Быстрая навигация: История отечественной литературы > Русская литература XIX века > Иван Гончаров > Публицистика

Уха - Гончаров И.А.

Очерк

(1891)

На той телеге, где сидели женщины и которою правил Ерема, был самовар с чашками и стаканами, тарелки, хлеб, соль и разная провизия, — все, что нужно было для стола и что могли забрать с собой женщины.

В другой телеге ехали мужья этих женщин: дьячок, приказчик и мещанин. С ними был невод и все потребное для рыбной ловли, также вино, наливки и пиво. Они собрались на остров на Волге наловить рыбы, сварить там же уху, напиться чаю и прочее. Словом, это был своего рода пикник, на который давно собиралась эта компания.

Ерема был вхож во все три семейства, и все, и мужчины, и женщины, знали его, как смирного простяка и забавного малого, над которым безнаказанно можно потешиться вдо­воль, Главную роль между женщинами играла жена приказчика. Она рассказывала своим приятельницам какую-то городскую сплетню; те громко хохотали. “Хорошенько его, хорошенько, ишь как он лениво правит!” — продолжали кричать сзади мужчины. Женщины не заставляли себя долго просить; они прерывали рассказ приказчицы, и то та, то другая тыкали Ерему в спину зонтиками. Он едва успевал оборачиваться в ту или другую сторону, показывая белые зубы, почмокивал губами на лошадей и шевелил вожжами. “Угадай, кто тебя ткнул, Ерема?” — дразнила его та или другая из женщин задорно. “Почем я знаю!”

— Пресвятая Троица! помилуй нас грешных! — говорил, крестясь, Ерема, проезжая мимо церкви Троицы. Новый толчок в спину зонтиком от которой-нибудь женщины. На второй телеге мещанин тоже что-то рассказывал, и слушатели громко смеялись. По временам оттуда слышались восклицания.

— Хорошенько его, хорошенько! — раздавались мужские голоса с другой телеги. Ерема оглянулся и на них, но ничего не сказал, показав только белые зубы.

В это время съезжали с горы. На первой телеге раздалось пение: “Юность, юность, веселися. Веселись, пока цветешь. Пой, резвися и кружися, ибо скоро ты пройдешь!” — пел женский голос. Между тем поровнялись с другой церковью. Ерема снял шапку и, осеняя себя широким крестом, набожно проговорил: “Тихвинская мати, пресвятая богородица, помилуй нас!”

Опять последовали тычки зонтиком и голоса с другой телеги:

— Хорошенько его, хорошенько баловня! Мужские голоса там дружно затягивали: “Вниз по матушке по Волге”. Обе телеги подвигались все ближе и ближе к реке. На горе опять показалась церковь.

“Святой Николай Чудотворец и угодниче божий, помилуй нас!” — крестясь, говорил Ерема, снимая шапку. Женщины не унимались тыкать его зонтиком. Ерема продолжал показывать белые зубы, чмокать губами на лошадей и шевелить вожжами. Женщины пели то “Среди долины ровныя”, то “Я в пустыню удаляюсь”. Мужчины из другой телеги или подтягивали им или пели унисоном “Не белы-то снеги в поле забелелися”.

Наконец уже близко переезда на остров была еще церковь Иоанна Предтечи. “Святой Иоанне Крестителю, моли Бога за нас!” — снимая шапку и крестясь, сказал Ерема. С этим вместе обе телеги пустились вброд через узенький рукав на острое.

Там еще посмеявшись над Еремой вдоволь и женщины и мужчины, на что он только показывал белые зубы и ничего не говорил, сняли с телеги все припасы, как для обеда, так и для рыбной ловли. Приказчик, мещанин и дьячок взяли невод и пошли на озеро ловить рыбу, предполагая наловить ее столько, что чересчур станет на уху. Чашки, стаканы, вилки, ложки, ножики и всю провизию передали женщинам, а лошадей и овес, который с собой привезли, отдали на руки Ереме, наказывая ему, чтобы он когда придет время, задал лошадям корм. “Хорошо, ужо задам”,— лениво проговорил Ерема, поглядывая еще ленивее на обе телеги. Он отпряг лошадей, поставил телеги поодаль, а себе устроил род шалаша из прутьев и, прикрыв его захваченным приказчиком из дома пологом, сам растянулся на траве, подостлав под себя свой кафтан и снятую с телеги кожаную подушку, и заснул.

