспитательное влияние машины!

Мы упомянули только что о сопротивлении рабочих введению машин. При этом, однако, сознание того, что машина наносит смертельный удар свободе рабочего, было скорее инстинктивным. В первую голову борьба против машины велась как против способа вытеснения человеческого труда. Именно по этой причине машина для тканья лент, изобретённая впервые, как говорят, в середине XVI века в Данциге, была тотчас запрещена тамошним муниципалитетом. Впоследствии она же подверглась запрещению в Баварии и в Кельне, а в 1685 г. особым императорским эдиктом была запрещена во всей Германии. Бунты английских рабочих против введения машин продолжались вплоть до XIX столетия. Имели они место и в других странах. Они происходили ещё во Франции в 30-х годах прошлого века, а в Германии -- в 1848 г.

Нетрудно, конечно, фарисейски возмущаться по поводу такого варварского способа борьбы против величайшего завоевания нового времени. Факт таков, что машина прежде всего выступает всюду в качестве врага рабочего, предназначенного для его вытеснения. В мануфактурный период разделение труда и кооперация внутри мастерской проявляли себя главным образом с положительной стороны,-- повышая производительность занятых рабочих. Машина же сразу выступает в качестве конкурента рабочего. Для вытесняемых ею рабочих не может служить большим утешением, что страдания их «преходящи» или что машины лишь постепенно овладевают всем полем производства, а это уменьшает размеры и интенсивность их разрушительного действия. «Одно утешение,-- возражает Маркс,-- побивается другим» («Капитал», т. 1, стр. 436).

В последнем случае машина в конкурирующих с нею слоях рабочего населения создаёт хроническую нищету. Там же, где переход совершается быстро, её действие носит массовый и острый характер.

«Всемирная история не даёт более ужасающего зрелища, чем медленная, затянувшаяся на десятилетия и завершившаяся, наконец, в 1838 г. гибель английских хлопчатобумажных ткачей. Многие из них умерли голодной смертью, многие долго влачили существование со своими семьями на 2½ п. в день. Напротив, английские хлопчатобумажные машины произвели острое действие на Ост-Индию, генерал-губернатор которой констатировал в 1834--1835 гг.: «Бедствию этому едва ли найдётся аналогия в истории торговли. Равнины Индии белеют костями хлопкоткачей». Конечно, поскольку эти ткачи расстались с сей временной жизнью, постольку машина уготовала им только «временные страдания»» («Капитал», т. 1, стр. 436-437).

Орудие труда убивает рабочего. Это проявляется особенно осязательно всякий раз, когда вновь введённая машина вступает в конкуренцию с традиционным ремесленным или мануфактурным производством. Но и в рамках самой крупной промышленности постоянное улучшение машин оказывает аналогичное действие. Маркс для доказательства этого положения приводит множество свидетельств из отчётов английских фабричных инспекторов. Мы не будем на них останавливаться подробнее, так как самый факт не может быть оспариваем.

Обратимся лучше снова от машины, как конкурентки рабочего, к машине, как его «воспитательнице».

Множество «пороков», к которым рабочий класс, по мнению его капиталистических друзей, проявляет явную склонность,-- отметим здесь лишь строптивость, леность и пьянство,-- не имеют более действительного врага, чем машина. Она является самым могущественным средством борьбы капитала против рабочих в тех случаях, когда они сопротивляются его самодержавию или недовольны получаемой заработной платой, рабочим временем и пр., или когда они дерзают восставать путём стачки и т. п.

«Можно было бы,-- говорит Маркс,-- написать целую историю таких изобретений с 1830 г., которые были вызваны к жизни исключительно как боевые средства капитала против возмущений рабочих» («Капитал», т. 1, стр. 441).

Но так как всякое дальнейшее приложение научных открытий к промышленности, т. е. развитие машины, является желанным шагом вперёд, то кажется, будто рабочие нарочно наделены упомянутыми пороками специально для того, чтобы помимо своей воли содействовать этому прогрессу. Таким образом, мы видим, что в капиталистическом миро всё -- даже пороки рабочих -- в конечном счёте ведёт к лучшему.

5. Машина и рынок труда

Машина вытесняет рабочего -- таков факт, не подлежащий сомнению. Но факт этот очень неприятен для тех, кто считает капиталистический строй наилучшим в мире. Поэтому было немало попыток затушевать этот неприятный факт.

