§3. - "Капитанская дочка" А.С.Пушкин

Замысел романа «Капитанская дочка» складывался беспримерно долго. Известно, что Пушкин писал быстро. Рождавшийся замысел обычно вскоре же и осуществлялся. Между записью плана и работой над его воплощением, как правило, не существовал временной дистанции. Так создавались южные поэмы, «Евгений Онегин», «Борис Годунов», «Повести Белкина», «Медный всадник», «Анджело».
17 февраля 1832 года М. М. Сперанский переслал Пушкину подарок Николая I — «Полное собрание законов Российской империи». В двадцатом томе этого собрания был перепечатан приговор «О наказании смертною казнию изменника, бунтовщика и самозванца Пугачева и его сообщников. — С присоединением объявления прощаемым преступникам». Среди имен активных деятелей движения Пугачева там упоминались имена яицкого казака Афанасия Перфильева, подпоручика Михаила Шванвича и ржевского купца Долгополова. Чтение приговора отразилось уже в первых планах повести:
«Кулачный бой — Шванвичь — Перфильев —
Перфильев, купец —
Шванвичь за буйство сослан в деревню — встречает Перфильева» (VIII, 930).
В поисках героя для исторического повествования Пушкин обратил внимание на фигуру Шванвича, дворянина, служившего Пугачеву; в окончательной редакции повести это историческое лицо, с существенным изменением мотивов его перехода на сторону Пугачева, превратилось в Швабрина. «Скорее всего, план «Кулачный бой» набросан не позднее августа 1832 года, может быть и ранее».6
Второй план относится, по всей вероятности, также ко второй половине 1832 года. В этом плане уже проступают некоторые сюжетные линии будущей «Капитанской дочки», в частности драматическая коллизия второй главы повести, в которой происходит знаменательная встреча героя с вожатым.
17 сентября 1832 года Пушкин уехал в Москву, где П. В. Нащокин рассказал ему о судебном процессе белорусского дворянина Островского; этот рассказ лег в основу повести «Дубровский»; замысел повествования о дворянине-пугачевце временно был оставлен — Пушкин вернулся к нему в конце января 1833 года, когда им был набросан третий план:
«Шванвич за буйство сослан в гарнизон. Степная крепость — подступает Пуг<ачев> — Шв<анвич> предает ему крепость — взятие крепости — Шв<анвич> делается сообщником Пуг<ачева> — Ведет свое отделение в Нижний — Спасает соседа отца своего. — Чика между тем чуть было не повесил ста<рого> Шв<анвича> — Шв<анвич> привозит сына в П<етер>Б<ург>. Орл<ов> выпрашивает его прощение. 31 янв. 1833» (VIII, 929).
Анализируя три плана повествования о Шванвиче, Н. Н. Петрунина приходит к следующему выводу: «Ощутима их известная внутренняя ограниченность: сюжет повести разрабатывался здесь на отрывочных сведениях об истории Шванвича при очевидной скудости примет места и времени. Обнаруживают планы и колебания поэта в ответе на вопрос о том, что толкнуло его героя в ряды восставших. В плане «Кулачный бой» — это отношения Шванвича с Перфильевым, завязавшиеся среди «буйства» петербургской жизни и продолженные (может быть, бездумно, по бесшабашности натуры героя) в совершенно иных условиях. Во втором плане героя приводит к пугачевцам романтическая любовь. В последнем плане Пушкин дает диаметрально противоположное решение: Шванвич сознательно предает крепость Пугачеву. Но романтическое решение в плане «Крестьянский бунт» было попросту уходом от ответа на вопрос, а сознательный переход «родового» дворянина на сторону Пугачева мог осуществиться, как впоследствии показало изучение источников, лишь в силу особого, исключительного стечения обстоятельств. Чтобы представить себе эти обстоятельства, нужны были сведения о реальном Шванвиче, а ими Пушкин не располагал. Обращение к печатным источникам — русской и иностранной литературе о Пугачеве, которую Пушкин изучает в январе — начале февраля 1833 года, не разрешив загадок, осложнило прежний замысел. Ранний очерк биографии Пугачева («Между недовольными яицкими казаками» — Пушкин, т. 9, с. 435), вышедший в это время из-под пера Пушкина, показывает, что уже в январе — начале февраля внимание поэта приковала к себе фигура «мужицкого царя».7
К этому времени Пушкин осознает необходимость обращения к архивным источникам. В феврале 1833 года он пишет письмо к военному министру А. И. Чернышеву с просьбой разрешить доступ к архивным делам военного министерства и вскоре получает необходимое разрешение. В конце февраля — начале марта 1833 года Пушкин уже ознакомился с теми материалами Секретной экспедиции Военной коллегии, в которых он встретил имя капитана Башарина, попавшего в плен к пугачевцам и помилованного Пугачевым по просьбе солдат. Среди бумаг Пушкина появляется новый план исторического повествования, главным героем которого является Башарин.
