Третье письмо - Письма (1831-1849) - Мемуары и переписка- Тургенев Иван Сергеевич

Одну из существенных особенностей писем Тургенева составляет то, что очень многие из них, притом весьма значительные по своему содержанию, обращены по к русским, а к иностранным корреспондентам и написаны на разных иностранных языках.

Как известно, Тургенев настойчиво и последовательно отстаивал ту мысль, что если писатель хочет остаться подлинным художником, то может творить только на одном, родном для него языке. Неоднократные заявления этого рода содержатся в печатных выступлениях Тургенева, а также в его письмах. Любопытно, что это свое убеждение Тургенев счел нужным довести до своих читателей даже через французскую прессу. Отвечая на упреки, раздававшиеся по его адресу в русской печати, будто бы некоторые его произведения написаны по-французски, а не только переведены на этот язык, Тургенев писал в парижской газете "Temps" (в номере от 20 мая 1877 г.): "Я никогда не писал ни строчки (я говорю о литературе) на другом языке, кроме своего русского, и даже признаюсь вполне откровенно, что не понимаю авторов, способных на такой tour de force: писать на двух языках" {Тогда же Тургенев напечатал в газете "Наш век" (1877, No 72, 13 мая) аналогичный протест, в котором "спешил заявить": "я никогда не писал (в литературном смысле слова) иначе, как на своем родном языке; уже с одним дай бог человеку справиться, и мне ото, к сожалению, не всегда удавалось".}. То же самое, но в гораздо более сильных выражениях, Тургенев пытался внушить и своим русским корреспондентам (например, С. А. Венгерову в письме от 24 мая 1875 г.) и своим иностранным собеседникам, хотя без всяких затруднений объяснялся с каждым из них на его родном языке. Известны, например, подобные декларации Тургенева в поздних письмах его к Л. Пичу - от 9(21) ноября 1880 г. {Характерно, что и в этом интимном дружеском письме, писанном по-немецки, Тургенев высказывает свою заветную мысль почти в тождественных, но лишь экспрессивно подчеркнутых словах: "Вы, мой старый друг и благодетель, думаете, что я мог написать хотя одну строчку на другом языке, кроме русского?! Так Вы меня позорите?! Для меня человек, который считает себя писателем и пишет не только на одном - притом своем родном языке, - мошенник и жалкая, бездарная свинья". В своих воспоминаниях Л. Пич также отметил, что Тургенев "всегда высказывал, что для него непонятно, как можно описывать происходящее в душе поэта на каком бы то ни было языке, кроме родного" (Иностранная критики о Тургеневе. Изд. 2-е. СПб., 1908, с. 89).}, Э. Цабелю - от 12(24) ноября 1881 г. {Вестник Европы, 1909, кн. 4, с. 658.} и др. Приведем здесь еще одно аналогичное свидетельство, принадлежащее старшей дочери Теккерея, Анне Изабелле Ричи, также писательнице, встречавшейся с Тургеневым в Англии и 70-e годы. В своих мало известных у нас воспоминаниях о Тургеневе Л. Римм рассказывает: "Мистер Кросс, бывший тогда еще очень юным, спросил Тургенева - писал ли он когда-нибудь по-французски. Тургенев ответил ему: вы не написали ни одной книги, в противном случае вы не спрашивали бы меня об этом. Хорошо можно писать только на своем родном языке. Когда я пишу по-русски, я свободой; когда я пишу по-французски, это меня задерживает; когда и пишу по-английски, на мне как бы надеты тесные сапоги. И тем не менее,-- заключает мемуаристка уже от себя,-- Тургенев превосходно говорил и писал по-английски" {Lady Ritсhie. Blackstick papers, Loudon, 1908, p. 241.}.

