Москва как исторический, духовный и культурный центр России. Петербург светский и европейский.

Содержание

Пушкин реализовал себя в романе «Евгений Онегин» не только как человек, поэт, философ и психолог, но и как историк. Он пытался понять, как историческая закономерность воплощается в современной ему России. Вслед за В.С. Непомнящим скажем, что «роман «Евгений Онегин» - не только о любви, но и о судьбах России... ибо дело коснулось судеб России и русского человека, а это - проблема всемирно-исторического масштаба»116.
Академик Д.С. Лихачев, рассматривая проблемы, обозначенные им как «историческая миссия России» и «Москва – Третий Рим», писал: «Россия расположена на огромном пространстве, объединяющем различные народы… Историческая миссия России определяется… тем, что в ее составе объединилось до трехсот народов… Культура России сложилась в условиях этой многонациональности. Не случайно расцвет русской культуры в XVIII и XIX вв. совершился на многонациональной почве в Москве»117.
VII главу «Евгения Онегина» можно назвать «московской». Одним из эпиграфов к ней служат строки поэта М.А. Дмитриева:
Москва, России дочь любима,
Где равную тебе сыскать?

Е.А. Баратынского: «Как не любить родной Москвы?» и А.С. Грибоедова (из комедии «Горе от ума»).
Примечательно, что первые же строки, в которых упоминается о приезде Татьяны в Москву, связаны с христианскими храмами, сияние золотых куполов и крестов которых видно еще до въезда в город:

Но вот уж близко. Перед ними
Уж белокаменной Москвы,
Как жар, крестами золотыми
Горят старинные главы…
(V, 155-156)

Эпитет «белокаменная», который поэт дает Москве, придает строфе торжественное звучание, а упоминание о «главах», которые «как жар… горят», вызывают в памяти образы богатырей в «Сказке о царе Салтане…». Так христианские образы приобретают эпическое и «сказочное» звучание.
Ах, братцы! как я был доволен,
Когда церквей и колоколен,
Садов, чертогов полукруг
Открылся предо мною вдруг!..
(V, 156)
В VII главе сказались и воспоминания Пушкина о детстве, и новые впечатления поэта, вернувшегося в 1826 г. в Москву из михайловской ссылки. Простое и непосредственное обращение к читателям («Ах, братцы!..») помогает понять овладевающие поэтом глубоко личные чувства, близкие каждому. Пушкин передает свое восхищение обликом Москвы, но вспоминает и о расставании с ней, о странствиях, в которых мысленно он всегда был с родным городом:
Как часто в горестной разлуке,
В моей блуждающей судьбе,
Москва, я думал о тебе!
Москва… как много в этом звуке
Для сердца русского слилось!
Как много в нем отозвалось!
(V, 156)

Москва – предмет постоянных дум и гордости поэта, истинно русского человека. По мысли Н.И. Михайловой, «то, о чем говорит Пушкин, - больше, чем любовь: это Россия, это Родина. Поэтому и кончается строфа словами о том, как много для русского человека значит само слово «Москва», как много для русского сердца отзывается в нем»118.
Московский Кремль, его храмы, колокола для Пушкина связаны с важнейшими историческими событиями, с кризисными временами в истории России. Великий город пережил немало смут, испытаний, одно из которых – Отечественная война 1812 г. Гордая, независимая Москва предстает перед читателем:
Напрасно ждал Наполеон,
Последним счастьем упоенный,
Москвы коленопреклоненной
С ключами старого Кремля:
Нет, не пошла Москва моя
К нему с повинной головою.
Не праздник, не приемный дар,
Она готовила пожар
Нетерпеливому герою…
(V, 156)

Москва, поэт с его судьбой, Россия и русский народ с их историей – вот то, что оказалось в маленьком и вместе с тем огромном пространстве онегинской строфы. И, обратившись к историческому прошлому, к его мрачному и гордому свидетелю – «Петровскому замку», Пушкин со свойственной ему живостью мысли переводит взгляд на движение жизни. «Движение» в прямом смысле, потому что бросаются в глаза строки: «Ну! не стой!//Пошел!», и «вот уж по Тверской//Возок несется чрез ухабы»… И «мелькают мимо будки, бабы,//Мальчишки, лавки, фонари,//Дворцы, сады, монастыри…» (V, 156-157).
Ю.М. Лотман обратил внимание на пестроту как особенность «московского пейзажа» в «Евгении Онегине». Он как бы рассыпается на картины, здания, предметы. В Москве есть и мозаика лиц, домашних, светских привычек, исторических примет. Все «мелькающее» (поэтические детали, они же - знаки московской действительности) связано между собой, пестрота передает стихию московской жизни, ее неупорядоченность, смесь величественного и бытового, обычного.
Заметим, что Пушкин точно передает в стихотворном тексте многие московские реалии, что дало возможность Ю.М. Лотману проследить путь приехавшей в Москву Татьяны: «Возок Лариных… через Тверскую заставу едет по московским улицами и переулкам, знакомым Пушкину с детских лет: по Тверской-Ямской, проезжает Триумфальную площадь… мимо Страстного монастыря… по Кузнецкому мосту и Мясницкой улице до Харитоньевского переулка»119 (тетка Татьяны живет «у Харитонья в переулке»).
Внешнее, в быстром и в то же время точном наброске улиц, пересекается с внутренним – с диалогами кумушек, с наивным удивлением родни, знакомыми лицами. Читатель также видит их глазами героини:
У тетушки княжны Елены
Все тот же тюлевый чепец;
Все белится Лукерья Львовна,
Все то же лжет Любовь Петровна,
Иван Петрович так же глуп,
Семен Петрович так же скуп…
(V, 159)

