Александр Блок - Критика и публицистика - Б. Соловьев. Александр Блок - часть 6

Октябрьская революция ответила самым большим чаяниям поэта, утвердила
веру в неизмеримые силы народа, в его великое и прекрасное будущее. По
словам биографа Блока, он встретил Октябрь "радостно, с новой верой в
очистительную силу революции...". И пусть поэт многого не понимал в ходе и
характере революции, ее конечные цели были ему ясны и необычайно близки.
Далее биограф набрасывает портрет Блока первых дней Октября:
"Он ходил молодой, веселый, бодрый, с сияющими глазами - и
прислушивался к той "музыке революции", к тому шуму от падения старого мира,
который непрестанно раздавался у него в ушах по его собственному
свидетельству..." (М. А. Бекетова, "Александр Блок", Петербург, издательство
"Алконост", 1922, стр. 256). И нам понятно, почему поэт так восторженно
встретил революцию, означавшую крушение всех основ старого мира, являвшегося
в глазах Блока "страшным миром". Блока роднило с революцией то, что ее гул,
ее музыка - "всегда о великом", о мировом: ведь и в самой лирике Блока
решались, каждый раз по-новому, вопросы мирового масштаба. Вот почему с
такой глубиной, с таким восторгом и небывалым творческим подъемом
откликнулся он на зовы и гулы революции, услышав в них нечто необычайно
близкое, родное, знакомое. Огромная широта его внутреннего мира словно бы
откликнулась на широту деяний революции, и издавна чаемое поэтом "единство с
миром" обрело реальную почву и перешло в область живого, доподлинного
чувства, повседневно совершаемого деяния.
Это восторженное чувство и вдохновило его на создание поэмы
"Двенадцать", пронизанной ощущением единства с окружающим миром, который
перестал быть миром чуждым, враждебным, бесчеловечным, а являлся отныне
миром справедливости и свободы, воплощенной поэтом в образе стихии - ветра,
бури, метели. Все это придает совершенно особое и необычайно важное значение
поэме "Двенадцать" в творчестве Блока - так же, как и во всей русской
поэзии.
Действие поэмы происходит в те дни, когда враги Октября еще и не думали
складывать оружие и когда они не только пророчили самую скорую гибель
ненавистной им Советской власти, лишившей их былых благ и привилегий, но и
сами всемерно стремились приблизить час этой гибели.
Поэма открывается картиной зимнего, тревожно настороженного Петрограда,
по которому проносится ветер - злой, веселый, беспощадный. Наконец-то он
вырвался на волю и может вдосталь погулять на просторе!.. Он сейчас истинный
хозяин этих площадей, улиц, закоулков, он завивает вихри белого снега, и
прохожим так трудно, а то и невозможно устоять под его порывами и ударами,
под его неистовым натиском. Это ветер в самом прямом и буквальном смысле
слова, но он же является и символом разгулявшейся и беспощадной стихии, в
которой для поэта воплощается дух революции, ее грозная и прекрасная музыка.
Горе тем, кто захочет противиться ей и снова загнать ее в подполье: он
погибнет в ее неукротимом потоке, - и создателя "Двенадцати" мы видим в
поэме как восторженного певца неукротимой стихии. Напрасно пытаются
приверженцы прошлого склеить обломки разбитого вдребезги, бороться с
разбушевавшейся вьюгой - их потуги нелепы и смешны, ибо нет такой силы в
мире, которая могла бы повернуть колесо истории вспять, на старую, уже до
конца пройденную колею!
Образы людей, оказавшихся полными банкротами, глухими к величавому и
грозному гулу потока революции, выведены в поэме с огромной сатирической
силой. Здесь художник разоблачает все их убожество, бессилие, их
растерянность перед лицом небывалых исторических событий, все, что делает
невероятно нелепыми и смешными их претензии на то, чтобы остаться "хозяевами
жизни", теми "властителями дум", какими они дотоле воображали себя.
Но не они являются подлинными героями поэмы; в ней сквозь горечь, гнев,
"святую злобу" против всех ревнителей старого, прогнившего строя прорывается
старинная боль поэта за каждого забитого, загнанного, голодного человека, за
его поруганное достоинство, отстаивается неколебимое убеждение, что так
жить, как жили раньше, - мирясь со всеми ужасами и преступлениями "страшного
мира", - нельзя, что с ними пора кончать. Вот почему тот, кто некогда был
"загнан и забит", вызывает в душе поэта целую бурю светлых и больших чувств,
и ему близки и дороги все те, кто еще совсем недавно обретался на самых
низах жизни, на ее дне; для поэта все они - словно родные братья:

Эй, бедняга!
Подходи -
Поцелуемся...

