Статьи о Чехове - Доманский Ю.В.

Тверь, 2001

Храм в рассказе «Архиерей»

Рассказ Чехова «Архиерей» нередко становится плацдармом для проверки различных литературоведческих методологий, что позволяет говорить об особой сложности чеховского рассказа. Отметим, что актуализируемые при анализе смыслы могут противоречить тем смыслам, которые кажутся очевидными при непосредственном прочтении. Это обусловлено не только многоплановостью образа главного героя, но и сложностью того локуса, в котором герой действует – локуса храма. Наша задача – рассмотрев этот локус, указать на возможность некоторых интерпретационных ходов при анализе «Архиерея».

Герои позднего Чехова, «утрачивая свой социальный статус <…> выступают как бы от лица всякого, любого человека перед лицом бесчеловечной действительности». Сказанное относится и ко всем чеховским священнослужителям, которые «прежде всего – просто люди и лишь потом – лица церковные», и к герою «Архиерея», который «как личность, индивидуальность противопоставлен внеличностному церковному ритуалу <…> Богослужение по-своему так же тяготит чеховского героя, как и его сан». Жизнь Петра четко закреплена за определенным локусом и им же обусловлена: архиерей, «кажется, твердо верит в Бога <…> служит в церкви, живет в монастыре, знает наизусть Евангелие. Отец преосвященного был дьяконом, дед – священником <..>. Чехов специально нагнетает религиозность владыки, давая понять, что перед нами обладатель настоящей, глубоко наследственной веры в Бога, которая и есть единственное условие победы над жизнью-забвением». Более того, в «Архиерее» система точек зрения и, соответственно, художественное пространство значительно осложнены тем, что «в рассказе осуществлено тонкое равновесие <…> между точкой зрения архиерея и голосом повествователя». Поэтому исходным для нас станет тезис о том, что пространство рассматриваемого рассказа соотнесено с точкой зрения героя и, вместе с тем с позицией автора.

В рассказе «Архиерей» локус храма, включающий и собор, и монастырь, уже привлекал внимание исследователей. А.В. Щербенок указал, что красота монастырей «предопределяет тот синтез религиозного обряда и личного чувства, которым отмечено следующее описание, где преосвященный вспоминает о своем детстве», и далее: «в церкви <…>, здесь и сейчас, общение с Богом успокаивает героя». Храмовые локусы рассказа детально рассмотрел В.И. Тюпа, который пришел к выводу о том, что «в контексте рассказа монастырская стена вырастает в грозный символ “безлюдья”, безличности жизни – в притчевый символ <…>. Монастырь – невольное пристанище героя, столь же неизбежно предусмотренное его саном, как и чуждый его нраву “владычествующий” характер. И то и другое стесняет, подавляет, пожирает (стена – “зубчатая”) его личность». Итак, между героем и локусом его пребывания усматриваются даже символические отношения. Более того, по мнению В.И. Тюпы, локус храма воплощает и основную идею всего рассказа: «Обилие церквей и монастырей в городе, несомненно, венчает лейтмотив давящих стен <…> описание монастырских стен, церковных глав с сопровождающим его мотивом смерти <…> и мотив колокольного звона, соединенный с мотивом света, появляется в рассказе одновременно, “рядом”, в изначально драматическом напряжении сцепления <…>. Светлый мотив “радостного звона” доминирует в воспоминаниях героя о детстве». Приведенные наблюдения ценны, однако обращения ученых к анализу локуса храма в «Архиерее» достаточно эпизодичны и не дают возможности более подробно рассмотреть вопрос о мире героя и позиции автора в рассказе. Попытаемся это сделать.

Частотность локуса храма позволяет классифицировать варианты его описания в рассказе. Критерием классификации служит восприятие храма архиереем:

• во времени – храм в воспоминаниях о прошлом и храм в настоящем;

• в пространстве – храм изнутри и храм снаружи;

• по способу восприятия – визуально и акустически;

• в системе с другими мотивами (природные ландшафты, погодные условия) либо вне этой системы.

