Письмо А. П. Ефремову - Письма (1831-1849) - Мемуары и переписка- Тургенев Иван Сергеевич

24 августа (5 сентября) 1840. Мариенбад

Мариенбад. Сентября 5 дня 1840 г.

У меня лежит на столе и подвигается к концу четвертое соборное послание к берлинской братье1; но важное дело требует скорого решения, и потому посылаю тебе (позволяешь?), о Е<фре>мов, эту записку. Во-первых, я получил письмо Michel'я2 и целую его в лоб. Мои письма поневоле длинны: я только с вами мыслю и живу; в прочем однообразие и скука; ваши короткие письма меня радуют: они служат мне признаком вашей обильной жизни. Скажи, однако, Мишелю:

а) Чтобы он спросил себе у Schlesinger'a новые "Lieder" Siegmund'a Goldschmidt'a ("Der Todte", "Der<...>" {Далее в тексте публикации помета: (не разобрано)}, третью забыл). Говорят, новый Шуберт.

в) Что позволение пишется с "е", а не с "ять>".

Впрочем, целую его в лоб.

Тебя и Скачкова благодарю за обещание3.

Вот моя просьба к тебе: ты добропорядочный человек. Надень фрак (смотри - не навыворот, ибо не хорошо), причешись, умойся, надень обе перчатки и, оставив моську дома, ступай, умильно улыбаясь, к Озерову. Изложи ему мои обстоятельства насчет пачпорта (он их, впрочем, знает, но мог забыть); срок моему пребыванию за границей - 24 сентября н. ст. Около 3-х месяцев тому назад мой старый пачпорт с письмом Мейендорфа отправлен в Петербург к Эссену, и оттуда ни ответа, ни привета; попроси его от меня: нельзя ли об этом уведомить посланника (он теперь в Берлине) и принять нужные меры. Будь красноречив, представь Озерову, что мое воспитание (не смейся) не кончено; употреби сравнение незрелого плода, если хочешь; тронь его сердце. Слышишь? Можешь даже глаза поднять к небу и вздыхать. Всё это соверши без отлагательства на другой же день получения моего письма. Я надеюсь на тебя, не измени же мне. А если изменишь, приеду в Берлин и побью. Ты не забудь следующего: от получения пачпорта зависит мое пребывание в Берлине. В Берлине я останусь непременно, но принужден буду сочинить себе болезнь или вообще прибегать к противузаконным мерам; избавь же меня от подобных хлопот. Ты можешь сказать Озерову, что, если меня не станут выгонять из Берлина, я буду очень доволен моей судьбой. Притом с чем же выгнать? Пачпорта не имеется; а они не обязаны знать, на сколько он мне дан; я сам им сказал, мог им не сказать. Вся вина Фегезака, что он послал оригинал, не копию, и я ему до крайности обязан; а то бы я теперь возвращался уже в пасть василиска, говоря без фигур, в объятья матушки-России4. Ты начал заниматься логикой; дай бог тебе успех! Посмотрю я, к моему возвращению кадкой ты будешь философ? А возвращусь я не ранее конца (Сентября. К тебе явится с рекомендательным письмом некто Г<уди>м-Л<евко>вич, добрый, довольно пустой малый; извини, что я тебя обеспокоил; пристал ко мне: дайте письмо, дайте! Я, зная твою доброту и услужливость, дал5. Еще скажи Бакунину: грешно ему возбуждать во мне гордыню и приводить в замешательство: благодарит судьбу за знакомство и т. д. Хоть и краснеешь, а невольно радуешься, что порядочный человек тебя считает тоже порядочным. Такой чудак Бакунин! Уверяет меня, что Фрауенштедт глуп, и наивно советует мне прочесть. Впрочем, я его и вас всех, православных христиан, т. е. тебя, целую, предварительно очистивши твое лицо (?!) {Так в тексте публикации.}. Ну, друг, будь же здоров и не поминай лихом.

Твой Ив. Тургенев.