Дьячиха пошла на озеро с мужчинами, которые, захватив невод, принялись ловить рыбу на уху. Но, увидев, что они заворотили панталоны выше колен и вошли в воду, чтобы закидывать невод, она пошла обратно к прочим женщинам. Муж ее из воды закричал ей, чтоб она зашла к Ереме посмотреть, все ли он сделал, что они ему наказывали, то есть отпряг ли лошадей, поставил ли их и телеги в сторону, как следует, где и как приютился сам и вообще сделал ли все, что нужно. “А то, пожалуй, он тово, — заключил дьячок, — заснет и ничего не сделает! Ты того, посмотри за ним и разбуди его, коли что...” Выслушав мужа, дьячиха тихо пошла навстречу к тому месту, где расположился Ерема. Через час она, торопясь, пришла к шалашу. Ерема лежал на своем кафтане, растянувшись на траве, и в самом деле спал. Дьячиха сначала заглянула только в шалаш к Ереме, подумала немного, потом вошла туда совсем, разбудила спящего, присела и пробыла там с час...

Остались две женщины, хозяйничали там, где их оставили мужчины. Они расставляли посуду, чашки, самовар был прежде отдан Ереме, чтобы он его налил, положил угольев и сделал, как нужно. Они разложили хлеб и прочую провизию, яйца, жаркое и все, что взяли с собой, и поджидали жену дьячка, чтобы она помогала им управляться с закуской.

— Что это она нейдет: ужели все смотрит, как наши мужья рыбу в озере ловят?

— Пойти было, позвать ее сюда, — сказала жена приказчика и пошла ей навстречу. Но та пошла другой дорогой, в обход, и казалась возбужденной, от долгой ли ходьбы или от чего другого, неизвестно. Она прошла туда, где была провизия и где они остановились. Приказчица между тем подошла к шалашу Еремы посмотреть, что он делает. Она, нагнувшись, вошла в шалаш и нашла, что он не лежит, а сидит на своем месте. Сначала она осведомилась о телегах, о лошадях, потом спросила, поставил ли он самовар, где угли? Мало-помалу голоса их становились все тише и тише, наконец, совсем смолкли и наступило молчанье... Это продолжалось также около часу. Жена приказчика тоже в возбужденном состоянии вышла из шалаша Еремы и пошла окольною дорогой, поправляя прическу и платье на себе, к тому месту, где были другие женщины. Но она застала только жену дьячка, которая сказала ей, что жена мещанина, соскучившись ждать ее, пошла ей навстречу, уже с полчаса назад.

Обе женщины, обыкновенно большие болтуньи, на этот раз рассеянно и молча стали хозяйничать, расставляли стаканы, чашки с одного места на другое без всякой цели и потом переставляли их на прежнее место, раскладывали провизию и мало занимались друг другом. Все это со времени ухода мужчин продолжалось часа три. Никто не показывался, ни мужчины с неводом и рыбой, ни жена мещанина из шалаша Еремы, ни сам Ерема с кипящим самоваром...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Наконец, часа в три дня явились и мужчины с рыбой для ухи. Уха вышла на славу, совершенно Демьянова уха. Женщины набрали сухих ветвей, развели огонь, все молча налили большую кастрюлю водой, вскипятили, положили туда живых стерлядей, ершей, сазанов и стали варить уху. Они распорядились прочей провизиею и стали поджидать жену мещанина, которая что-то замешкалась. Оно и не мудрено: место было малоизвестное, можно и заблудиться! Уха давно уже была готова, как она, запыхавшись и поправляя дорогой также прическу и платье, пришла туда, где ждали ее другие. “Где же Ерема, что он не идет? Ах, он подлец!” — сказал приказчик. “Придет, придет!” — нехотя и небрежно отвечала жена мещанина. “Право, подлец!” — прибавил приказчик.