Так, например, ряд экономистов утверждал, что всякая машина, вытесняя рабочих, всегда освобождает в то же время соответствующий капитал, достаточный для того, чтобы снова дать занятие этим же рабочим. Капиталом этим, по их мнению, являются те средства к жизни, которые потребили бы рабочие, если бы не потеряли работы! Эти средства освобождаются вследствие вытеснения рабочих и потому якобы требуют предоставления нового занятия этим последним, чтобы быть ими потребленными.

Однако те средства к жизни, которые рабочий покупает для своего потребления, в действительности являются для него не капиталом, а простым товаром. Капиталом являются для него лишь деньги, за которые он продаёт свою рабочую силу. Эти деньги вовсе не освобождаются при введении машины. Напротив, они служат для закупки машин и, таким образом, связываются.

Введение машины не освобождает весь переменный капитал, служивший для найма вытесняемых ею рабочих, а превращает его, по крайней мере отчасти, в постоянный капитал. Поэтому введение новой машины при прежней величине прилагаемого капитала означает увеличение постоянного и сокращение переменного капитала.

Поясним это примером.

Предположим, что капиталист применяет капитал в 200 000 марок, из которых 100 000 служат ому в качестве переменного капитала. Он нанимает 500 рабочих. Положим, он вводит машину, которая позволяет ему получить тот же продукт с помощью 200 рабочих вместо 500. Машина стоит 50 000 марок.

Прежде капиталист употреблял 100 000 марок постоянного и столько же переменного капитала. Теперь же он употребляет 150 000 марок постоянного и только 40 000 переменного капитала. При этом освобождается только 10000 марок, на которые, однако, можно будет занять не 300 рабочих, а лишь не больше 10 -- если эта сумма будет употребляться на тех же условиях, что и остальная часть капитала. В самом деле, из этих 10000 марок около 8000 должны быть истрачены на приобретение машин и пр., и только 2000 марок остаются на долю переменного капитала.

Как видим, вовсе не происходит освобождения соответствующего капитала.

Маркс доказал совершенную необоснованность теории, по которой машина, освобождая рабочих, освобождает в то же время соответствующий капитал. Единственное средство ослабить этот неприятный вывод состоит лишь в том, чтобы самому Марксу приписать какое-нибудь столь же необоснованное утверждение.

Так, в одной статье, автор которой «научно» разделывает Маркса, мы натолкнулись на следующее место:

«У него (Маркса) машина просто вытесняет труд, между тем как она ведь может стать причиной повышения общего количества труда и, в самом деле, часто оказывается такой причиной. И при этом совсем нет необходимости в том, чтобы увеличение размеров производства освобождало, а следовательно, делало излишним труд где-нибудь на другом конце света,-- как это впоследствии часто категорически утверждалось в различных социалистических изданиях. Производство увеличенных размеров легко может иметь место уже благодаря общему росту производительных сил и связанному с этим повышению потребительной способности» (статья профессора Лера в «Vierteljahresschrift fur Volkswirtgohaft». 23 Jahrgang, стр. 114).

А профессор Юлиус Вольф в сочинении, переполненном извращениями учения Маркса, приписывает Марксу утверждение, «что если общая сумма капитала в стране растет, то в самом лучшем случае может найти себе занятие рабочее население, по количеству равное прежнему, и именно потому, что машины вытесняют всё больше и больше людей» («Socialismus und kapitalistische Gesellschaflaordnung)). Stuttgart 1892, стр. 258).

В действительности же Марксу никогда и в голову не приходило утверждать то, что ему здесь приписывается. Маркс никогда не думал, что «машина просто вытесняет труд». Напротив, он систематически и обстоятельно, как, насколько нам известно, никто до него, изложил условия, при которых машина «может стать причиной повышения общего количества труда и, в самом деле, часто оказывается такой причиной», и это нисколько не противоречит тому положению, что машина вытесняет рабочих.

