Достоевский - Перцов П. П. Литературные афоризмы

1 Немцы сравнивали в юбилей 1921 г. Достоевского и Данта - как двух писателей, вполне воплотивших свой век. Параллель верна, но, собственно, потому, что эти двое воплотили в себе так полно и цельно, как никто другой, два основных мировых начала: Бог - у Данта, человек - у Достоевского.

2 Достоевский - величайший пророк человечества (человеческого начала) какой только был. Никто так не любит человека - болезненно, страстно, исступленно; никто так не чувствует всех изгибов и извилин человеческой души. К природе он равнодушен: Бог сам в себе ему далек: он не мог бы Его понять и принять вне человека и помимо человека, как Дант. И самого Христа он любит собственно за человеческие Его черты. В слове "Бого-человек" он делает ударение на второй половине. И оттого христианство Достоевского не слишком надежно. Это - христианство XIX-го века.

3 Из всех русских писателей Достоевский более всего - еврей. Таков он в своем антропологическом теизме. Как еврей, он всегда готов тягаться с Богом за человека. Но, как еврей же, не может оторваться от края плаща Божьего и забыть Его благословение.

4 Гипертрофия человеческого и приводит Достоевского парадоксально к обличению человека. Он в своем художестве (вопреки своим идеям) невольно берет человека, как автономную, все-определяющую силу, т. е. как силу сатанинскую. И самое значительное в творчестве Достоевского - умение показать все отрицательные возможности человека ("Бесы"; карамазовщина). "Положительное" гораздо слабее: тут он слащавит, как с мармеладным Мармеладовым, или неопределенничает, как с Алешей, или, в лучшем случае, рисует ангела, а не человека (Мышкин). Это и понятно: в собственных пределах и собственной силой человек не властен победить себя, а Достоевский весь замкнут в человеческих пределах. Веря сам в Высшее Начало, он не имел дара воплотить эту веру в своем искусстве.

5 Исключительный успех Достоевского в Европе (особенно в Германии) обличает его духовное сродство с западно-европейским миром: так же, как там, онтология его насквозь антропологична. Подлинный, беспримесный онтологизм (характеризующий, например, Византию) чужд европейскому духу, - и также чужд Достоевскому. Поэтому надо осторожнее принимать Достоевского, как безусловное выражение России и славянства (у Бердяева, напр.). Россия, в своей последней глубине, во всяком случае ближе к Византии, чем к Западной Европе, и русской Церковью не случайно осталось онтологическое Православие, а не антропологический Протестантизм.

6 Путь Достоевского в политике вел его - от революции (типы Верховенских: кадета-отца и социала-сына; анархист Кириллов) через цезаризм (Ставрогин, Иван Карамазов) - к порогу Теократии (монахи, Алеша). Это и есть реальный, исторический путь России: Достоевский заключал его в себе весь - от своей минуты и до конца.

7 Достоевский важен тем, что первый разгадал в русской Революции начало свершения судеб России. Этого не видели в ней самые зоркие (К. Леонтьев, напр.).

8 "Бесы" - роман о русской революции. Здесь даны ее основные типы: Верховенский-отец - кадет, Верховенский-сын - социал, Кириллов - анархист. Здесь же и типы "реставрации": националист Шатов и "цезарь" - Ставрогин. Типы революции не соблазняют Достоевского: над Верховенским-сыном он смеется, почти также как над отцом (а кадету-Тургеневу Базаров импонирует неодолимо, как импонировали позднее "друзья слева" милюковской партии); возле Кириллова он колеблется разве одну минуту. В Шатове, наконец, просто узнает самого себя (его признание в этом смысле). Но вот Ставрогин, "Иван-Царевич", кажущийся победитель Революции, - и тут долгое колебание. Соблазн, идущий от Раскольникова, давшего теорию цезаризма ("право" Наполеонов), - как Ставрогин должен был дать его практику. Дальнейший путь еще заслонен этим призраком - и только к "Карамазовым" Достоевский нащупал дорогу.

9 "Карамазовы" - роман о русской Теократии. И здесь выступает сперва теория - в "трактате" Ивана и в речах монахов, а после чуть намечена практика - в Алеше. Иван по натуре - еще "цезарь", как Ставрогин; но в мыслях - уже исповедник Теократии. Он пишет о ней, а его младший физически и старший духовно брат - Вениамин Достоевского - уже живет ею, дышит ее воздухом.

10 Достоевский совершенно не знает любви. Она у него заменена сладострастием, которое он наивно принимает за любовь. В этом сказалась психология позднего человека - "на пороге старости".

11 Вопрос пола у Достоевского в сущности элементарен. Его пресловутое "паучье сладострастие" - не более, как простая чувственность. Его "любовь" - купеческий разгул Дмитрия Карамазова, старческая похотливость Федора Павловича, резонерство Ивана или, наконец, бесплотная (как у Гоголя) мечта "ангела" - Мышкина. Юной страсти и юношеской пылкой чувственности (Пушкин!) у Достоевского уже нет. Нет и задачи личной любви, как у Тургенева, Лермонтова, Фета. Для этого тоже слишком поздно. В любви Достоевский не более, как простой комсомолец (что верно почувствовал аскет-Страхов). И - увы! - это самый вероятный тип отношений между полами в огрубевшем обществе последних, "американских" столетий.

12 Достоевский в своем слоге вечно дребезжит. И все оговорочки, оговорочки, обмолвки, недомолвки (особенно "Дневник"). И всегда тон: "я - мол знаю, чего Вы не можете и недостойны знать").

13 У Достоевского, если святая, то непременно проститутка (пресловутая Соня Мармеладова), - если святой, то непременно "идиот" (смешноватый Мышкин), - если святой умер, то "упредил естество" и "протух" (смерть Зосимы в "Карамазовых"). Его "христианство" - такое же "яблочко с червоточинкой", как и все русское, как вся Россия его дней.

14 Достоевский без эпилепсии - уже не Достоевский. Без этой мировой судороги он не знал бы мира таким, каким он его знает.

15 Когда читаешь Пушкина, Тургенева, даже Толстого, - все прочно и устойчиво; миру жить еще долгие годы. Но вот переходишь к Достоевскому - и вдруг почва заколебалась под ногами, все становится неустойчивым, неверным, близким к крушению. Вместо солнечного света горит какой-то странный стальной свет, - подобный лучам солнечной короны во время затмения. И над землей несется тень апокалиптического всадника...

16 Кто же: Достоевский или Пушкин - "воплощение России"? Ибо они в этой роли несовместимы. "Пушкин - наше все" (Аполл. Григорьев); "в Достоевском открывается тайна России" (Бердяев). Кто же прав?

17 Пушкин - amor loci {Любовь к месту (лат.).} России, как Достоевский - amor fati {Любовь к судьбе (лат.).}.

18 В последние годы Достоевского перед ним отчетливо возникла задача - создать новый религиозный тип (то же у Гоголя, но не так очевидно и не с таким обновлением). Он, по-видимому, в какой-то степени и сам сознавал это. Отсюда его - "Алексей Федорович Карамазов", которого он так выдвигал, но который воплотился только в форме "Алеши". Причина понятна: отход от прошлого был все-таки не полным. Задача заключалась в том, чтобы создать тип не аскетического христианства, - не созерцательного, но деятельного, - не пассивного, но актуального, - и Достоевский явно вел к этому (до чего близоруки возражения ему К. Леонтьева - именно не "оптинское" понимание христианства и есть плюс Зосимы и самого Достоевского). Но чтобы задача вполне прояснилась - понадобилось еще полвека.