А.А. Фет - Письма - И. С. Тургеневу - 12 января 1875 г.

Милостивый Государь Иван Сергеевич!
Смело можете читать мое письмо. Благовоспитание d'un enfant de bonne
maison {ребенка из хорошего дома (фр.).} застраховывает от оскорблений с
моей стороны. Вы правы. Последнее письмо Ваше окончательно меня изумило. -
Мы знаем, что Л. Толстой не поступится ни для кого своим убеждением. Я
только что от него и, вопреки его совету, все-таки отвечаю на письмо Ваше.
До сих пор я, в наших прениях, только защищался от резких нападок.
Теперь я вынужден говорить о Вас. Сошлись мы с Вами вследствие тожества не
социальных, а художественных инстинктов. Вы знаете, как я дорожил в Вас этим
качеством, упрямо закрывая глаза перед другими. В прошлом году вы написали,
что Вам надоели эстетические тонкости и ео ipso оставили меня лицом к лицу с
несимпатичной для меня стороной Вашей. На этом слове следовало мне
прекратить с Вами переписку и всякую солидарность. Но мне было жаль
прекрасного прошлого - в этом моя вина. Я никогда ничего не говорил про Вас
за глаза, чего не сказал бы в глаза. Я не способен сказать той бессмыслицы,
какую мне приписали. Но дело не обо мне, а об Вас и несимпатичном для меня
качестве. - На него, в свое время, метко указано нежно любившим Вас дядей
Николаем Николаевичем. Это крайняя избалованность и необузданный эгоизм.
Перехожу к фактам. Добиваясь, между прочим, славы остряка, Вы распустили:
"брыкни, коль мог" - не помыслив, что отнимаете у труженика переводчика
_насущный хлеб_ {1}. Mais, le rois s'amuse {король забавляется (фр.).} -
стоит ли думать о бедняке. Вы окаменили нас брошенной в лицо Толстому ничем
не заслуженной дерзостью {2} - и когда я в Спасском заикнулся просить Вас о
человеческом окончании этого дела, Вы зажали мне рот детски капризным
криком, которого я, все по той же симпатии к художнику, наслушался от Вас
вдоволь. Вы сами знаете, насколько наши отношения пострадали от невозможной
катастрофы с дядей Николаем Николаевичем. И тут голос мой замолк перед Вашим
эгоистичным капризом. - Из-за Ваших денег я принял вызов Павлова за
французскую телеграмму. Только Кеттчер заставил Павлова
сочинить примирительную статью. Я выслал Вам деньги. Вы и спасибо мне не
сказали, точно гладиатору, обязанному драться не за Вашу честь, а даже за
Ваше удобство или удовольствие. - Это невероятно, - но свидетели этому живы.
Удивительно ли, что Вы, в последний раз во Мценске, не говорю при дамах, а
при Петруше Борисове дозволили себе отвернуться от моей неоконченной речи и
обратиться в сторону, что изумило мальчика, воспитанного в законах приличия.
Мальчик не изумился бы, если бы знал, что это у Вас в обычае, что Вы
когда-то просидели целый вечер спиной к его матери, а затем к Ковалевской. С
тех пор, как на мои замечания о Дыме Вы отвечали мне дерзостью, я замолчал о
Ваших писаниях; это не помешало Вам продолжать бранить меня в лицо как
поэта. Необходимо припомнить, что после катастрофы с Толстым последний
энергически просил меня не упоминать Вашего имени при нем. Но, зная Вас в
сущности за хорошего человека, я не поддался Толстому, и он отвернулся от
меня. - Я подумал: "отворачивайся - я ничего худого не сделал и не хотел
тебя обидеть". Однажды, делая сначала вид, что не замечает меня в
театральном маскараде, Толстой вдруг подошел ко мне и сказал: "Нет, на Вас
сердиться нельзя" - и протянул мне руку. С той поры мы снова разговаривали с
ним о Вас, без всякого раздражения. Последняя выходка Ваша capo d'opera
{вершина всего (фр.).}. Вместо того, чтобы прекратить неприятную переписку,
Вы вышли с голословным обвинением, кроме одного выражения: "_страсть к
преувеличению_", а затем опять и _прочие привычки_ (читай: позорные). Как
это определительно и верно! Какие это привычки (позорные)? Оказывается: ни
единой. Позволяю Вам все их пропечатать на всех диалектах. Что касается
гипербол, то ни один психолог не признал Гамлета лгуном за его 40.000
братьев. В последнем письме торжествует Ваша метода диспутов. Вам указывают
на разительный пример Вашей невоздержанности на оскорбления, а Вы пишете об
уважении к Толстому и в доказательство воздержанности дозволяете себе
инсинуацию о людях, достойных быть забросанными грязью. Как это любезно,
справедливо и, главное, логично! Прочитав Ваши 2 последних письма ко мне,
Толстой сказал: "Понимаю: Шеншин говорит, что Тургенев говорит, что
Полонский говорит, что Маркевич говорит, будто Фет говорит, что Тургенев
говорит. - Как подымать такую сплетню?" Вы подняли ее не потому, что
поверили ей. Вы слишком хорошо знаете, что я не способен - сказать такой
глупости, как _жажда в Сибирь_. На такие умные слова у меня мозгу не хватит
{3}. Но Вам нужно было: людей посмотреть - себя показать, как Вы это делали
всю жизнь. Вы могли бы прогнать старика дядю, не обижая его. Вы могли бы
разойтись с Толстым, со мною и вообще с человеком из противуположного
лагеря, не меряясь обидами, но это значило бы, что действительно боишься
руки замарать. Нечего церемониться с человеком, стоящим, по смыслу статьи
Тютчева "Россия и революция", в противуположном с нами лагере. Мы, начиная с
самого Тютчева, считаем наших противников заблуждающимися; они нас ругают
подлецами. - Таков дух самого лагеря. Не один дядя Николай Николаевич
признал в Вас избалованного, M-me Viardot не раз обзывала Вас, при мне, un
Sauvage {дикарь (фр.).}. В ее дружеской шутке скрыта глубокая правда. Я
просто боюсь Вас, ибо считаю способным написать дерзость, забыв, что мы 25
лет были приятелями, что мы оба одной ногой в могиле и что браниться или, по
выражению петербургских литераторов, заушаться можно в крайнем случае лицом
к лицу, а не на 3000-верстном расстоянии. - Как жаль, что Вы нагнулись
подымать эту сплетню и вынудили настоящее объяснение. Раскланиваясь
навсегда, я все-таки не смешиваю милого, талантливого автора "Записок
охотника" с формой enfant terrible {ужасный ребенок (фр.).}, в которую
отлили последнего неблагоприятные, в воспитательном отношении, условия
жизни. Страсть вещь естественная и законная, но нельзя в искусственном
обществе все соизмерять ею и оправдывать. Выйдут уходы за Инсаровыми да
Базаровыми, т. е. выйдет, по меткому, хотя не совсем деликатному сравнению
некоего критика: собачья свадьба. Кроме каждого из нас, есть еще чужие
личности, и благовоспитание требует к ним хотя отрицательной вежливости.
Dixi. - Думайте что хотите, но не беспокойтесь отвечать.

С истинным почтением имею честь быть
Милостивый Государь
Вашим покорнейшим слугой
А. Шеншин.