Маркс утверждает, что машина сокращает число занятых рабочих по отношению ко всему применяемому капиталу, что с развитием машин переменный капитал относительно сокращается, а постоянный -- растет. Переменный капитал и число занятых в этой отрасли промышленности рабочих может, несмотря на введение, умножение и усовершенствование машин, одновременно с этим расти, если в достаточной степени увеличивается общая сумма применяемого в производстве капитала [К этому месту Энгельс, редактор 3-го и 4-го изданий «Капитала», «делает такое примечание: «Одна лошадиная сила» равна силе 33 000 футо-фунтов в минуту, т. в. силе, которая в 1 минуту поднимает 33000 фунтов на 1 фут (английский) или 1 фунт на 33000 футов. Это и есть та лошадиная сила, о которой выше идёт речь» («Капитал», т. 1, стр. 394).]. Если в таких случаях число занятых рабочих не уменьшается, то это следует приписать не освобождению капитала машиной, а притоку нового добавочного капитала. Тенденция машины лишать рабочего работы благодаря этому смягчается и временно преодолевается, но никоим образом не уничтожается. Она снова обнаруживает своё действие, и вместо с тем относительное уменьшение числа рабочих превращается в абсолютное, как только приток нового добавочного капитала замедляется и падает ниже известного уровня.

Вернёмся для наглядности к нашему прежнему примеру. Мы имели дело с капиталом в 200 000 марок, из которых 100000 марок представляли переменный капитал, дававший занятие 500 рабочим. Введение новой машины повысило размеры постоянного капитала до 158 000 марок и уменьшило переменный капитал до 42 000, а число занятых рабочих -- до 210 человек. Предположим, что одновременно с этим в предприятие вкладывается 400 000 марок нового капитала, предприятие соответствующим образом расширяется; в этом случае число занятых рабочих возрастает до 630 человек, т. е. на 130 человек больше их первоначального количества. Но если бы машина не была введена, то утроенный капитал, разумеется, утроил бы и число рабочих, увеличив его с 500 до 1500 человек.

Однако если машина всегда вызывает относительное, а иногда и абсолютное уменьшение числа рабочих в той отрасли труда, где она введена, то она может вызвать одновременно увеличение числа рабочих в других отраслях, связанных с первой.

Машина вызывает необходимость в новой категории рабочих -- машиностроительных рабочих.

Введение машины в какой-нибудь отрасли промышленности вызывает увеличение общей массы производимых в ней продуктов.

Последнее обстоятельство в свою очередь требует увеличения количества сырого материала, а следовательно, при прочих равных условиях, и числа занятых его производством рабочих. Допустим, вводится машина, изготовляющая 1000 аршин пряжи, быть может, при меньшем количестве рабочих, но так же быстро, как раньше изготовлялось 100 аршин. В таком случае число прядильных рабочих, быть может, уменьшится, но зато одновременно возрастает число рабочих, занятых на хлопковых плантациях. Распространение прядильных машин в Англии было главной причиной увеличения числа негров-рабов в Соединённых Штатах.

Если пряжа подешевеет, то ткач (мы предполагаем, что он остаётся ещё ремесленником) может, не повышая расходов на сырой материал, расширить своё производство. Его доходы возрастут, и его ремесло станет привлекать всё больше и больше новых лиц.

«Если машина овладевает предварительными или про-межуточными ступенями, через которые должен пройти

предмет труда, пока он не примет своей окончательной формы, то вместе с материалом труда увеличивается и спрос на труд в тех отраслях труда, которые ведутся ещё ремесленным или мануфактурным способом и в которые поступает машинный фабрикат» («Капитал», т. 1, стр. 449).

С развитием машины растет прибавочная стоимость и та масса продуктов, в которой она выражается. А вместе с этим возрастает роскошь у класса капиталистов и его присных. Растет спрос на рабочих, занятых производством предметов роскоши, а также на слуг, лакеев и пр. В 1861 г. в Англии в текстильной промышленности было занято 642 607 лиц, тогда как число прислуги достигало 1 208 648 лиц.

Помимо этих факторов, обусловливающих увеличение спроса на труд в результате введения машин, Маркс называет ещё один, а именно -- возникновение новых областей приложения труда, как, например, газовые заводы, железные дороги и т. д.

Достаточно сравнить с этими выводами из исследования Маркса то, что вкладывают ему в уста господа профессора, не говоря уже о плодах их собственной учёности, чтобы получить представление о том, чего стоят их труды!

Разумеется, когда Маркс исследовал, каким образом введение машин может привести к увеличению спроса на труд, то сделал это не с той целью, чтобы затушевать страдания, которые несёт с собой рабочему населению фабричная система. Фабрика разрушает семью рабочего, похищает у него юность, увеличивает его труд, лишая последний всякого содержания, калечит его физически и духовно и делает его безвольным орудием в руках капиталиста,-- а буржуазные экономисты полагают, что самым блестящим образом прославят капиталистическое применение машин, если докажут, что с ростом числа машин растет и число наёмных рабочих на фабриках. Как будто такой рост не есть рост нищеты! А наряду с бедствиями труда растут и бедствия безработицы.

