Очерк Корнея Чуковского - Авдотья Панаева

Подруга темной участи моей...

Н.Некрасов

Смолоду эта женщина была очень красива. "Одна из самых красивых женщин в Петербурге", - вспоминал о ней граф Соллогуб. "Не только безукоризненно красивая, но и привлекательная брюнетка", - писал такой опытный ценитель, как Фет. И Павел Ковалевский то же самое: "красивая женщина", "нарядная, эффектная брюнетка". И полковник Щербачев то же самое: "молодая, красивая женщина".

И даже близорукий Чернышевский: "красавица, каких не очень много" [224].

Немудрено, что молодой Достоевский влюбился в нее с первого взгляда: "Я был влюблен не на шутку, теперь проходит, а не знаю еще... - писал он впоследствии брату. - Она умна и хорошенькая, вдобавок любезна и пряма донельзя" [225].

Двадцатишестилетний Некрасов тоже влюбился в нее и чуть не покончил с собой, когда она отвергла его. Сколько пламенных стихов в его книге посвящено этой эффектной брюнетке!

Она вечно в кругу исторических, замечательных, знаменитых людей. Они ее ежедневные гости. Герцен приехал из Петербурга в Москву и прямо в ее дом, к ее мужу, - не нахвалится ее гостеприимством: "Она мила и добра до невозможности, холит меня, как дитя", - пишет он из Петербурга жене [226].

Белинский ее сосед и приятель. Он тоже очарован ее добротой: "Попробуйте, - пишет он ее мужу, Панаеву, - попробуйте отдать деревню в ее распоряжение, и вы увидите, что через полгода, благодаря ее доброте и благодетельности, ваши крестьяне... сделаются сами господами, а господа сделаются их крестьянами" [227].

Герцен, Белинский, Достоевский, Некрасов - какие имена, какие люди! И Тургенев, и Гончаров, и Грановский, и Кавелин, и Лев Толстой - все у нее за столом, у Пяти Углов или потом у Аничкина моста, и, кажется, если бы в иной понедельник вдруг обрушился в ее гостиной потолок, вся русская литература погибла бы. У нас не было бы ни "Отцов и Детей", ни "Войны и Мира", ни "Обрыва". Ее гостиная или, вернее, столовая - двадцать лет была русским Олимпом, и сколько чаю выпили у нее олимпийцы, сколько скушали великолепных обедов. Сам Александр Дюма восхищался ее простоквашей.

Те, перед кем мы теперь преклоняемся, нередко преклонялись перед нею. Чернышевский схватил однажды ее пухлую ручку и прижал к своим тонким губам [228]. Ему показалось, что Некрасов оскорбил ее, и, чтобы пристыдить оскорбителя, он с преувеличенной, демонстративной почтительностью приложился к ее руке. Это вышло неуклюже; но и впоследствии, уже без всяких демонстраций, просто по влечению сердца, Чернышевский писал Добролюбову: "Поцелуйте за меня руку у Авдотьи Яковлевны" [229], - и потом, уже в Сибири, вспоминал, что он "принял себе за правило: всегда целовать ее руку. И неуклонно следовал решению". Чернышевский чувствовал к ней большую приязнь. Она крестила у него его первенца, навещала его в тюрьме [230]. Когда, после кончины Добролюбова, он издал сочинения своего покойного друга, он посвятил эту книгу не Некрасову, не братьям Добролюбова, а именно ей, Авдотье Яковлевне, которая до последней минуты ухаживала за умирающим критиком. Вот текст этого посвящения, столь похожего на высочайший рескрипт:

"Авдотье Яковлевне Панаевой.

"Ваша дружба всегда была отрадою для Добролюбова. Вы с заботливостью нежнейшей сестры успокаивали его, больного. Вам он вверял свои последние мысли, умирая. Признательность его друзей к Вам за него должна выразиться посвящением этой книги Вам.

Н.Чернышевский" [231].

Это хоть для кого аттестат. Это величайшая почесть, которую мог оказать ей Чернышевский: начертать ее имя на книге своего любимого соратника. Переберите письма, дневники, мемуары сороковых и пятидесятых годов, вы не найдете ни единого недоброго слова о ней. "Сколько в ней хорошего, - пишет, например, Грановский жене. - В ней много ума и доброты истинной" [232].

Обаятельная, всеми любимая женщина, она вдобавок романистка, писательница. Первый же ее роман вошел в историю: он был запрещен Бутурлиным, знаменитым притеснителем литературы. Книга, в которой этот роман появился, так и не вышла в свет.

Другие два романа она удостоилась писать в сотрудничестве с поэтом Некрасовым. "Боже ты мой, как это хорошо! - восхищался некоторыми местами одного из этих романов молодой энтузиаст Огарев. - Как это из сердца и из жизни вырвано. Как это просто, живо! Я... слушал и заплакал. Я заплакал оттого, что это так юношески хорошо" [233].

Об ее повести "Женская Доля" сам Писарев написал статью. Правда, статья ругательная, но ведь Писарев ругал даже Пушкина! "Отечественные Записки", "Москвитянин", "Библиотека для Чтения" посвящали немало страниц критике ее произведений [234]. Она печаталась в лучшем журнале рядом с так называемыми корифеями русской словесности. Такие поэты, как Некрасов и Фет, посвящали ей свои стихотворения [235].