— Вот и Ерема идет! — сказал мещанин. — Где ты пропадал, подлец? — спросил приказчик, — что не несешь самовара и уха ждет тебя тоже!

— Сейчас, сейчас! — лениво сказал Ерема, — вот вам и самовар! — Он поставил самовар, сам сел на одно пустое место, ни на кого не глядя, и нехотя взял ложку, как и другие.

— Что вы на него взъелись, в самом деле! Он тоже человек, как все люди, а не то, что какой-нибудь! — сказала одна из женщин.

Все начали есть уху и прочее, что привезено было из городу, с собой.

Мужчины всячески задирали Ерему, но он ел, как молодой рекрут, много и молча, а женщины, которых подзадоривали их мужья, смотрели тоже молча в разные стороны...

— Да что с вами поделалось? Обворожил, что ли, вас Ерема? — спросил мещанин. Но Ерема ничего не сказал и не показал по обыкновению своих зуб, женщины тоже ели и пили, не говоря ни слова.

— Ну, давайте пить водку! Коли так! — решил мещанин и вынул знакомый, всем штоф вина, который улыбкой приветствовали все мужчины, не исключая Еремы. Для женщин приказчик привез из города наливки, меду и пива. Потом все стали есть, пить и веселились до вечера.

Поздно вечером все начали лениво подниматься с своих мест.

— А что лошадям задал ли ты овса, Ерема? — спросил дьячок.

— Задал! — отвечал Ерема. — Теперь поди уж чай съел! — Так напой их да закладай, нечего тут прохлаждаться! — добавил тот.

Ерема ушел. Трое мужчин стали убирать невод, а жены их укладывали самовар, чашки и прочее, что было взято из города. Скоро обе телеги, запряженные лошадьми, тронулись в город, когда на небе вызвездило и вечер был тихий и ясный. Переехали опять вброд рукав Волги, отделявший от твердой земли, и стали подниматься в гору. Но женщины уже не тыкали зонтиками в спину Ерему, хотя с другой телеги мужчины то и дело подстрекали их словами: “Хорошенько его, баловня! Хорошенько ero!” Женщины продолжали молча смотреть в разные стороны. Ерема пошевеливал вожжами и правил лошадьми, не обращая, кажется, на них большого внимания. Когда поровнялись с церковью Иоанна Предтечи: “Святой Иоанне Крестителю, моли Бога за нас!” — снимая шапку и крестясь, сказал Ерема. “Ах ты, разбойник! Вот я тебе дам! — говорил мещанин. — Отдуйте-ка его зонтиком! Слышите?” Но женщины не отдули его, продолжали сидеть молча, и Ерема на них не оглядывался. “Святой Николай, чудотворче и угодниче Божий, помилуй нас!” — говорил он, опять крестясь, снимая шапку, когда проезжали мимо церкви Николая Чудотворца. “Я дам тебе угодниче Божий, будешь ты у меня в церкви, вот этак же разговаривать! Ну-ка его в три зонтика!” — сказал с другой телеги дьячок. В первой телеге все молчали, все три женщины и Ерема, и зонтиками не трогали его в спину.

— Тихвинская Мати, Пресвятая Богородица, моли Бога за нас! — проговорил Ерема, когда поровнялись с церковью Божьей Матери.

— Вот я тебе дам! Ишь, баловень! Залез к бабам! Чего вы там смотрите! Эй, вы, барыни! Хорошенько его! — кричал мужской голос сзади. Но в первой телеге ехали молча. Только один Ерема, поровнявшись с последней церковью Троицы и крестись, сняв шапку, произнес: “Пресвятая Троица, помилуй нас, грешных!”

С этими словами обе телеги остановились у дома, из которого выехали утром.