Переменный капитал может абсолютно возрастать с распространением машин, но рост этот необязателен. В разных отраслях крупной промышленности уже не раз констатировалось наряду с увеличением постоянного капитала абсолютное уменьшение переменного капитала, уменьшение числа занятых рабочих. Некоторые относящиеся сюда факты мы приведём в третьем отделе, в главе о перенаселении.

Мы здесь совершенно не упоминаем о безработице и нищете, порождаемых как внутри данной страны, так и за границей конкуренцией крупной промышленности с соответствующими отраслями ремесла и домашней промышленности. Вспомним, что говорилось в предыдущей главе о положении английских и ост-индских ручных ткачей в начале XIX века, которые сотнями тысяч умирали с голоду, тогда как число английских фабричных ткачей возросло за то же время лишь па несколько тысяч. Вульгарные экономисты, пытающиеся убедить рабочих, что машина создаёт новые занятия для освобожденных рабочих, видели только эти тысячи новых рабочих, благоразумно умалчивая о сотнях выброшенных на улицу.

Даже в том случае, если одновременно с освобождением рабочих в одной отрасли происходит увеличение спроса на труд в другой, это представляет плохое утешение для лишившихся работы. Разве может рабочий, всю жизнь работавший в известной отрасли промышленности, завтра же перескочить в другую отрасль?

Наряду с колебаниями на рынке труда, которые вызываются непрерывным изменением в соотношении между постоянным и переменным капиталом к невыгоде последнего, этот рынок с развитием крупной промышленности начинает испытывать на себе другое специфическое влияние, переплетающееся с первым.

Как только созданы общие условия производства, соответствующие крупной промышленности, т. е. как только машиностроение, добыча угля и железа, транспорт и т. п. достигают известной высоты развития, этот способ производства оказывается способным к невероятно быстрому расширению. Это расширение находит себе границы лишь в сырье и рынках сбыта. Отсюда -- постоянное лихорадочное стремление к открытию новых рынков, доставляющих новое сырьё и новых покупателей для фабричных продуктов. За каждым значительным расширением сбыта следует период лихорадочного расширения производства, пока рынок не переполнится, после чего наступает период застоя.

«Жизнь промышленности превращается в последовательный ряд периодов среднего оживления, процветания, перепроизводства, кризиса и застоя» («Капитал», т. 1, стр. 458).

Для рабочего такой круговорот означает постоянное колебание между чрезмерным трудом и безработицей, полную необеспеченность как относительно получения работы, так и относительно высоты заработка, вообще полную необеспеченность жизни.

Это движение переплетается с порождаемым успехами техники. относительным, а зачастую и абсолютным уменьшением переменного капитала. Иногда их действия противоположны, например во время процветания, когда технический прогресс заботится о том, чтобы рабочий не слишком «избаловался». Иногда же они действуют совместно в одном и том же направлении. Это происходит во время кризиса, когда наряду с безработицей царит самая необузданная конкуренция и бешеное стремление к понижению цен. Это понижение цен достигается частью благодаря введению новых, сберегающих труд машин, частью же благодаря удлинению рабочего дня и понижению заработной платы,-- но всегда за счёт рабочего.

6. Машина как революционизирующий фактор

Когда какому-нибудь из апостолов социальной гармонии показывают картину капиталистической фабричной системы и спрашивают его, продолжает ли он ещё верить, что мы живём в лучшем из миров, он обыкновенно пытается уклониться от прямого ответа, заявляя: «Да, мы живём ещё в переходном состоянии. Капиталистическая крупная промышленность ещё не смогла в полной мере обнаружить свои благодетельные свойства. Она ещё связана в своём развитии обломками средневековья. Но сравним положение фабричных рабочих с положением рабочих в домашней и ремесленной промышленности. Тогда мы найдём, что положение первых значительно лучше положения последних. Следовательно, крупная промышленность существенно улучшила положение рабочих, а не ухудшила». Так сказал бы апостол гармонии.

