Письмо Полине Виардо - Письма (1831-1849) - Мемуары и переписка- Тургенев Иван Сергеевич

30, 31 июля 1, 2 августа (11, 12, 13, 14 августа) 1849. Куртавнель

Courtavenel.

Samedi, 11 aout 49.

Bonjour, Madame. Guten Tag, liebstes, bestes, theuer-stes Wesen.-- Eh bien! je continue a rester seul a Courtavenel et je viens de recevoir une lettre de Mlle Berthe, dane laquelle elle me dit qu'elle attend de jour en jour l'arrivee de Mr et Mme Sitches. J'espere que Mme Garcia va venir aussi; que ferait-elle toute seule a Bruxelles? - Dimanche.

Depuis hier je suis mere, je connais les joies de la maternite, j'ai une famille! Trois charmants petits jumeaux, doux, caressants, gentils, que je nourris moi-meme et que je soigne avec un veritable plaisir.-- Ce sont trois petits levreaux que j'ai achetes a un paysan. Pour les avoir j'ai donne mon dernier franc! - Vous,ne sauriez croire combien ils sont jolis et familiers.-- Ils commencent deja a grignoter les feuilles de laitue que je leur presente, mais leur nourriture principale est du lait.-- Us ont l'air si innocent et si drole quand ils relevent leurs petites oreilles. Je les tiens dans la cage, ou nous avions mis le herisson. Ils viennent a moi des que je leur tends les mains, ils grimpent sur moi, ils me farfouillent dans la barbe avec leurs petits museaux, ornes de longues moustaches.-- Et puis ils sont si propres; tous leurs mouvements sont si gentils. Il y en a un surtout, le plus gros qui a un air grave a mourir de rire.-- Il parait que je suis devenu non seulement mere, mais vieille femme - car je rabache.-- Malheureusement ils seront deja assez grands le jour de votre arrivee; ils perdront de leur grace.-- Enfin, je tacherai qu'ils fassent honneur a mon education.

J'ai dine hier chez Fougeux.-- Eh bien! son frere n'est pas si ennuyeux que je l'avais cru: il le devient moins quand on le connait davantage - ce qui est consolant.-- Fougeux est un tres bon diable; il est ne grand-pere. Et il n'est pas marie! - Je suis alle et revenu sur le dos de Gomorn, qui a encore le pied assez sur pour son age. Il faisait noir dans la foret de Blandureau. (Je suis revenu a 9 heures.) Lundi.