Кроме того, выстраивается определенная классификация и относительно точек зрения других персонажей: храм с точки зрения матери Петра, прихожан, Сисоя, автора.

Уже в одной из «сильных позиций» текста – в первых двух абзацах – отчетливо заявлена неоднозначность локуса храма для Петра а (именно его точка зрения доминирует в рассказе). Напомним, Петр служит всенощную под вербное воскресение в Старо-Петровском монастыре. По предложенной нами классификации, это конкретный храм в настоящем времени, показанный изнутри. Сначала для героя «было все, как в тумане. В церковных сумерках толпа колыхалась, как море, и преосвященному Петру, который был нездоров уже три дня, казалось, что все лица – и старые, и молодые, и мужские, и женские – походили одно на другое <…>. В тумане не было видно дверей <…>. Как было душно, как жарко!» (Т.10. С.186). Отметим основные детали начального фрагмента: туман, сумерки, отсутствие дверей, духота, жара. Все они возникают в восприятии Петра и во многом определены его болезнью. Заметим, что уже в начале данного эпизода подчеркнута иллюзорность происходящего, что выражено словами «казалось», «показалось», «сон», «бред» и др.

Тем заметнее переход в качественно иную мотивную плоскость того же локуса и в рамках той же точки зрения, происходящий уже во втором абзаце. Этот переход начинается с традиционного «вдруг» в сочетании с важным для Чехова «показалось»: «А тут еще вдруг, точно во сне или в бреду, показалось преосвященному, будто в толпе подошла к нему его родная мать Мария Тимофеевна» (Т.10. С.186). И далее: «И почему-то слезы потекли у него по лицу. На душе было покойно, все было благополучно <…>. Слезы заблестели у него на лице, на бороде. Вот вблизи еще кто-то заплакал, потом дальше кто-то другой, потом еще и еще, и мало-помалу церковь наполнилась тихим плачем» (Т.10. С.186). Мотив очистительного плача не только объединяет всех прихожан и архиерея, но и редуцирует всю негативную семантику начала рассказа. Итак, в первых двух абзацах в точке зрения Петра, в его восприятии локуса храма актуализируется амбивалентность мира: начальные туман, сумерки, отсутствие выхода и другие «негативные» по семантике мотивы сменяются на мотивы «позитивные» – покой, благополучие, очистительный плач. Таким образом, уже в начале рассказа через описание локуса храма задается установка на амбивалентность этого мира, где переход от хаоса к космосу (если апеллировать к мифологическим категориям) в точке зрения героя может зависеть от мелких подробностей.

Установка на амбивалентность содержится и в следующем фрагменте, где храмовые локусы пространственно и структурно изменяются – теперь это храмы, показанные снаружи, в системе с другими мотивами, включая мотивы соносферы: Петр едет домой, слышит как «по всему саду, освещенному луной, разливался веселый, красивый звон дорогих, тяжелых колоколов» (Т.10. С.187). Концептуальна и тема смерти: «Белые стены, белые кресты на могилах, белые березы и черные тени и далекая луна на небе, стоявшая как раз над монастырем» (Т.10. С.187). По въезде в город среди темных улиц «только у купца Еракина, миллионера, пробовали электрическое освещение» (Т.10. С.187). Тем контрастнее в восприятии героя картина монастыря (заметим, что переход от темноты городских улиц и искусственного света у Еракина к великолепному виду монастыря опять происходит через традиционное «вдруг»): «И вдруг выросла перед глазами белая зубчатая стена, а за нею высокая колокольня, вся залитая светом, и рядом с ней пять больших, золотых, блестящих глав, – это Панкратиевский монастырь, в котором жил преосвященный Петр. И тут также высоко над монастырем тихая, задумчивая луна» (Т.10. С.187). Монастырь, таким образом, контрастно отделен от города (мотивы природного света, золота, блеска) и позитивно маркирован для героя. Итак, в начале рассказа храм предстает не только как место действия, но и как воплощение мироощущения героя. Оценка храма Петром знаменует перемену в его состоянии.