Бесспорно, в тех отраслях промышленности, в которые вторгалось крупное производство, рабочие, занятые в уцелевших остатках домашней промышленности, ремесла и мануфактуры, живут в ещё более жалких условиях, чем занятые на фабриках. Но говорит ли это в пользу капиталистической крупной промышленности? Конечно, нет. Этот факт объясняется просто тем, что в тех отраслях промышленности, куда проникает фабричная система, она ухудшает не только положение тех рабочих, которые вовлекаются на фабрики, но и тех, которые продолжают ещё работать вне фабрик, притом ухудшает положение последних ещё в большей степени, чем первых. «Прогресс», порождаемый капиталистической крупной промышленностью, состоит в том, что те же страдания и лишения, на которые она обрекает фабричных рабочих, она в удвоенной и в утроенной степени возлагает на рабочих домашней промышленности, ремесла и мануфактуры.

«Эксплуатация дешёвых и незрелых рабочих сил приобретает в современной мануфактуре ещё более бесстыдный характер, чем в собственно фабрике, потому что техническая основа последней, замещение мускульной силы машинами и лёгкость труда, в мануфактуре по большей части отсутствует; притом в мануфактуре женский организм или ещё неокрепший организм малолетних самым бессовестным образом предаётся действию ядовитых веществ и т. д. При так называемой работе на дому эксплуатация приобретает ещё более бесстыдный характер, чем в мануфактуре потому, что способность рабочих к сопротивлению уменьшается их раздробленностью, что между собственно работодателем и рабочим вторгается целый ряд хищных паразитов, что работа на дому повсюду борется с машинным или, по меньшей мере, мануфактурным производством той же самой отрасли, что бедность похищает у рабочего необходимейшие условия труда -- просторное помещение, свет, вентиляцию и т. д.,-- что нерегулярность занятий растет и, наконец, что в этих последних убежищах для всех, кого крупная промышленность и земледелие сделали «излишними», конкуренция между рабочими необходимо достигает своего максимума. Впервые систематически выработанное машинным производством эконо-мизирование средств производства, сопровождаемое самым беспощадным расточением рабочей: силы и Хищничеством по отношению к нормальным условиям функционирования труда, теперь тем сильнее обнаруживает эту свою антагонистическую и человекоубийегвенную сторону, чем меньше в данной отрасли промышленности развита общественная производительная сила труда и техническая основа комбинированных процессов труда» («Капитал», т. 1, стр. 467-- 468).

Всё, что в силах вынести человек, не погибая туг же на месте, приходится претерпевать рабочим домашней промышленности. Вынужденные соперничать в дешевизне с машиной, эти рабочие всё более и более понижают свои потребности в пище, одежде, свете, воздухе и отдыхе, достигая, наконец, такого уровня, ниже которого не могла бы спуститься самая пылкая фантазия. Маркс рассказывает о так называемых кружевных школах, где работали дети начиная с двухлетнего возраста. В английских мастерских для плетения соломы работали дети начиная с трёх лет, притом часто до полуночи, в тесных помещениях, где приходилось иногда лишь 12--17 кубических футов на человека.

«Меньшие из этих чисел,-- говорит член комиссии Уайт,-- представляют помещение меньше половины того пространства, которое занял бы ребёнок, упакованный в ящик, имеющий по 3 фута по всем трём измерениям» (цит. по «Капиталу», т. 1, стр. 474--475).

Но как бы ни был вынослив человек, всё же есть границы, ниже которых он не может опускаться. Раз эти границы достигнуты, для домашней промышленности бьёт час быстрой гибели вследствие введения машин. Рабочим домашней промышленности остаётся найти себе другое занятие либо погибать с голоду ещё быстрее, чем раньше. То же самое происходит в ремесле и мануфактуре, отживших свой век.

Переход от мануфактуры к крупной промышленности ускоряется введением фабричных законов. Как только домашняя промышленность подчиняется законодательным ограничениям, она тотчас теряет под собою почву. Только неограниченная и непомерная эксплуатация женской и детской рабочей силы могла ещё продлить её существование.

Если машина действует столь революционизирующим образом во всех отраслях промышленности, которыми она завладевает, то она действует, пожалуй, ещё революционнее, проникая в область земледелия. Здесь она делает обыкновенно рабочего не только относительно, но и абсолютно излишним. Исключение составляют те случаи, когда её введение совпадает с быстрым ростом площади обрабатываемой земли, как это происходило, например, в Соединённых Штатах.