Интересна мысль Н.И. Михайловой: «Пушкин создает собирательный портрет московского общества в духе комедии Грибоедова «Горе от ума»120. Но, разумеется, этот стиль изображения жителей Москвы, напоминающий грибоедовский, - лишь одна из граней ее образа в «Евгении Онегине». Кроме того, здесь Пушкин явно не ставит своей целью обличительно-язвительное осмеяние. Перед читателем предстает гостеприимная старина, в которой много смешного и в то же время органичного, истинно русского, глубоко поэтичного. Недаром юных родственниц Татьяны, которые «дружатся с ней, к себе ведут», Пушкин именует «младыми грациями Москвы».
Москва для героини Пушкина – это и театральная Москва, «где Терпсихоре лишь одной//Дивится зритель молодой» (V, 162), Москва балов и развлечений, которая холодно принимает скромную провинциалку:
Не обратились на нее
Ни дам ревнивые лорнеты,
Ни трубки модных знатоков,
Из лож и кресельных рядов…
(V, 162)

Что касается отчуждения Татьяны, ее неприятия гостиных с «архивными юношами», с любопытными сочувствующими («К ней как-то Вяземский подсел//И душу ей занять успел…» (V, 161)), это, скорее всего, не означает авторского отрицания. Можно сказать, что Москва для героини – это своеобразное испытание, которое неизбежно при переходе из прошлого в новую жизнь. Именно на московском балу решается судьба Татьяны, которая становится избранницей «важного генерала». Две последние строфы «московской главы» «Онегина» позволяют увидеть, что судьба героини предрешена:
Но здесь с победою поздравим
Татьяну милую мою
И в сторону свой путь направим,
Чтоб не забыть, о ком пою…
(V, 165)

Москва не так аристократична, как блестящий светский Петербург, в ней много «домашнего», купеческого, все «на старый образец», но в то же время она доступна «благому просвещенью». Как мы можем заметить, в VII главе сливаются воедино два разных облика Москвы: перед нами предстает Москва историческая и Москва бытовая. И ее онтологические начала постоянны в размышлениях автора.
Образ Петербурга в творчестве Пушкина в целом и в «Евгении Онегине» в частности имеет большое художественное значение. Это место действия первой и последней глав основного текста романа «Евгений Онегин», родина главного героя, и именно там, по выражению исследователя В.С. Непомнящего, совершается «большое и драматическое событие — онегинская хандра»121.
Как ни парадоксально, образ Петербурга создавался вдали от «брегов Невы», поскольку I глава романа была написана в Одессе (9,28 мая – 22 октября 1823), VIII глава – в Болдине (24 декабря 1829 – 25 сентября 1830) и в Царском Селе (письмо Онегина к Татьяне).
Петербург - это «северная столица… город, став­ший средоточием и символом… «петербург­ского» периода русской истории, драматическую роль которо­го в судьбах России осмысляет автор «Евгения Онегина»122. Зададимся вопросом: нужно ли рассматривать величественный город на Неве как полную противоположность «патриархальной» Москве? Или же эти два поэтических образа – две стороны русской жизни, в каждом из которых объединяются национальное русское и европейское начала? Мы считаем возможным согласиться с мнением Н.А. Казаковой: «Петербург в «Евгении Онегине» сопоставлен с Москвой и в то же время противопоставлен ей; две столицы предстают в романе в сложном диалектическом единстве: здесь сталкиваются старое и новое, Запад и Восток, отечественное и мировое»123. Петербург является средоточием европейских ценностей, однако в Москве воплощаются ценности национальные: оба города имеют равные основания считаться столицей России.
Петербург с полным правом можно считать «окном в Европу». В романе реализовался «гигантский диалог между русской и западной культурой, развернувшийся на протяжении XVII-XIX веков»124. В связи с этим вспомним, как уже в I главе перед тем, как описать кабинет в петербургском доме Онегина, автор как бы мельком замечает, что в нем было
Все, чем для прихоти обильной
Торгует Лондон щепетильный
И по Балтическим волнам
За лес и сало возит нам,
Все, что в Париже вкус голодный,
Полезный промысел избрав,
Изобретает для забав,
Для роскоши, для неги модной…
(V, 19)