«Башаринский» план «Капитанской дочки» был набросан не ранее марта 1833 года, когда Пушкин получил сведения о капитане Башарине из архивных материалов Главного штаба. Характеризуя этот план, современный исследователь делает следующие выводы: «Из проекта введения к роману о Башарине, относящегося к 5 августа 1833 года, можно установить, что он строился как записки героя, т. е. точно так, как развивалось повествование в «Капитанской дочке», построенное как рассказ П. А. Гринева. Политическая дидактика мемуариста прикрывалась в этом предисловии совершенно якобы бесхитростным обращением автора к своему внуку: «Начинаю для тебя свои записки, или лучше искреннюю исповедь, с полным уверением, что признания мои послужат к пользе твоей». <...> По своей тональности это «введение» настолько близко к «Капитанской дочке», что если бы мы не знали его даты, то никак ни могли бы ассоциировать его героя с Башариным. Этот же план, несмотря на наличие в нем многих эпизодов, близких «Капитанской дочке», в своих основных линиях гораздо более тесно связан с начальным замыслом Пушкина, когда в центре эпопеи стоял не Гринев, а Шванвич. В фабуле романа о Башарине вновь воскресли петербургские сцены, известные нам по варианту «Шванвич — Перфильев».8
Однако и «башаринский» план остался неосуществленным. 17 апреля 1833 года Пушкин приступил к «Истории Пугачева» и в короткий срок, всего за пять недель, завершил первую стадию работы над этим историческим сочинением. В последнее время была высказана гипотеза о том, что Пушкин, следуя примеру Вальтера Скотта, собирался предпослать своему роману историческое введение: «И лишь позднее это введение переросло в самостоятельное историческое исследование о пугачевщине, которое по своей проблематике далеко вышло за рамки первоначального замысла. Выдвигаемая гипотеза основывается по преимуществу на аналогии с другими историческими романами того времени.
Летом 1833 года, когда возникла, по-видимому, первая редакция предисловия к «Истории Пугачева», где впервые появилось интересующее выражение, в положении «оставленного» труда находилась повесть о дворянине-пугачевце: после создания плана повести о Башарине Пушкин не возвращался к этому замыслу, а нескольких месяцев интенсивной работы над «Историей Пугачева» было вполне достаточно, чтобы поэт ощутил старый замысел как «оставленный».9
Проходит больше года, и возникает «валуевский» план повести (он датируется концом 1834 — началом 1835 года).
«Валуевский» план существенно отличается от всех предшествующих планов. «Мотивы, впервые появляющиеся в новом плане, — углубленное изображение семьи коменданта и иной поворот в отношениях между Валуевым и Пугачевым. Герой не становится сподвижником Пугачева; взятый в плен, он затем, как и Гринев, отпущен Пугачевым в Оренбург. Это открыло перед Пушкиным возможность взглянуть его глазами на обе борющиеся стороны. Между героем и Пугачевым здесь впервые установлена нравственная человеческая связь, основанная на взаимном уважении и доверии. Тем самым можно констатировать изменение основной интриги: прежде Пушкина интересовал дворянин, присоединившийся к бунтующему народу, теперь же в центре иная коллизия, непосредственно предвосхищающая «Капитанскую дочку», где юный представитель «хорошего» дворянского рода проходит в условиях пугачевщины школу нравственного и общественного воспитания и держит экзамен на человека и дворянина».
Долгие творческие поиски Пушкина завершились «противостоянием» двух главных действующих лиц повести — Пугачева и Гринева, связанных сложными психологическими отношениями. Лишь наметив эту центральную сюжетную коллизию, Пушкин приступил к реализации своего замысла. Как полагают исследователи, первая редакция «Капитанской дочки» писалась в конце 1835 и в первой половине 1836 года.
Путь Пушкинской мысли от «Дубровского» к замыслам о Шванвиче, Башарине и, наконец, к «Капитанской дочке» хорошо изучен в работах Ю.Г. Оксмана и ряда других исследователей ( В. Шкловского, Н.Н. Фокина.) А Ю.М. Лотман именно так ссумировал все эти данные: «Пушкин в начале 80-х годов, исходя из чисто политического наполнения понятия свободы, пришел к убеждениям, весьма характерным для продолжателей декабристской мысли. Свобода, понимая как личная независимость, полнота политических прав, в равной мере нужна и народу и дворянской интеллигенции, утратившей народные привилегии, но выковавшей в вековой борьбе с самодержавием свободолюбивую традицию. Борьба за уважение деспотом прав дворянина – форма борьбы за права человека. С этих позиций народ и дворянская интеллигенция выступают как естественные союзники в борьбе за свободу. Их противник – самодержавие, опирающееся на чиновников и созданную самодержавным произволом псевдоаристократию, «новую знать».10 С точки зрения художественной типологии такой подход подразумевал своеобразную конструкцию образа: определяющим в человеке считалось не социальное бытие, а принадлежность к определенному кругу идей, культурно-психологическому типу. Только с этих позиций можно было признать, что дворянский, общий с Онегиным, образ жизни не затрагивает народного нравственного склада Татьяны, а Дубровский может перейти на сторону народа, оставаясь дворянином.