Там, где машина проникает в земледелие, крестьянину грозит та же участь, как и пережиткам домашних промыслов в промышленности. Вместе с ним рушатся самые прочные устои старого общества. Крестьяне и наёмные рабочие, оказавшиеся «излишними» в деревне, устремляются в города. Крупные города непомерно разрастаются, а в деревне наблюдается обезлюдение. Скопление огромных масс населения в городах порождает физическую хилость промышленных рабочих. Разбросанность же деревенского населения ведёт к понижению умственных интересов сельских рабочих, разрушает их духовную жизнь, ломает их силу сопротивления капиталу. С ростом крупных городов растет хищническое расточение плодородия почвы, так как элементы почвы, взятые от неё в виде средств существования, не возвращаются к ней обратно. Они заражают города в виде экскрементов и отбросов, вместо того чтобы служить для удобрения земли.

Вместе с применением современной технологии к сельскому хозяйству умножаются, однако, и средства, позволяющие получать от почвы всё более и более обильные урожаи. Всё больше берётся от почвы, и всё меньше ей возвращается. Таким образом, капиталистическое употребление машин развивает наряду с хищнической эксплуатацией человеческой рабочей силы такую же эксплуатацию почвы. Оно опустошает землю и губит рабочего физически и духовно.

Но в то же время оно развивает зародыши повой, высшей культуры и создаёт те движущие силы, которые призваны пробить ей дорогу. Маркс видел в нищете не только нищету, но и зародыши лучшего будущего, которые она таит в своих недрах. Он не осуждает фабричную систему, не обвиняет её, а хочет её понять. Он не морализирует, а исследует. И он сам обращает при »том наше внимание на своего предшественника, впервые распознавшего революционную сторону современной фабричной системы,-- на Роберта Оуэна.

Крупная промышленность породила такую страшную нищету, как ни один из прежних способов производства до неё. Но теперешняя нищета масс не порождает застоя всего общества. Мы не видим теперь стоячего болота нищеты, в которое медленно и незаметно погружается всё общество, как это было в римском обществе времён цезарей.

Современный способ производства скорее похож на водоворот, который увлекает и перемешивает один с другим все слои общества, поддерживая их в непрерывном движении. Отсталые производственные отношения разрушаются, а вместе с ними падают и унаследованные предрассудки. Но и новые производственные отношения, выступающие на место старых, сами отнюдь не отличаются устойчивостью. Напротив, они претерпевают постоянные видоизменения. Одно изобретение, один метод труда вытесняется другим. Целые массы капитала и труда непрерывно перебрасываются из одной отрасли производства и другую, из одной страны в другую.

Исчезает всякая прочность отношений, а с нею исчезает и всякая вера в их прочность. Консервативные элементы уничтожаются. Крестьянин вытесняется в крупные города, где концентрируется в настоящее время движущая сила истории и где он не только но ослабляет, но ещё усиливает энергию движения. Женщины и дети привлекаются на фабрику. Разрушается консервативный элемент буржуазной формы семьи. Бережливая, охраняющая своё достояние домохозяйка превращается в наёмную работницу промышленности, борющуюся за своё существование.

А в этом полном крушении старого порядка, происходящем перед нашими глазами, уже обнаруживаются зародыши нового.

Чрезмерно продолжительный, однообразный труд довёл рабочее юношество до такой степени одичания, что во всех промышленных государствах в той или иной форме элементарное обучение было признано обязательным условием работы на фабрике. С тех пор стали признавать, что дети рабочих учатся не только не хуже, но даже лучше и охотнее, чем школьники из состоятельных классов.

«Дело объясняется просто,-- говорит об этом один фабричный инспектор.-- Те, кто проводит в школе только половину дня, постоянно свежи и почти всегда способны и готовы учиться. Система труда, чередующаяся с школой, превращает каждое из этих двух занятий в отдохновение и освежение после другого, и, следовательно, она много пригоднее для ребёнка, чем непрерывность одного из этих двух занятий». Маркс добавляет к этому: «Из фабричной системы, как можно проследить в деталях у Роберта Оуэна, вырос зародыш воспитания эпохи будущего, когда для всех детей свыше известного возраста производительный труд будет соединяться с обучением и гимнастикой не только как одно из средств для увеличения общественного производства, но и как единственное средство для производства всесторонне развитых людей» («Капитал», т. 1, стр. 488,489).

К этому перевороту в области педагогики должны будут присоединиться ещё другие перевороты. Широко проведённое разделение труда в обществе на отдельные занятия и специальности, свойственное ещё эпохе ремесла, и разделение труда внутри отдельных предприятий, присоединившееся к этому в мануфактурный период, имели в высшей степени неблагоприятные последствия для трудящихся. Условия производства развивались медленно, временами совершенно закосневая. Человек был, таким образом, в течение всей жизни прикреплён к определённой частичной операции, в которой он достигал необычайной виртуозности. В то же время его калечила односторонность, и он оказывался лишённым того гармонического развития, которое ещё классической древности придавало сё идеальную красоту.

