А.А. Фет - Письма - А. А. Григорьеву - Первая половина 1847 г.

Знаю, что письмо мое будет довольно нелепо, но что из того? Дело не в
том: дело в деле. Но мне так много, так много <надо> сказать тебе <...>,
что, я думаю, из этого выйдет катавасия. Тут бы надобна музыка, потому что
одно это искусство имеет возможность передавать и мысли и чувства не
раздельно, не последовательно, а разом, так сказать - каскадом. Прочь
переходные состояния, как бы разумны они не были; да, прочь! их не
существует; давайте нам жизни и наслаждения, давайте нам светлого
прошедшего, чудного, светлого, голубого и давайте нам примерного
настоящего!.. Ты знаешь, что я не комедиант, но я могу сказать... Странное
дело, странное противоречие! Ты, вечно бездоказательный, искал на деле
доказательств любви, я - воплощенная логика, в этом случае верю: да, друг
мой! есть вещи, которые не доказываются и в которых мы инстинктивно убеждены
- и вот к последним-то принадлежит то верование, что мы были созданы
понимать, дополнять один другого {1}. Иначе как объяснишь ты множество
фактов в нашей нравственной жизни, даже, например, и тот, что я и теперь,
спеша передаться, не договариваю, уверенный вполне, что все тебе и так
скажется, между строками {2}. Согласись, что, с точки зрения здравого
рассудка, мы имеем общего теперь разве только центр земли, а между тем не
удивляйся, что я так долго останавливаюсь на общем: это общее напоминает мне
прекраснейшую, лучшую полосу нашей общей юношеской жизни, от которой грудь
расширяется и легко дышать человеку! {3}
Теперь поговорим о делах мира сего. Что касается до твоего положения,
то я его не знаю и очень хорошо постигаю. Но что ты, с позволения сказать,
поэт в душе (именно, уж подобную вещь можно сказать только с позволения), в
этом нет никакого сомнения. Ты звал меня часто в Петербург - спрашивается,
зачем?.. Затем, чтобы заниматься литературой? Не могу ни так, ни сяк - я
человек без состояния и значения - мне нужно и то и другое, а на той дороге,
которую я себе готовлю, будет, может быть, и то и другое. А поэзия? да что
же может мешать мне служить моему искусству, служить свободно и разумно.
Сейчас только получил еще письмо от тебя. "Ну уж!" - если ты помнишь,
как я говорил: "ну уж" и каким жестом я сопровождал его, то тебе все будет
понятно - черт знает, почему опыт ни на тебя, ни на меня нисколько не
действует? Отчего нам не дано развиваться? Это - загадка, которой я не беру
на себя труда разрешить, а между прочим, несмотря на все движение
окружающего нас общества, на весь прогресс и прогресс, нам все-таки судьбами
неба суждено оставаться теми же школьниками, какими мы имели счастье быть на
лавках университета. Знаешь ли? если бы я видел людей с такими
наклонностями, как ты и я, если бы я видел этих людей болтавшимися столько
времени по омуту жизни и если бы меня целый свет уверял в их нравственной
свежести - я бы вопреки целому свету этому не поверил - и, о чудо чудное и
диво дивное! Столько наивности, смешного, детского, как во мне и в тебе,
трудно отыскать в пансионе благородных девиц - несмотря на то, что ты, с
ребяческою гордостью, уверяешь себя и меня в своем разочаровании... Докажи
мне противное, и я со стыдом преклоню свое тупое оружие - да нет! я уверен,
что в тебе достанет ума увериться в истине слов моих... Доказательство моего
мнения налицо. Ты рассуждаешь очень умно о резигнации, о положительности - и
вдруг в следующем же письме поражаешь меня, что говорится, обухом по лбу.
Какую ты печальную роль разыгрываешь, мой милый, в отношении к Василью
Имеретинову {5} - с первого же разу этот человек, которого я, между прочим,
знаю как свои пять пальцев, нашел конька в тебе самом - и увы! предвижу все,
обратил самого тебя в ярого арабского бегуна - все твои фантазирования на
тему резигнации и положительной, благородной, человеческой деятельности
разлетелись как дым и прах от одного дуновения. Имеретинова я знаю, скажу
больше: не люблю я это чудовищное создание, этого дьявола в теле ребенка,
эту женщину с прихотями кокетки, с камнем вместо сердца. Для меня нет в нем
обаяния таинственности, которое влечет тебя, как муху к огню; мне гадка эта
природа, как гадка всякая человеческая язва; но мне он не страшен. Раз мы
встретились с ним в таких обстоятельствах жизни, когда люди поневоле узнают
друг друга и прямо смерили друг друга глазами и разошлись в совершенно
разные стороны. Но ты... знаешь ли? я боюсь за тебя, ты способный
оскорбляться всяким советом человека, который тебя искренно любит, и готовый
душою и телом поддаться первому смелому мерзавцу. Есть натуры, для которых
зло - стихия, может быть, ты в этом удостоверишься... Ради бога, хоть пиши
по крайней мере. Поверь, что никогда ты не услышишь от меня даже совета.