Часть 3 - Аполлон Григорьев - Реализм и идеализм в нашей литературе

Попробуйте приложить мерку "реализма" к писателю, как Тургенев, представляющему и натурою таланта, и приемами, и манерами совершенный контраст Писемского. Это будет очень назидательно, потому что раскроет и несостоятельность нашего "реализма", а вместе, и его бесспорные заслуги.

Было время, когда, по справедливому замечанию одного француза - "en Russie quelques gentilshommes se sont occupes de la litterature" {"в России несколько дворян занялись литературой" (фр.).}29 - время литературы исключительной, не знавшей ничего, кроме жизни образованного слоя, измерявшей всю жизнь условиями "образованного" взгляда.

Тургенев - несмотря на то, что он автор "Записок охотника", то есть один из первых писателей, с любовию обратившихся к народному быту,-- представитель этой литературы, и представитель, может быть, последний. Пусть он дошел в лице своего Лаврецкого до "смирения перед народною правдою", он все-таки человек развития, изобразитель исключительных положений, аналитик исключительных, тонко и глубоко развитых чувствований.

Тургенев начал свою деятельность почти что продолжением лермонтовского дела. Демонические образы тревожили и его, хотя, конечно, не в такой силе и степени, как Лермонтова. Вражда к действительности сказывалась в нем такая же - только в противоположность жгучей и грозной вражде Лермонтова, по условиям натуры Тургенева, приняла какой-то мягкий и грустный оттенок. Тургенев выступил с повестью в стихах "Параша", теперь забытою, заброшенною им самим, но в которой можно найти уже зародыши будущей оригинальности его взгляда на жизнь и в особенности его колорита. Вслед за тем, года через два, не считая появлявшихся по временам более или менее удачных стихотворений, явился "Андрей Колосов", рассказ, до сих пор еще не потерявший своей грации и свежести. В "Андрее Колосове" лермонтовский тип, тип Печорина, как-то смягчился, посветлел, ослаблен, если хотите, но именно в этом-то ослаблении - тургеневская оригинальность. С "Андрея Колосова" начинается в Тургеневе явная борьба двух типов, типа гордого, смелого и хищного человека с типом загнанного, обиженного натурою или судьбою, робкого человека. В Лермонтове и следов этой борьбы не видно. Своему нелепому, как юношеский бред, Арбенину противополагает он бесхарактерного, но вовсе не загнанного человека, человека, о котором знающая его насквозь женщина говорит:

Развратный и безбожный, Самолюбивый, злой, но слабый человек...

Своему Печорину он противополагает тоже не загнанного человека, а неудавшегося героя повестей Марлинского,-- лягушку, раздувающуюся в вола, если хотите. У Тургенева же очевидная борьба двух типов: хищного с тем, который выступил впервые у Пушкина в его Белкине, и очевидна борьба двух взглядов на жизнь, взгляда напряженного, взгляда, воспитавшегося на чужих идеалах, со взглядом, так сказать, прирожденным, выросшим на почве действительности несколько скудной и даже унылой. По этому самому и процесс, совершавшийся в тургеневской натуре, имеет большее сходство с процессом натуры пушкинской, чем лермонтовской, даже некоторым образом представляет повторение процесса пушкинской натуры, с тем различием, что у Пушкина его Иван Петрович Белкин точно так же в руках, как и его Алеко, Пленник, Гирей, Онегин, а у Тургенева к двум борющимся в душе его типам отношения равно шатки... Иногда, вовсе не преднамеренно, он доходит до того, что казнит хищный тип в "Бреттере", этом загрубелом Печорине, лишенной всякой поэзии и всякого обаяния; иногда он поэтизирует его, как, может быть, и сам Лермонтов не сумел бы поэтизировать, в "Трех портретах"; иногда так оригинально сливает два типа, сообщая типу хищному, типу сделанному, напряженному, наивные и ясные черты типа рожденного действительностью, как в лице Веретьева в "Затишье"; иногда же этим приданием черт одного типа другому, ослабляя тип хищного человека, как в Рудине, которого Пигасов с злобною радостию зовет "куцым", как и все. С другой стороны, тип загнанного человека он снабжает то горьким юмором, как "Гамлета Щигровского уезда", то глубокою болезненною скорбью, как "Лишнего человека", то какою-то беззаветно наивною страстностью, как героя "Переписки", то, наконец, высоким пониманием, как Лежнева30. Постепенно -приближается он к окончательному опоэтизированию типа "загнанного человека, и даёт задаток типа действительно поэтического, тип Лаврецкого. Борьба заканчивается, несостоятельность того или другого типа разрешается задатком типа совершенно нового, типа развитого человека, твердо упирающегося в почву, на которой он родился, взрос и воспитался.