Смысл начального эпизода своеобразно дублируется в финале, где тоже описывается храм, но уже как бы в зеркальном изображении относительно первых двух абзацев: Петр служит в соборе, «Бодрое, здоровое настроение овладело им» (Т.10. С.198). Служба в храме напоминает о прошлом («казалось, что это все те же люди, что были тогда, в детстве и в юности» – Т.10. С.198), позволяет Петру почувствовать свою включенность в ход истории: «…любовь его к церковным службам, духовенству, звону колоколов была у него врожденной, глубокой, неискоренимой; в церкви он, особенно когда сам участвовал в служении, чувствовал себя деятельным, бодрым, счастливым» (Т.10. С.198). Но переход к иному восприятию локуса храма происходит почти сразу по возвращении в монастырь, где живет Петр: «Кажется, жизнь бы отдал, только бы не видеть этих жалких, дешевых ставень, низких потолков, не чувствовать этого тяжкого монастырского запаха» (Т.10. С.199). Таким образом, локус храма позволяет передать эволюцию состояния главного героя в течение страстной недели. Локус храма и начинает, и завершает рассказ, демонстрируя разные уровни восприятия мира Петром, моделируя ход его жизни.

Рассказ завершается эпизодом, где локус храма явлен уже вне точки зрения главного героя: «В городе было сорок две церкви и шесть монастырей; гулкий радостный звон с утра до вечера стоял над городом, не умолкая, волнуя весенний воздух» (Т.10. С.201). Заметим, что похожее описание было дано и раньше: «Когда в церкви закончилась служба и народ расходился по домам, то было солнечно, тепло, весело, шумела в канавах вода, а за городом доносилось с полей непрерывное пение жаворонков, нежное, призывающее к покою» (Т.10. С.196). Но теперь радостная картина – освещенный солнцем город, шум ярмарки – соотносится с мотивом смерти Петра, чем вновь подтверждается амбивалентность мира, в котором сочетаются радость жизни и смерть.

Если во всех предыдущих фрагментах Петр воспринимал себя как составную и неотъемлемую часть храма (причем независимо от оценочного отношения героя к данному локусу), то в финале оказалось, что храм существует и вне точки зрения главного героя. Это указывает на иллюзорность представлений архиерея о мире. По Петру, после его смерти все должно остановиться, ибо вне его сознания в мире ничего не было. Однако смерть не остановила жизнь, а, наоборот, продемонстрировала неизменность ее хода. Очевидно, что в этом заключен один из смыслов рассказа.

Рассмотрим другие эпизоды текста, где локус храма играет важную роль. Все они расположены внутри той рамы, которую мы обозначили, сопоставив начало и финал. Храм становится одним из важных мотивов в добрых воспоминаниях главного героя о прошлом, о детстве: «…церковный звон в ясные, летние утра» (Т.10. С.188) в родном Лесополье, «село Обнино с чудотворной иконой» (Т.10. С.189). Светлые воспоминания о пребывании за границей тоже воплощаются в локусе храма: «Вспомнилась преосвященному белая церковь, совершенно новая, в которой он служил, живя за границей» (Т.10. С.193). И служба в церкви напоминает о былом: преосвященный «чувствовал не раскаяние в грехах и не скорбь, а душевный покой, тишину и уносился мыслями в далекое прошлое, в детство и юность, когда также пели про жениха и про чертог, и теперь это прошлое представлялось живым, прекрасным, радостным, каким, вероятно, никогда и не было» (Т.10. С.195). Минувшее, таким образом, соотносится для Петра с локусом храма и предстает позитивным. Напомним, что в настоящем храм амбивалентен, и его восприятие зависит от состояния архиерея. Такая разница в оценках обусловлена, возможно, спецификой взглядов писателя на склонность человека идеализировать прошлое: у многих чеховских персонажей «“я-тогда” тождественно норме, а “я-теперь” представлено как уклонение от нее». Но и вне времени, всегда храм для Петра обладает особой значимостью: «…успокаивался преосвященный Петр, только когда бывал в церкви» (Т.10. С.194). Вся его жизнь определяется локусом храма: не случайно именно монастырские часы задают ход времени. Таким образом, храм для Петра становится в конечном итоге воплощением бытия.

