Разделы сайта:
|
Антон Чехов -
Налим
о произведении
Аудиокнига "Налим" А.П. Чехова
Летнее утро. В воздухе тишина; только
поскрипывает на берегу кузнечик да где-то робко мурлыкает
орличка. На небе неподвижно стоят перистые облака, похожие на
рассыпанный снег... Около строящейся купальни, под зелеными
ветвями ивняка, барахтается в воде плотник Герасим, высокий,
тощий мужик с рыжей курчавой головой и с лицом, поросшим
волосами. Он пыхтит, отдувается и, сильно мигая глазами,
старается достать что-то из-под корней ивняка. Лицо его покрыто
потом. На сажень от Герасима, по горло в воде, стоит плотник
Любим, молодой горбатый мужик с треугольным лицом и с узкими,
китайскими глазками. Как Герасим, так и Любим, оба в рубахах и
портах. Оба посинели от холода, потому что уж больше часа сидят
в воде...
— Да что ты всё рукой тычешь? — кричит горбатый Любим, дрожа как
в лихорадке. — Голова ты садовая! Ты держи его, держи, а то
уйдет, анафема! Держи, говорю!
— Не уйдет... Куда ему уйтить? Он под корягу забился... —
говорит Герасим охрипшим, глухим басом, идущим не из гортани, а
из глубины живота. — Скользкий, шут, и ухватить не за что.
— Ты за зебры хватай, за зебры!
— Не видать жабров-то... Постой, ухватил за что-то... За губу
ухватил... Кусается, шут!
— Не тащи за губу, не тащи — выпустишь! За зебры хватай его, за
зебры хватай! Опять почал рукой тыкать! Да и беспонятный же
мужик, прости царица небесная! Хватай!
— «Хватай»... — дразнит Герасим. — Командер какой нашелся... Шел
бы да и хватал бы сам, горбатый чёрт... Чего стоишь?
— Ухватил бы я, коли б можно было... Нешто при моей низкой
комплекцыи можно под берегом стоять? Там глыбоко!
— Ничего, что глыбоко... Ты вплавь...
Горбач взмахивает руками, подплывает к Герасиму и хватается за
ветки. При первой же попытке стать на ноги, он погружается с
головой и пускает пузыри.
— Говорил же, что глыбоко! — говорит он, сердито вращая белками.
— На шею тебе сяду, что ли?
— А ты на корягу стань... Коряг много, словно лестница...
Горбач нащупывает пяткой корягу и, крепко ухватившись сразу за
несколько веток, становится на нее... Совладавши с равновесием и
укрепившись на новой позиции, он изгибается и, стараясь не
набрать в рот воды, начинает правой рукой шарить между корягами.
Путаясь в водорослях, скользя по мху, покрывающему коряги, рука
его наскакивает на колючие клешни рака...
— Тебя еще тут, чёрта, не видали! — говорит Любим и со злобой
выбрасывает на берег рака.
Наконец, рука его нащупывает руку Герасима и, спускаясь по ней,
доходит до чего-то склизкого, холодного.
— Во-от он!.. — улыбается Любим. — Зда-аровый, шут...
Оттопырь-ка пальцы, я его сичас... за зебры... Постой, не толкай
локтем... я его сичас... сичас, дай только взяться... Далече,
шут, под корягу забился, не за что и ухватиться... Не доберешься
до головы... Пузо одно только и слыхать... Убей мне на шее
комара — жжет! Я сичас... под зебры его... Заходи сбоку, пхай
его, пхай! Шпыняй его пальцем!
Горбач, надув щеки, притаив дыхание, вытаращивает глаза и,
по-видимому, уже залезает пальцами «под зебры», но тут ветки, за
которые цепляется его левая рука, обрываются, и он, потеряв
равновесие, — бултых в воду! Словно испуганные, бегут от берега
волнистые круги и на месте падения вскакивают пузыри. Горбач
выплывает и, фыркая, хватается за ветки.
— Утонешь еще, чёрт, отвечать за тебя придется!.. — хрипит
Герасим. — Вылазь, ну тя к лешему! Я сам вытащу!
Начинается ругань... А солнце печет и печет. Тени становятся
короче и уходят в самих себя, как рога улитки... Высокая трава,
пригретая солнцем, начинает испускать из себя густой,
приторно-медовый запах. Уж скоро полдень, а Герасим и Любим всё
еще барахтаются под ивняком. Хриплый бас и озябший, визгливый
тенор неугомонно нарушают тишину летнего дня.
— Тащи его за зебры, тащи! Постой, я его выпихну! Да куда
суешься-то с кулачищем? Ты пальцем, а не кулакам — рыло! Заходи
сбоку! Слева заходи, слева, а то вправе колдобина! Угодишь к
лешему на ужин! Тяни за губу!
Слышится хлопанье бича... По отлогому берегу к водовою лениво
плетется стадо, гонимое пастухом Ефимом. Пастух, дряхлый старик
с одним глазом и покривившимся ртом, идет, понуря голову, и
глядит себе под ноги. Первыми подходят к воде овцы, за ними
лошади, за лошадьми коровы.