Поэт знает, что враги революции не дремлют, замышляют все новые и новые
козни и что с ними необходимо вести жестокий, беспощадный бой. Этот бой
взывает к героическим деяниям, - и героическое начало поэмы воплощается в
образе "двенадцати" (символическое число, напоминающее о Христе и его
двенадцати апостолах) красногвардейцев, стоящих на страже Октябрьской
революции, отстаивающих ее великие завоевания от всех посягательств и
покушений.
Пусть они темны и невежественны, пусть их руки в крови и грязи и сами
они еще не сознают до конца всей высоты и святости своего подвига, своего
великого дела, но они неуклонно и беззаветно служат ему; что бы они ни
думали, о чем бы ни говорили, чем бы ни были сейчас заняты или развлечены -
они все равно неизменно и неизбежно возвращаются к мысли о нем, тревожатся о
нем и, как грохот бурного и неукротимого потока, оно врывается в их
разговоры, покрывая все другие звучания, не дает отвлечься ни на минуту, ибо
и сами "двенадцать" целиком захвачены пылом и пафосом борьбы с "неугомонным
врагом". Вот почему их разговор о Катьке, об изменившем им солдате Ваньке,
не отличающийся излишней пристойностью, сменяется ружейной пальбой
("Тра-та-та!"), снова напоминающей о том самом главном, ради чего "наши
ребята", герои поэмы, пошли "в красной гвардии служить":

Товарищ, винтовку держи, не трусь!
Пальнем-ка пулей в Святую Русь -

В кондовую,
В избяную,
В толстозадую!

Сейчас для них в "кондовой", в "толстозадой", в "Святой Руси"
воплощается все то, с чем нужно разделаться, - во имя новой Руси, ибо старая
Русь слишком долго сковывала их силы, была их тюрьмой, держала в неволе,
готовая "заспать" их "надежды, думы, страсти", как говорил некогда поэт.
Теперь пришла пора разделаться со всеми старыми порядками, со смирением, с
покорностью, "святостью", с духом непротивления злу - именно в него готовы
"пальнуть пулей" герои Блока. Они ясно осознают, что многим из них не
пережить тех событий, которые ныне сотрясают весь мир, - вот почему их
разговор, начатый с самых бытовых и даже низменных предметов, приобретает
совсем иной характер; в него неизбежно врываются мотивы широчайшего
общественного масштаба, в нем звучат воззвания, обращенные ко всему
трудовому народу, впервые в мире взявшему власть в свои руки:

Революцьонный держите шаг!
Неугомонный не дремлет враг!

Эти призывы, приказы, лозунги, подхваченные и затверженные, словно
строки нерушимого и святого завета, миллионами людей труда, сменяются
проникновенными, лирически взволнованными размышлениями поэта о судьбах
"двенадцати", - да и не только о них, но и о всех тех, кто своей кровью и
своей жизнью готов защищать великие завоевания революции:

Как пошли наши ребята
В красной гвардии служить -
В красной гвардии служить -
Буйну голову сложить!

Революция возвела людей бесправных, отверженных, обездоленных в ранг
человека - а что на земле выше этого звания и имени! - на огромную вершину,
откуда им отныне виден весь мир. Они впервые почувствовали себя настоящими
людьми - не поденщиками жизни, а ее хозяевами, хозяевами своей судьбы и
своей страны, всего ее великого наследия и достояния, созданного их же
руками; сынами ее, а не пасынками. Это и вызвало к жизни героический и
непреклонный дух у людей самых простых и обыкновенных, отнюдь не мнящих себя
героями; вот в каком огне закалялась их "воля к подвигу" - подвигу не
отвлеченному, не мечтательному, а повседневно претворяемому в жизнь,
продиктованному и обусловленному самими обстоятельствами, требующими от
восставших масс предельного героизма и взывающими к нему, - иначе их ждало
бы неминуемое поражение.
Такие бесстрашные люди и вызывали особое внимание и восхищение поэта,
полностью захватывали его, ибо их героизм отвечал и его собственной "воле к
подвигу". Вот почему он восторженно воспел солдат революции, не ведавших
страха и бестрепетно идущих навстречу любым опасностям и испытаниям - в
борьбе за свое великое дело.
Герои поэмы идут в бой за революцию "без имени святого", и их присказка
- это "эх, эх, без креста!"; они безбожники, у которых насмешку вызывает
даже одно лишь упоминание о Христе, о "спасе":

- Ох, пурга какая, спасе!
- Петька! Эй, не завирайся!
От чего тебя упас
Золотой иконостас?