Во многом по контрасту к позиции Петра, для которого храм – это весь мир, возникают в рассказе другие точки зрения. Так, позиция Сисоя, который живет «в монастыре в 16 верстах от города, живет и в городе, где придется», и которому все «не ндравится», в сопоставлении с точкой зрения архиерея позволяет увидеть ее важные стороны. «Сисой не мог долго оставаться на одном месте, и ему казалось, что в Панкратиевском монастыре он живет уже целый год» (Т.10. С.199). Отношение к храму и у Сисоя, и у Петра означает отношение к миру в целом: если Сисою в нем ничего «не ндравится», то Петру мир представляется многогранным, разнообразным, реализующимся визуально и акустически, протяженным во времени, наполненным универсалиями. И центром этого мира, его свернутым воплощением для главного героя становится храм.

Итак, семантика храма в «Архиерее» обусловлена различными факторами – от специфики описываемой ситуации до настроения преосвященного. Однако храм для Петра – воплощение его видения мира. Более того, между Петром и храмом выстраиваются отношения тождества: храм – знак состояния преосвященного, знак его отношения к миру. Но и этим соотнесенность героя и локуса не исчерпывается. В конечном итоге храм – модель мира героя, контаминация всех его ощущений, куда входят воспоминания о прошлом, размышления о своей миссии в жизни, оценка других людей, радость, горе, обыденность, неординарность – все то, чем полон реальный мир. По сути дела, храм для Петра – это он сам, храм и Петр в точке зрения архиерея не существуют вне друг друга; все, чем живет Петр, вобрал в себя локус храма.

В финале точка зрения Петра сменяется точкой зрения повествователя. И теперь, когда умер Петр, жизнь храма продолжается. В результате между героем и локусом на философском уровне выстраиваются отношения оппозиционности, как между бренным и вечным. Таково и традиционное толкование рассказа.

Однако анализ локуса храма позволяет сделать и противоположные выводы. Если храм – это сам Петр, то пасхальный колокольный звон всех церквей и монастырей города в финале рассказа может быть рассмотрен как знак реинкарнации (или, если угодно, воскрешения) преосвященного после его физического ухода. Смерть преосвященного не получила никакого общественного резонанса: «Через месяц был назначен новый викарный архиерей, а о преосвященном Петре уже никто не вспоминал» (Т.10. С.201). Однако то, что сам Петр не мыслил себя вне храма, позволяет утверждать: храмовый звон в финале – знак того, что и после смерти Петр остался в локусе храма, где пребывал всю земную жизнь, остался среди людей.

«Архиерей», таким образом, оказывается повествованием не о бренности земного, никчемности человеческой жизни, а рассказом о том, что даже смерть не способна уничтожить человека, который посвятил свою жизнь служению делу. Все, чем жил архиерей, осталось и после него, как бы вместо него. Петр не мыслил себя как самодостаточную единицу, потому и не остался в памяти людей как человек, но остался, в соответствии со своими представлениями, в звоне колоколов, в куполах церквей, в стенах монастырей, в церковных службах, остался в храме.

В заключение отметим, что, когда наша работа уже была написана, вышел в свет проведенный В.И. Тюпой нарратологический анализ «Архиерея». Исследователь убедительно доказал, что финал рассказа можно трактовать «в качестве чуда (сверхсобытия) телесной смерти как духовного (воз)рождения», что «смысл рассказанного события смерти не в погребении <…>, а в вознесении – с посмертным воскресным, пасхальным звоном», что «центральное событие здесь – событие не смерти Петра, а воскресения Павла»

Читать далее>>

Материал публикуется с разрешения администрации сайта www.poetics.nm.ru