J'ai fait cette nuit un reve assez drole - comme j'en fais quelquefois; je vais vous le raconter.-- Il me semblait que je marchais le long d'une route bordee de peupliers. Il faisait sombre, j'etais tres fatigue et pour arriver au gite il fallait chanter cinq cents fois de suite: "A la voix de ta mere..." Je me hatais d'en finir avec ma tache et j'en perdais le compte: vous savez comme l'on s'obstine en reve.-- Tout a coup je vois venir a moi une grande figure blanche qui me fait signe de la suivre; je me dis: Tiens! c'est mon frere Anatole (je n'en ai jamais eu de ce nom-la), je trouve cela tout naturel et je le suis.-- Quelques instants plus tard il me semble que nous sommes exposes a un grand vent: je jette un regard autour de moi; et malgre l'obscurite je puis distinguer que nous nous trouvons sur la cime d'un rocher extremement eleve et donnant sur la mer.-- Mais ou allons nous? demande-je a mon conducteur.-- Nous sommes des oiseaux, repond-il - partons.-- Comment? des oiseaux, repliquaisje.-- Mouchez-vous - me dit-il. En effet, je veux me moucher et je trouve un long bec au beau milieu de mon visage avec une poche au-dessou: comme chez un pelican. Mais dans ce moment-meme le vent m'enleve. Je ne saurais vous decrire le fremissement de bonheur que j'eprouvai en deployant l'envergure de mes grandes ailes; je montai contre le vent en jetant un grand cri de triomphe - et puis je me lancais en bas vers la mer - en frappant l'air par saccades, comme le font les mouettes. J'etais oiseau dans ce moment-la, je vous assure - et maintenant, a l'heure que je vous ecris, je n'ai pas un souvenir plus distinct de mon diner d'hier que de mes sensations d'oiseau: c'est parfaitement clair et net, non seulement dans la memoire de ma cervelle si l'on peut s'exprimer ainsi - mais dans celle de tout mon corps - ce qui prouve que la vida es sue-no - y el sueno es la vida1. Mais ce que je ne saurais vous peindre, c'est le spectacle qui se deroulait autour de moi, pendant que je planais ainsi dans l'air: c'etait la mer, immense, agitee, sombre, avec des points lumineux ca et la - des vaisseaux a peine visibles glissant sur les vagues, des hautes falaises; parfois un grand bruit montait jusqu'a moi, - je me laissais tomber.--Le mugissement devenait plus distinct et me faisait peur - je remontais dans les nuages qui me semblaient rouler avec fracas, chasses par le vent.-- De temps en temps une immense gerbe d'eau toute blanche s'elancait du sein de la mer et je sentais l'ecume rejaillir sur mon visage - puis tout a coup de grandes lueurs s'etendaient au loin au-dessous de moi... Ah! me disais-je - ce sont les eclairs marins (!) decouverts par Galilee... Ils ne vont pas si vite que les eclairs de l'air, parce que l'eau est plus lourde et plus difficile a deplacer.-- A la lueur de ces eclairs - je voyais la mer illuminee jusqu'au fond; je voyais de gros poissons noirs avec de grosses tetes monter lentement jusqu'a la surface... Je me disais qu'il fallait que je tombasse dessus parce que c'etait ma nourriture - mais je sentais une secrete horreur qui m'en empechait... Et puis ils etaient trop gros.-- Tout a coup je vois la mer blanchir et sautiller comme de l'eau qui bout - une teinte rose se repand autour de moi.. C'est le soleil qui se leve, me dis-je - fuyons - il va tout bruler,-- Mais j'avais beau me jeter de cote et d'autre - tout devenait eclatant, lumineux, insupportable aux yeux - de grosses bulles brillantes montaient dans l'air - je sentais une chaleur etouffante - mes plumes commencaient a roussir - j'apercois le haut du disque du soleil qui occupait tout l'horizon et flamboyait comme une fournaise - une angoisse insupportable me saisit - et je m'eveille.-- Il faisait deja jour; je voyais devant moi le papier vert-saule de ma chambre et je ne comprenais pas encore ou j'etais2.-- Mais est-ce permis de decrire un reve aussi longuement que cela? - Vous allez vous moquer de moi et vous aurez raison. Il est vrai qu'il n'y a pas abondance de matiere a Courtavenel.

Lundi soir.

Le frere de Fougeux est encore venu diner aujourd'hui a Courtavenel. Decidement - il n'est pas bete et n'est pas non plus tres ennuyeux; cependant je trouve que je le vois trop souvent.-- Du reste je crois qu'il va quitter bientot cas beaux lieux, comme dirait le pauvre Mr Guy. Il ne fait rien, n'a pas de profession - et malgre cela il est tout encroute de prejuges nationaux, bonapartistes, litteraires et judiciaires. Si du moins il avait profite de son independance pour se delivrer de tout ce fatras! Mais non. Un Allemand l'aurait plutot fait.-- Beranger a dit avec raison:

Philosophe

De mince etoffe

Ton oeil ne peut se detacher

Du vieux coq de ton vieux clocher3.

----- Mardi.

Je ne recois qu'aujourd'hui votre billet avec la lettre de Mr Chorley, a laquelle je m'empresserai de repondre demain4. Verzeihung, Theuerste. Ich liege zu Ihren Fussen, und bitte mir auf den Nacken zu treten. Dites a Viardot (je lui ecrirai aussi l'un de ces jours) que la chasse va etre ouverte le 25.-- Faut-il que je fasse des demarches pour son permis de chasse? - Du reste tout va bien - et je prie le bon Dieu de vous benir mille fois et de vous ramener saine et sauve en France.