И все же то дело, которое они вершат, не жалея своей крови и самой
жизни, ради будущего всего человечества, право и свято. Вот почему невидимый
красногвардейцами бог - в согласии с воззрениями Блока - все же с ними, и во
главе их поэт видит одну из ипостасей божества - бога-сына:

...В белом венчике из роз -
Впереди - Исус Христос.

А теперь попытаемся ответить на вопрос о том, почему именно этим
образом Блок завершил свою поэму и какой смысл вкладывал в него.
Если "страшный мир" являлся в глазах поэта воплощением зла, тонул в
"демоническом мраке", то, значит, силы противостоящие ему и разрушающие его,
не могут не быть в конце концов добрыми, светлыми, святыми, как бы ни была
неприглядна та или иная их видимость; вот почему поэт говорит не просто о
злобе, кипящей в груди героев его поэмы, но о "святой злобе", - а
воплощением святости в глазах Блока являлся образ Христа, каким поэт и
стремился "освятить" революцию.
Христос в поэме Блока - это заступник всех угнетенных и обездоленных,
всех, кто был некогда "загнан и забит", несущий с собою "не мир, но меч" и
пришедший для того, чтобы покарать их притеснителей и угнетателей. Этот
Христос-воплощение самой справедливости, находящей свое высшее выражение в
революционных чаяниях и деяниях народа, - какими бы суровыми и даже
жестокими ни выглядели они в глазах иного сентиментально настроенного
человека. Вот тот Христос, с которым, сами того не ведая, идут
красногвардейцы, герои поэмы Блока. Конечно, такая трактовка вопросов морали
вызвана идеалистическими предрассудками поэта, - но и их следует принять во
внимание, если мы хотим уяснить образ, завершающий его поэму.
Все действие поэмы стремительно развивается, словно подгоняемое
порывами неукротимой бури, и образ вьюги, пурги, метели, безудержно
разгулявшейся стихии словно бы обрамляет здесь все события - от начала до
торжественного их завершения; ее гул, ее посвист, ее вой и составляют
грозный хор, сопровождающий все перипетии трагедии, происходящей на наших
глазах "на всем божьем свете". Неукротимый ветер врывается в поэму, окрыляет
или сбивает с ног ее героев, становится одним из самых активных персонажей,
- и словно бы именно этим "нестройным вихрем" определяется строй поэмы, ее
характер - страстный, порывистый, безудержный, сметающий любой заранее
заданный предел и самым неожиданным образом изменяющий течение
повествования. Это по-своему откликается в звучании стиха - раскованного,
свободного, необычайно смелого, разговорно-непринужденного, чуждого каким бы
то ни было заранее установленным канонам и размерам; поэт готов использовать
или отбросить любой из них - лишь бы это соответствовало правде живого,
непосредственного и постоянно меняющегося чувства; так стихия ветра
становится и стихией самой поэмы.
Поэма поразительна такою внутренней широтой, словно вся разгневанно
бушующая, только что порвавшая вековые путы, омытая кровью Россия вместилась
на ее страницах - со своими стремлениями, раздумьями, героическими порывами
в неоглядную даль, и эта Россия-буря, Россия-революция, Россия - новая
надежда всего человечества - вот та героиня Блока, могущество которой
придает огромное значение его поэме.

Таким высоким был творческий подъем, переживаемый поэтом, что еще не
успели просохнуть черновики поэмы "Двенадцать", а он уже писал необычайно
значительное - по своей остроте и злободневности - стихотворение "Скифы", в
котором самым прихотливым и противоречивым образом сочетались и острое
чувство современности, заставляющее поэта бросать вызов европейской
буржуазии, видевшей в Октябрьской революции смертельную угрозу для себя, и
явно идеалистические, издавна присущие поэту предрассудки; стихотворение
Блока носит на себе печать воззрений Вл. Соловьева на Россию, как "щит"
между Востоком и Западом, и поэт говорит, обращаясь к своим
современникам-европейцам:

Мильоны - вас. Нас - тьмы, и тьмы, и тьмы.
Попробуйте, сразитесь с нами!
Да, скифы - мы! Да, азиаты - мы, -
С раскосыми и жадными очами!