В этих строках, несмотря на их кажущуюся «поверхностность», на самом деле прослеживается широта пушкинского обобщения, так как вызывает в воображении читателя целую цепь ассоциаций и образов.
Если обратить внимание на пушкинский принцип изображения облика Петербурга, то этот облик открывается читателю постепенно. Мы видим «балтические волны», невские берега, бульвар, Невский проспект, Мильонную, Летний сад, Охту, Царское Село… Автор любуется неповторимыми белыми ночами северной столицы (воспетыми им позже и в петербургской поэме «Медный всадник»), которые неизменно пробуждают в нем воспоминания:
Как часто летнею порою,
Когда прозрачно и светло
Ночное небо над Невою
И вод веселое стекло
Не отражает лик Дианы,
Воспомня прежних лет романы,
Воспомня прежнюю любовь,
Чувствительны, беспечны вновь,
Дыханьем ночи благосклонной
Безмолвно упивались мы!..
(V, 29)

Полнокровная жизнь в столице не замирает ни на минуту:
Встает купец, идет разносчик,
На биржу тянется извозчик,
С кувшином охтенка спешит,
Под ней снег утренний хрустит.
Проснулся утра шум приятный.
Открыты ставни; трубный дым
Столбом восходит голубым,
И хлебник, немец аккуратный,
В бумажном колпаке, не раз
Уж отворял свой васисдас.
(V, 25)

Здесь уже не возникает ощущения «мелькания», как при описании Москвы, - напротив, на некоторых фрагментах движущейся картины, которая показывает горожан, занятых обычными утренними делами, взор поэта ненадолго останавливается.
И, конечно, еще одна сторона многогранного образа Петербурга в пушкинском художественном мире – большой свет. Город предстает перед нами «неугомонным», шумным, многоцветным, праздничным. Оживленное движение экипажей, сверкание бальных зал, гром музыки – вихрь петербургской великосветской жизни затягивает. И в ее кружении, по словам автора, «на разные забавы//Я много жизни погубил!//Но если б не страдали нравы,//Я балы б до сих пор любил» (V, 22). Еще в первой главе, едва начав описывать петербургский бал:
Музыка уж греметь устала;
Толпа мазуркой занята;
Кругом и шум и теснота;
Бренчат кавалергардов шпоры;
Летают ножки милых дам… -
(V, 22)

он бросил описывать его не из-за «ножек», якобы совлекших его с романного пути, а потому, что «музыка уж греметь устала» - та «музыка», которая своим триумфальным грохотом сопровождала казавшуюся блестящей и ослепительной, но оказавшуюся ослепляющей светскую круговерть героя, от которой он и сам устал: «Ему наскучил света шум…» (V, 26)»125.
Петербургский свет конца 1810-х годов в изображении Пушкина, как можно заметить, очень во многом отличается от московского. Именно в это время «происходят кардинальные перемены в типологии поведения светского молодого человека. Изысканное остроумие и культ парижской моды… становится архаичным и остается принадлежностью Москвы»126. Что касается Петербурга, то можно заметить, что там складывается новый тип светского человека - «модного тирана», «dandy», ориентированного на английскую моду с ее небрежностью. По мысли Ю.М. Лотмана, в связи с образом денди «сюжет первой главы может быть осмыслен как «день щеголя» - сатирическая картина жизни петербургского света»127.
В VIII главе «Пушкин противопоставляет… «спокойную гордость» и хороший тон (comme il faut) родовой аристократии суетной вульгарности (vulgar) «новейших россиян»128. Описывая званый вечер в петербургском доме Татьяны, автор выделяет в свете тесный круг дворянской элиты, принадлежащей не только к аристократии крови, но и к аристократии духа.
Москва и Петербург для поэта - это живая история и поэтические образы. Эти русские города с их органичным сочетанием старого и нового, русского и европейского с полным правом можно считать составляющими русского мира. Это о них Пушкин говорит с любовью и гордостью, это о них все мысли поэта и его надежды, связанные с ними. В этой связи интересной и глубокой представляется мысль Ю.М. Лотмана о том, что «молодая русская цивилизация… противопоставляется старой западноевропейской как способная осуществить то, что задумал, но не осуществил Запад»129.
Мы считаем возможным согласиться с Н.А. Казаковой, которая высказывает мысль об особом значении образов Москвы и Петербурга в романе и об их связи с героями романа: «Символический смысл… приобретает то обстоятельство, что Онегин родился «на брегах Невы», а Татьяна, скорее всего, в Москве; взаимоотношения героев опосредованно отражают пушкинский поиск соединения общечеловеческих и национальных идеалов»130. Наконец, с полным основанием можно утверждать, что облик двух великих русских столиц подсказывал Пушкину видение всей России.