Е. В. Толстой - 19 сентября 1855. Петербург

С благодарностью возвращаю печать m-me Якубинской и Ваш карандаш - тоже. Я им не воспользовался, не делал отметок на Вашей тетрадке, потому, во-1-х, что негде, так всё исписано, а во-2х, не имею ни права, ни возможности быть ценсором таких верных, безыскусственных выражений Вашего сердца. Но чтение Ваших confidences признаний (фр.) мне доставило несколько приятных минут. Всё написанное Вами есть верное отражение господствующего в Вас чувства - не больше. Вы, конечно, этого и достигали, принимаясь за перо, в противном случае, то есть если б у Вас была другая претензия, она бы непременно высказалась в тонкостях ума, Вы впали бы в частности, в подробности, старались бы об отделке, и тогда вышло бы литературнее, но не было бы искренности. А тут примета ее заключается, между прочим, в том, что Вы, по примеру всех так или иначе выражавших свое чувство, считали его исключением. Тоска, мечты, слезы - всё это симптомы известной болезни. Зачем бы, кажется, это писать? А нужно, я знаю - помню, то есть я сам никогда не писал, а помню, что не прочь бы, если б меня заперли в деревне. Вам, как и всем в этом положении, жадно хочется прислушиваться к голосу собственного чувства, так что трудно заглушить в себе эту потребность высказываться. Его не было, говорить с ним нельзя, писать по почте об этом неудобно, особенно в такие места, где письма поступают в карантин, прежде нежели дойдут по адресу, - и вот Вы (и другой в таком состоянии) начинаете говорить с неодушевленными предметами, сначала с письменным столом, потом с печкой и т. д. Татьяна говорила и с одушевленными, с няней: хорошо у кого есть няня, а у кого нет - можно слова два перемолвить хоть с мухой. Но всё это у Вас грациозно, естественно грациозно, как Вы сами и Ваш ум, потом свежо и молодо, так что, особенно мучительная сторона страсти, даже и мне напомнило что-то бывалое, уж давно угасшее и забытое во мне. Позволю себе сделать одно капитальное замечание: Вы всё обращаетесь к внешней его стороне, едва вскользь упоминая об уме, душе etc., а то всё красивая поза, опершись на руку - да тут же непременно и конь. Я всё думал, что у Вас это должно быть полнее. Впрочем, Вы и сами сознаетесь в своем дневнике, что Вы влюблены, следовательно, это еще не решенный вопрос, наступила ли бы за пылом страсти настоящая, глубокая любовь, чувство прочное и более покойное? Во всех Ваших выражениях мелькает только страсть, в виде болезни, а не сознательное и неизменное чувство. Вы смело можете показать эту тетрадку Вашему будущему жениху: он найдет, что не всё для него погибло, и отроет тут много залогов на излечение. Я нахожу, что это и естественно - страсть и любовь (про которую я говорю) что-то не одинакое или, по крайней мере, бывает иногда не одинакое.

В двух местах только я вижу небольшие натяжки, это в выражениях тоска-змея да погодушка верховая: мне это показалось умышленным украшением, риторикой. Потом я не мог не засмеяться от души, читая, как Вы с ним мечтаете женить Ваших будущих детей. Да, да, всё это верно, искренно: тут весь очаровательный мир, со всею милой глупостью любви, как называет это Апол<лон> М<айков> где-то, кажется, в Машеньке.

Я позволил себе сделать этот общий вывод о Вашей тетрадке, предвидя изустный Ваш вопрос о моем мнении: но изустно не выскажешь в порядке и я предпочел написать. Но довольно, а то, пожалуй, не кончишь на листе, дай только волю себе. С Вами я особенно разговорчив: чувствую, однако ж, что апатия и тяжесть возвращаются понемногу ко мне, а Вы было своим умом и старой дружбой расшевелили во мне болтливость. - Еще раз благодарю за доверие, но тетрадки не возвращаю, по Вашему желанию, до личного свидания. Надеюсь, что в сказанном мною, несмотря на Вашу обидчивость, Вы не найдете ничего обидного: я счел дружескою обязанностию сказать откровенно, как и что мне кажется.

Поздравляю Вас: сегодня спектакль, говорят, великолепный и живо должен напомнить итальян<скую> оперу. Один отчаянный меломан сказывал мне, что, после Рубини, подобного певца не слыхали. Не знаю, насколько тут правды: этот меломан лжет на каждом шагу. Он знаком с Майковыми и будет в театре, конечно, подойдет к ним: избегайте отвечать ему, если он заговорит как-нибудь и с Вами: он очень неприличен и порядочные женщины неохотно говорят с ним. Вы сейчас его узнаете: это обезьяна лет 70, в очках.

Так как Вы принимаете во мне участие до того, что иногда намереваетесь спросить о здоровье, то я спешу уведомить, что я очень нездоров: у меня, сверх головной боли, явился кашель, и если это не кончится к вечеру, я лишусь удовольствия видеть Вас и слушать Лючию. Иду на службу.

Что здоровье m-me Богдановой.

Mes compliments а m-me Якубинской.

Tout а vous Гончаров.

19 сент<ября>

<18>55.

Вот еще Вы не уехали, а какая корреспонденция началась, какие длинные письма: зачем это, скажите ради Бога, добро бы я дневник вел! Впрочем, это написано по поводу дневника.

Посылаю еще китайского изделия безделку: печати Вам не посылаю: жаль стало: Вы вчера не изъявили особенного желания иметь ее.

Вернуться на предыдущую страницу

R.W.S. Media Group © 2002-2018 Все права защищены и принадлежат их законным владельцам.
При использовании (полном или частичном) любых материалов сайта - ссылка на gumfak.ru обязательна. Контент регулярно отслеживается. При создании сайта часть материала взята из открытых источников, а также прислана посетителями сайта. В случае, если какие-либо материалы использованы без разрешения автора, просьба сообщить.