Toujours point de nouvelles de Mr et Mme Sitches.-- Bonjour. Portez vous bien et soyez heureuse...

Votre

J. Tourgueneff.

Полине Виардо С французского:

Куртавнель.

Суббота, 11 августа 49.

Добрый день, милостивая государыня. Guten Tag, liebstes, bestes, theuerstes Wesen {Добрый день, самое любимое, лучшее, дорогое существо (нем.).}. Ну вот, я по-прежнему один в Куртавнеле и только что получил от м-ль Берты письмо, в котором она сообщает, что со дня на день ожидает приезда г-на и г-жи Сичес. Надеюсь, что г-жа Гарсиа тоже приедет; что ей делать одной в Брюсселе?

Воскресенье.

Со вчерашнего дня я сделался матерью, мне теперь ведомы радости материнства, у меня есть семья! У меня три прелестных крошечных близнеца, кротких, ласковых, милых, которых я сам кормлю и за которыми хожу с истинным наслаждением. Это три крошечных зайчонка, которых я купил у одного крестьянина. Чтобы приобрести их, я отдал мой последний франк! Вы не можете себе вообразить, какие они хорошенькие и какие ручные. Они уже начинают пощипывать листья латука, которые я им подаю, но главная их пища - молоко. У них такой невинный и такой уморительный вид, когда они поднимают свои маленькие ушки! Я их держу в клетке, в которую мы сажали ежа. Они идут ко мне, как только я им протяну руки; они карабкаются по мне, роются в моей бороде своими маленькими мордочками с длинными усами. И потом они такие чистенькие, и так милы все их движения! Особенно у одного из них, у самого крупного, вид такой важный, что можно умереть со смеху. Кажется, я сделался не только матерью, но и старухой, потому что твержу всё одно и то же. К сожалению, они будут уже довольно большими к вашему приезду и не столь очаровательными. Во всяком случае, я постараюсь, чтобы они сделали честь моему воспитанию. Вчера я обедал у Фуже. Ну, так вот, брат его вовсе не так скучен, как я думал: он становится менее скучным, чем больше его узнаешь, и это утешительно. Фуже отличный малый: он создан, чтобы быть дедушкой. А он не женат! Я и поехал, и вернулся верхом на Коморне, у которого для его возраста еще очень уверенная поступь. В лесу Бландюро было совсем темно. (Я вернулся в девять часов.) Понедельник.