— Потолкай его из-под низу! — слышит он голос Любима. — Просунь
палец! Да ты глухой, чё-ёрт, что ли? Тьфу!
— Кого это вы, братцы? — кричит Ефим.
— Налима! Никак не вытащим! Под корягу забился! Заходи сбоку!
Заходи, заходи!
Ефим минуту щурит свой глаз на рыболовов, затем снимает лапти,
сбрасывает с плеч мешочек и снимает рубаху. Сбросить порты
нехватает у него терпения, и он, перекрестясь, балансируя
худыми, темными руками, лезет в портах в воду... Шагов пятьдесят
он проходит по илистому дну, но затем пускается вплавь.
— Постой, ребятушки! — кричит он. — Постой! Не вытаскивайте его
зря, упустите. Надо умеючи!..
Ефим присоединяется к плотникам, и все трое, толкая друг друга
локтями и коленями, пыхтя и ругаясь, толкутся на одном месте...
Горбатый Любим захлебывается, и воздух оглашается резким,
судорожным кашлем.
— Где пастух? — слышится с берега крик. — Ефи-им! Пастух! Где
ты? Стадо в сад полезло! Гони, гони из саду! Гони! Да где ж он,
старый разбойник?
Слышатся мужские голоса, затем женский... Из-за решетки барского
сада показывается барин Андрей Андреич в халате из персидской
шали и с газетой в руке...
Он смотрит вопросительно по направлению криков, несущихся с
реки, и потом быстро семенит к купальне...
— Что здесь? Кто орет? — спрашивает он строго, увидав сквозь
ветви ивняка три мокрые головы рыболовов. — Что вы здесь
копошитесь?
— Ры... рыбку ловим... — лепечет Ефим, не поднимая головы.
— А вот я тебе задам рыбку! Стадо в сад полезло, а он рыбку!..
Когда же купальня будет готова, черти? Два дня как работаете, а
где ваша работа?
— Бу... будет готова... — кряхтит Герасим. — Лето велико,
успеешь еще, вашескородие, помыться... Пфррр... Никак вот тут с
налимом не управимся... Забрался под корягу и словно в норе: ни
туда ни сюда...
— Налим? — спрашивает барин и глаза его подергиваются лаком. —
Так тащите его скорей!
— Ужо дашь полтинничек... Удружим ежели... Здоровенный налим,
что твоя купчиха... Стоит, вашескородие, полтинник... за
труды... Не мни его, Любим, не мни, а то замучишь! Подпирай
снизу! Тащи-ка корягу кверху, добрый человек... как тебя?
Кверху, а не книзу, дьявол! Не болтайте ногами!
Проходит пять минут, десять... Барину становится невтерпеж.
— Василий! — кричит он, повернувшись к усадьбе. — Васька!
Позовите ко мне Василия!
Прибегает кучер Василий. Он что-то жует и тяжело дышит.
— Полезай в воду, — приказывает ему барин, — помоги им вытащить
налима... Налима не вытащат!
Василий быстро раздевается и лезет в воду.
— Я сичас... — бормочет он. — Где налим? Я сичас... Мы это
мигом! А ты бы ушел, Ефим! Нечего тебе тут, старому человеку, не
в свое дело мешаться! Который тут налим? Я его сичас... Вот он!
Пустите руки!
— Да чего пустите руки? Сами знаем: пустите руки! А ты вытащи!
— Да нешто его так вытащишь? Надо за голову!
— А голова под корягой! Знамо дело, дурак!
— Ну, не лай, а то влетит! Сволочь!
— При господине барине и такие слова... — лепечет Ефим. — Не
вытащите вы, братцы! Уж больно ловко он засел туда!
— Погодите, я сейчас... — говорит барин и начинает торопливо
раздеваться. — Четыре вас дурака, и налима вытащить не можете!
Раздевшись, Андрей Андреич дает себе остынуть и лезет в воду. Но
и его вмешательство не ведет ни к чему.
— Подрубить корягу надо! — решает, наконец, Любим. — Герасим,
сходи за топором! Топор подайте!
— Пальцев-то себе не отрубите! — говорит барин, когда слышатся
подводные удары топора о корягу. — Ефим, пошел вон отсюда!
Постойте, я налима вытащу... Вы не тово...
Коряга подрублена. Ее слегка надламывают, и Андрей Андреич, к
великому своему удовольствию, чувствует, как его пальцы лезут
налиму под жабры.
— Тащу, братцы! Не толпитесь... стойте... тащу!
На поверхности показывается большая налимья голова и за нею
черное аршинное тело. Налим тяжело ворочает хвостом и старается
вырваться.
— Шалишь... Дудки, брат. Попался? Ага!
По всем лицам разливается медовая улыбка. Минута проходит в
молчаливом созерцании.
— Знатный налим! — лепечет Ефим, почесывая под ключицами. — Чай,
фунтов десять будет...
— Н-да... — соглашается барин. — Печенка-то так и отдувается.
Так и прет ее из нутра. А... ах!
Налим вдруг неожиданно делает резкое движение хвостом вверх и
рыболовы слышат сильный плеск... Все растопыривают руки, но уже
поздно; налим — поминай как звали.
|
|