А.А. Фет - Письма - Я. П. Полонскому - 1 января 1888 г.

Дорогой дружище
Яков Петрович.
Спасибо тебе, что ты раз навсегда развязал мою душу от постоянно
угнетавшей ее обузы. Жрецу муз прежде всех следует помнить слова: "если
несешь дар к алтарю, и брат твой имеет нечто на тебя, то иди примирись с
братом твоим..." Без примирения этого, по чужой вине возникшего чувства я не
дерзал с пятном в груди обнимать в тебе безукоризненно чистого поэта. Но
свергнем раз навсегда с Тарпейской скалы {1} это печальное и преступное
недоразумение. Конечно, в день появления третьего выпуска "Вечерних Огней"
книжка будет отправлена по твоему адресу.
Страхов, пожалуй, смолчит кстати, но лгать не станет. Спроси его, с
каким постоянным упоением я читаю твои стихи вперемежку с тютчевскими.
Высшей похвалы я не знаю в своем лексиконе.
Увы, ты не знаешь, что я всегда уезжаю первого марта в деревню, а в
этом году еще и с усиленными побудительными причинами. Понимаю, до какой
степени будничные заботы терзают нашего брата, и самое ядовитое то, что они
как бы возрастают с приближением беспомощной старости, которая имела бы
право рассчитывать на спокойствие, купленное тяжкими жизненными трудами.
"Ниву" я получаю; тем не менее жена моя приветствует тебя, жаждет
получить оттиск, в котором все будет собрано вместе, а не разбросано по
разным нумерам.
В настоящую минуту никак не могу справиться с печатанием "Энеиды",
исправлением перевода Проперция и т. далее.
По болезни глаз ищу спасения в перелистывании собственной жизни, нимало
не заботясь о времени появления автобиографии, которая, быть может, появится
после моей смерти, если не погибнет.
Вот те пути, которыми я, как ты увидишь из небольшого предисловия к
"Вечерним Огням", стараюсь по возможности ускользнуть из мучительных когтей
будничной жизни. Счастлив человек, спартански воспитавший сына, которого он,
при упадке собственных сил, может на место свое подсунуть под эти когти,
чтобы иметь возможность самому в теплом углу глотать готовую кашу. Но мне -
не только бездетному, но и бесплемянничному {2} - такой благодати не
суждено, и приходится, как бракованной кляче, пасть на кругу топчака,
который она ворочала своими ногами. Конечно, было бы отрадно проверить
собственными глазами, насколько ты в настоящую минуту похож на
иллюстрированные и фотографические свои портреты. Но я счастлив, что после
долгого времени нахожу тебя таким же милым и духовно прекрасным, каким знал
тебя с отрочества.
Пожалуйста, повергни меня к ногам твоей прекрасной жены и передай ей,
что я иначе не вспоминаю вашу чету, как в небольшой столовой, где мы весело
обедаем втроем, и я, преисполненный благ земных, вечером отпиваюсь в твоем
кабинете медом. По старой привычке так и хочется бранить тебя. Конечно, все
вы, друзья мои, вольны делать что угодно, но не принимай Сальери так к
сердцу легкомыслия Моцарта, не было бы самой пиесы Пушкина. "Ты, Моцарт, бог
и сам того не знаешь. Я знаю, я".
Мне так и хочется вместо Моцарт - поставить Яков. Я умолчу, когда
лоханно скорбные поэты напишут, "и мне чудится, будто скамейка стоит" или
"за окном только вишня одна, да и та за морозным стеклом не видна, и, быть
может, погибла давно".
Что же ты, любезный дружище, нашел в Надсоне? {3} Какие скорби в твоем
бессмертном "Кузнечике" {4}, за который хватается и живопись и музыка. В
семье Толстых до сих пор хранится мое письмо, в котором я при появлении
"Детства" и "Отрочества" предсказывал Толстому его славу. Но слава эта, так
сказать, находилась под спудом для большинства, пока он не понес своей
околесицы. И вот он стал всемирной славой. Положим, такова толпа: но вопрос
в том, следует ли нам держаться: "и качается послушно зыбкая доска" - и
говорить на приглашение толпы: _и блоходарю вас_, или подлаживаться под
общий волчий вой.
Не желая опоздать в ящик, кончаю и заочно обнимаю тебя с обычным мне
братским радушием.

Твой старый и неизменный
А. Шеншин.