Этой ночью мне приснился весьма странный сон, как это иногда со мною бывает; я вам его сейчас расскажу. Мне казалось, что я иду вдоль дороги, обсаженной тополями. Было темно, я был очень утомлен, а для того чтобы добраться до ночлега, надобно было пропеть пятьсот раз подряд: "На голос твоей матери...". Я торопился покончить с этим заданием, и сбивался со счету; вы знаете, как упорствуешь во сне. Вдруг я вижу, что ко мне приближается какая-то высокая белая фигура и делает мне знак следовать за нею; я говорю себе: вот как! да ведь это мой брат Анатолий (а у меня никогда но было брата с таким именем). Я нахожу это вполне естественным и следую за ним. А через несколько мгновений мне уже кажется, будто мы стоим на сильном ветру; я оглядываюсь кругом и, несмотря на темноту, могу различить, что мы находимся на вершине чрезвычайно высокого утеса, вдающегося в море.-- Да куда же мы идем? - спрашиваю я у своего проводника.-- Мы птицы,-- отвечает он,-- летаем.-- Как, птицы? - возражаю я.-- Высморкайся,-- говорит он. Действительно, я хочу высморкаться и нахожу посредине моего лица большой птичий клюв с зобом под ним, как у пеликана. Но в это самое мгновенье меня подхватывает ветер. Не могу вам передать то счастливое волнение, которое я ощутил, расправляя свои широкие крылья; я поднялся против ветра, испустив громкий победный крик, а затем ринулся вниз к. морю, порывистыми движениями рассекая воздух, как это делают чайки. В эту минуту я был птицей, уверяю вас, и сейчас, когда я пишу вам, я помню эти ощущения птицы не хуже, чем вчерашний обед: всё это совершенно точно и ясно запечатлелось не только в моем мозгу, если можно так выразиться, но и во всем моем теле, и это доказывает, что la vida es sucno, y el suefio es la vida {жизнь есть сон, а сон есть жизнь (исп.).}1, Но чего я не сумою вам описать, так это зрелища, которое развертывалось вокруг меня в то время, как я парил в воздухе: это было море, беспредельное, бурное, мрачное, со светящимися там и cям точками; корабли, едва заметные, скользили но волнам; поднимались высокие утесы; порой до меня долетал какой-то громкий шум; я спускался ниже. Рев становился яснее и страшил меня; я снова поднимался к облакам, которые, как мне казалось, неслись с грохотом, гонимые ветром. Время от времени огромный, совершенно белый столб воды устремлялся кверху из морской глубины, и я чувствовал, как мне обдает пеной лицо; потом вдруг яркий свет разливался вдали, подо мной... Ах, говорил я себе, это морские молнии (!), открытые Галилеем... Они движутся не так быстро, как молнии воздушные, потому что вода тяжелее и ее труднее перемещать. При блеске этих молний я видел море, освещенное до самого дна; видел больших черных головастых рыб, медленно всплывающих на поверхность. Я говорил себе, что мне надобно броситься на них, потому что это - моя пища. Но я испытывал тайное отвращение, которое мешало мне это сделать... И потом они были чересчур велики. Вдруг я вижу, что море белеет и пузырится, как кипящая вода; вокруг меня распространяется розоватый отблеск... Это солнце встает, говорю я себе, скорее, бежим, оно всё сожжет. Но сколько я ни бросался в ту и другую сторону, всё становилось ярким, сверкающим, невыносимым для глаз; большие блестящие пузыри поднимались в воздух, я ощущал удушливую жару, мои перья начинали подпаливаться. Я вижу верхушку солнечного диска, захватившего весь горизонт и пылающего как горнило; меня охватывает нестерпимый страх - и я просыпаюсь. Было уже светло; я видел перед собою цвета зеленой ивы обои моей комнаты и не мог еще сообразить, где я нахожусь2.

Но позволительно ли описывать сон так пространно? Вы станете смеяться надо мною и будете правы. Но, надо признать, материалом для описания Куртавнель не богат.

Понедельник вечером.

Брат Фуже снова приходил сегодня обедать в Куртавнель. Право же он не глуп, а также и не очень скучен; тем не менее я нахожу, что вижу его слишком часто. Впрочем, полагаю, что он скоро покинет сии прекрасные места, как сказал бы бедный г-н Ги. Он ничего не делает, не имеет никакой профессии, и, невзирая на это, весь закоснел в предрассудках национальных, бонапартистских, литературных и судебных. Если бы по крайней мере он воспользовался своею независимостью, чтобы освободиться от всего этого хлама! Так нет же. Немец скорее бы это сделал. Беранже с полным основанием сказал:

Философ С мелкой душонкой, Твой глаз не может оторваться От старого петуха на твоей старой колокольне3.

----- Вторник.

Я только сегодня получил вашу записку вместе с письмом г-на Чорли, на которое поспешу ответить завтра же4. Verzeihung, Theuerste. Ich liege zu Ihren Fiissen, und bitte mir auf den Nacken zu troten {Простите, дорогая. Склоняю голову к Вашим стопам и прошу наступить на нее (нем.).}. Передайте Виардо (я собираюсь ему написать также на этих днях), что охота откроется 25-го. Должен ли я что-либо предпринять, чтобы получить для него охотничий билет? В остальном всё обстоит благополучно, и я молю господа тысячу раз благословить вас и вернуть вас здоровою и невредимою во Францию.

Всё еще нет никаких известий о г-не и г-же Сичес. Прощайте. Будьте здоровы и счастливы...

Ваш

И. Тургенев.