Этот краткий очерк процесса, очевидно совершавшегося перед нами в натуре одного из любимейших наших писателей, сделал много для того, чтобы показать, на чем основывается наша общая любовь, наша жаркая симпатия к Тургеневу.

Приложите же к героям и положениям Тургенева требования нашего реализма, будет ли это анализ душевных ощущений, в каждом из них добивающийся неумолимо сделанности и несостоятельности, будут ли это нравственные воззрения Перепетуи Петровны. Я не приведу вам того факта, что Василья Лучинова критик "Московского сборника" назвал гнилым человеком. Критик "Московского сборника", покойный К. С. Аксаков, относился к идеализму Тургенева с требованием идеализма же, только идеализма другого лагеря. Перескажите только самому себе в манере Писемского рассказ о "трех портретах", и вы увидите, что зловещее обаяние мрачного и блестящего образа разлетится прахом под ножом комизма... Запустите скальпель автора "Детства, отрочества и юности" в душу "Лишнего человека" или "Гамлета Щигровского уезда", и ваше болезненное к ним сочувствие исчезнет, ибо вы видите, что они ломаются. Поверьте любую из женщин Тургенева взглядами на жизнь Перепетуи Петровны или твердою нравственностью сестры Бешметева, любую, даже самую Лизу "Дворянского гнезда", если вы в силах будете на это посягнуть, вы, право, отнесетесь к ним, как относится к женщинам вообще Пигасов. Во-первых, вы тогда не поймете, зачем Лиза в монастырь пошла. Ведь не пошла же в монастырь сестра Бешметева, а преспокойно вышла за Масурова и могла его выносить...

Реализм, одним словом, совершенно уничтожит перед вами тургеневские образы, если даже вы приложите к ним самые, по-видимому, правые его требования.

Потому что у реализма воззрения есть и совершенно правые требования. Одно из них то, чтобы брать лица, страсти их и положения не в исключительной среде, а в среде наиболее общей, не в такой обстановке, в которой им можно развиваться как угодно на свободе, а в обстановке чисто практической, мешающей развиваться им совершенно свободно, потому что у нее, у этой практической обстановки, есть свои неумолимые и неустранимые требования.

Представьте, например, что Лаврецкий, который может расстаться с своей Варварой Павловной без особенных хлопот, отдавши ей во владение одну из своих усадеб,-- никакой усадьбы не имеет - служит или живет трудом... Дело при его "гуманном" характере становится очень запутано. Представьте также, что он, на грех ведь мастера нет, зашел далеко с Лизой... Ведь он поставлен тогда в страшное положение: жалея гнусную тварь и признавая ее Аду,-- он губит прекрасное создание... а что ж ему делать? Процесс, что ли, начинать? и т. д.

Но зато вспомните, что если бы такого рода обстановкою окружил Тургенев как этого, так и других своих героев, мог ли быть у него так диалектически тонок, глубок и верен анализ самых отношений, так поэтически верен колорит чувств, уносил ли бы он вас так за собою, давал ли бы он столько вашей душе?..

Я кончаю вопросом, но вопрос этот вовсе не во вред реализму. Нет, он только один из вопросов, за идеализм.