Поэт уверяет: если Европа не откликнется на призыв его "варварской
лиры", приглашающей ее "на братский пир труда и мира", тогда она будет иметь
дело "с монгольской дикою ордою", которая ничего не оставит от ее Пестумов,
от ее многовековой культуры, от самого ее существования. Вместе с тем поэт
настойчиво и неотступно обращался к народам западноевропейских стран,
господствующие классы которых уже замышляли походы против революции, с
вдохновенным и великодушным призывом:

Придите к нам! От ужасов войны
Придите в мирные объятья!
Пока не поздно - старый меч в ножны,
Товарищи! Мы станем - братья!

Но на приглашение на "пир труда и мира" правительства
западноевропейских стран ответили активной поддержкой белогвардейских
полчищ, контрреволюционных восстаний, усиленной подготовкой к интервенции,
которая и была вскоре осуществлена ими в огромных масштабах, развернулась от
Черного моря до Белого, от Балтики до Тихого океана, на фронтах
протяженностью во многие и многие тысячи верст.
Здесь важно подчеркнуть, что поэт, по-своему, со своих позиций
поддерживая мирную политику и мирную инициативу большевиков, приходил к
верному выводу: правда - с большевиками, с войной надо кончать, а те, кто
хочет вести войну "до победного конца", - это и поистине люди, "опозорившие
себя", "изолгавшиеся", недостойные звания человека (говоря словами самого
поэта).
На этом Блок решительно стоял, это вело его к большевикам и вызывало
бешеную злобу в стане врагов революции, кричавших об "измене" поэта, о том,
что он "продался" большевикам. Такою злостной клеветой мстили они поэту.
Поэма "Двенадцать" сразу же после опубликования вызвала самые
противоречивые отклики.
"Поэма произвела целую бурю: два течения, одно
восторженно-сочувственное, другое - враждебно-злобствующее - боролись вокруг
этого произведения..." - сообщает биограф поэта М. А. Бекетова ("Александр
Блок", 1922, стр. 256), и буря, вызванная этой поэмой, не затихала целые
годы.
Даже из воспоминаний наиболее озлобленных врагов и клеветников поэта
(не говоря уже о других источниках!) явствует, что поэма "Двенадцать"
превратилась в событие огромного масштаба и ее строки в годы гражданской
войны стали плакатами, полотнищами, лозунгами, поднимавшимися над
демонстрациями, видневшимися на мчащихся к фронтам поездах - и с ними
солдаты Красной Армии шли на борьбу с белогвардейцами и интервентами.
О том, как принималась поэма Блока "в сочувствующей, революционно
настроенной аудитории", биограф поэта сообщает:
"Многочисленная публика, в числе которой было немало солдат и рабочих,
восторженно приветствовала поэму, автора и чтицу (Л. Д. Блок. - Б. С.).
Впечатление было потрясающее, многие были тронуты до слез, сам Ал. Ал.,
присутствовавший на чтении, был сильно взволнован..." (Там же, стр. 257).
Схожие заметки находим мы и в записной книжке самого Блока:
"Рабочая дружина чит[ает] "Двенадцать".
"Люба (жена поэта. - Б. С.) ...в казармах Московского полка... -
Красной армии. Читала "Двенадцать". Слушали очень внимательно. Все уже - на
Мурманском фронте..." - и нам понятно волнение поэта, который воочию
убеждался, как восторженно откликались на его поэму те массы, для которых
она предназначалась.
Но была и иная аудитория, усматривавшая в Октябрьской поэме Блока
измену былым идеалам, разрыв с прежними друзьями, соратниками,
единомышленниками, и нельзя забывать о том, что среди хулителей поэмы и
врагов ее автора оказалось подавляющее большинство тех интеллигентов,
которые еще так недавно составляли ближайшее окружение поэта, его
литературную среду. Именно они яростно нападали на поэта и с наибольшей
ожесточенностью травили его, о чем и говорит одна из записей поэта,
относящаяся к началу 1918 года:
"Звонил Есенин, рассказывал о вчерашнем "утре России" в Тенишевском
зале, Гизетти и толпа кричали по адресу его, А. Белого и моему -
"изменники". Не подают руки. Кадеты и Мережковские злятся на меня
страшно..."
После появления "Двенадцати" и статьи "Интеллигенция и Революция",
вызвавших невероятную ярость в стане контрреволюции, к которому примкнули и
многие "писатели-витии", он мог решительно и спокойно сказать по их адресу:
"Господа, вы никогда не знали России и никогда ее не любили!
Правда глаза колет".
Здесь под правдой Блок подразумевал все горькое, резкое, беспощадное,
что брошено им в лицо тем людям, которые еще так недавно рядились в тогу
глашатаев и "пророков" революции, а ныне яростно поносили ее на всех углах и
перекрестках.