Машина в тех отраслях промышленности, которыми она завладевает, устраняет для рабочего необходимость долголетнего упорного обучения, которое нужно, чтобы овладеть определённою специальностью. Но она же делает невозможным, чтобы человек в течение всей своей жизни прикрепленным к определёиной частичной опера ции, так как она постоянно революционизирует условия производства, отрывает рабочего от одной отрасли труда и бросает в другую.

Но какие страдания приносит с собой теперь это постоянное движение, при котором сотни тысяч пролетариев всегда образуют резервную армию безработных, с жадностью хватающуюся за всякое дело, какое бы им ни предложили! И как незначительна теперь способность приспособления к различным видам деятельности у наёмного рабочего! Его тело и дух одинаково искалечены ещё в юности. Ему недостаёт знакомства с различными механическими и техническими процессами, применяемыми в современном крупном производстве. Ему, наконец, недостаёт эластичности, чтобы приспособиться к этим разнообразным процессам. Если рабочий крупной промышленности прикреплен не на всю свою жизнь к определённой частичной операции, то он всё же отдаётся ей изо дня в день целые месяцы и годы, с теми лишь перерывами, которые вызываются безработицей и голодовками.

Как резко изменилось бы положение дела, если бы разнородные частичные функции чередовались по дням или даже по часам так, чтобы они не утомляли и не отупляли, а возбуждали и оживляли, если бы деморализующая безработица исчезла, а технические революции не происходили за счёт рабочего.

В числе многих предпосылок такой перемены есть одна -- педагогического характера. Рабочий класс должен приобрести научное знакомство с процессом и методами производства, должен приобрести практическое уменье управлять самыми различными орудиями производства. И теперь уже попытки к этому делаются в профессиональных школах и тому подобных учреждениях, но в совершенно недостаточной степени. «Если фабричное законодательство, как первая скудная уступка, вырванная у капитала, соединяет с фабричным трудом только элементарное обучение, то не подлежит никакому сомнению, что неизбежное завоевание политической власти рабочим классом завоюет надлежащее место в школах рабочих и для технологического обучения, как теоретического, так и практического» («Капитал», т. 1, стр. 493).

Наконец, какой переворот в области семейных отношений таится в крупной промышленности! Она уже и теперь уничтожает для наёмного рабочего традиционную форму семьи. Не только отношения между мужчиной и женщиной, но и между родителями и детьми изменились благодаря вовлечению женского и детского труда в промышленность. Родители из защитников и кормильцев превратились во многих случаях в эксплуататоров детей. Напомним ещё раз о несчастных детях, занятых в английских заведениях для плетения соломы и работающих начиная с трёхлетнего возраста при самых ужасных условиях.

«Бедные, опустившиеся родители,-- говорит Маркс,-- только и думают о том, как бы выколотить из детей возможно побольше. Выросши, дети, естественно, не ставят родителей ни в грош и оставляют их» («Капитал», т. 1, стр. 475). «Однако не злоупотребление родительской властью создало прямую или косвенную эксплуатацию незрелых рабочих сил капиталом, а, наоборот, капиталистический способ эксплуатации, уничтожив экономический базис, соответствующий родительской власти, превратил сё в злоупотребление. Но как ни ужасно и ни отвратительно разложение старой семьи при капиталистической системе, тем не менее крупная промышленность, отводя решающую роль в общественно организованном процессе производства вне сферы домашнего очага женщинам, подросткам и детям обоего пола, создаёт экономическую основу для высшей формы семьи и отношения между полами. Разумеется, одинаково нелепо считать абсолютной христианско-германскую форму семьи, как и форму древнеримскую. или древнегреческую, или восточную, которые, между прочим, в связи одна с другой образуют единый исторический ряд развития. Очевидно, что составление комбинированного рабочего персонала из лиц обоего пола и различного возраста, будучи в своей стихийной, грубой, капиталистической форме, когда рабочий существует для процесса производства, а не процесс производства для рабочего, зачумлённым источником гибели и рабства, при соответствующих условиях должно превратиться, наоборот, в источник гуманного развития» («Капитал», т. 1, стр. 494--495).