Во всех своих заявлениях Тургенев имел в виду художественное творчество в прямом, узком значении этого слова и был, конечно, по-своему прав. Тем по менее он никогда не скрывал, что нередко прибегал и сам к иностранной речи для подсобных литературных целей, например переводческих; писание же писем на иностранных языках было для него столь привычным делом, что он едва ли мог принимать его в расчет, когда говорил о творческом процессе писателя-художника; такова была, наконец, старая традиция, еще державшаяся в дворянских семьях в ту пору, когда Тургенев начинал свою деятельность, и не окончательно изжитая даже среди литераторов. И все же языковая культура Тургенева была столь высока, а его темперамент и мастерство художника проявлялись с такой закономерностью во всем, к чему только прикасалось его перо, что многие его иностранные письма, особенно адресованные доверенным лицам, писателям, деятелям искусства, нередко мало в чем уступают письмам его на русском языке и, в свою очередь, имеют значение первоклассных литературных источников. Хотя они и написаны не на родном для писателя языке, но отчетливо выражают его мысли и отличаются выдающимися стилистическими качествами; н письмах к иностранным писателям Тургенев также мог быть и живописцем природы, и лириком, и юмористом, владевшим всеми тайнами того языка, который он избирал для письменной беседы; так, например, французские письма его к Гюставу Флоберу или немецкие письма к Людвигу Пичу, по авторитетным оценкам, достигают большей художественной силы. Давно ужо отмечалось, что во французских письмах Тургенева, особенно в письмах к Виардо, есть "страницы, которые как по внутренней поэзии, так и по внешней отделке нисколько не побледнели бы при сравнении с образцами таких виртуозов слога, как Флобер или Ренан" {Вестник Европы, 1909, кн. 3, с. 252.}. "Письмо, в котором Тургенев описывает холод в Веймаре, имеет не много равных страниц в немецкой литературе",-- замечает об одном из писем Тургенева к Пичу издатель их, Альфред Дорей {Iwan Turgeniew an Ludwig Pietsch. Briefe aus den Jahren 1864--1883, hrsg. von Alfred Doren. Berlin, [1923,] Vorwort, S. 7.}.

Диапазон языковых познаний Тургенева был очень широк. С ранних лет он свободно владел несколькими языками - французским, немецким, английским, впрочем, нисколько не в ущерб русскому {Знакомство с письмами отца и матери Тургенева разрушило старую легенду о недостаточном внимании в этой семье к родной речи (Клеман М. К. Русский язык и литературные интересы в семье Тургенева.-- Литературная мысль, кн. 2. Пг., 1923, с. 22Й-- 229). "Вы все мне пишете по-французски или по-немецки, - а за что пренебрегаете наш природный? Если вы в оном очень слабы, это меня очень удивляет",-- писал С. Н. Тургенев сыновьям и прибавлял: "Пора! Пора! Уметь хорошо не только на словах, но на письме объясняться по-русски - это необходимо" (Клеман М. К. Отец Тургенева в письмах к сыновьям.-- Тургеневский сборник / Под ред. А. Ф. Кони, с. 135).}; в начале 40-х годов, после его странствований, к этому основному фонду прибавились хорошие практические навыки в языке итальянском; в конце того же десятилетия он прилежно занимался испанским, в начале 50-х годов принялся за польский, затем за чешский, в конце 60-х и в 70-е - за сербский и болгарский и т. д. Следует также иметь в виду, что из древних языков Тургенев основательно изучил греческий и латинский: в студенческие годы он мог сочинять длинные дружеские письма по-латыни и не забыл этот язык до конца жизни {О степени знакомства Тургенева с классическими языками в его юные годы дают представление его экзаменационные работы 1842 г., писанные по-латыни (см. публикацию А. Н. Егунова "Об эпиграмме Гомера. Студенческая работа Тургенева на латинском языке". Тургеневский сборник. Материалы к Полному собранию сочинений и писем И. С. Тургенева. М.; Л.: Наука, 1964. Вып. 1, с. 200--211). О прочности этих познаний свидетельствуют многочисленные латинские цитаты, встречающиеся в позднейших письмах Тургенева. В письмо к П. В. Анненкову от 1(13) августа 1859 г., посланное из Куртавнеля, Тургенев - может быть, в целях конспирации - ввел целый ряд латинских фраз, содержащих в себе тонкие насмешки над "цезарскими" замашками Наполеона III. восклицая: "Преторианский дух на меня действует - не могу не говорить по-латыни!", но Добавлял не без иронии: "Боюсь продол, жать латинскую речь; не знаю, поймете ли вы ее, ученый друг мой". По свидетельству Я. П. Полонского, Тургенев в последние годы жизни "забыл по-гречески, но латинские книги читал еще легко и свободно" (Нива, 1884, No 6. с. 132).}. "На всех языках он говорил не свободно (как принято выражаться), а удивительно. Необыкновенно изящно, но утрируя м но копируя национального говора, но выговаривая верно и твердо",-- свидетельствует о Тургеневе M. H. Толстая (сестра Л. Н. Толстого), встречавшаяся с ним в середине 50-х годов {С<тахович> М. В 1903 году о 1853.-- Орловский вестник, 1903, No 224.}. Разнообразие, пестрота, долговременность этого многоязычного опыта Тургенева были исключительны даже для его времени, когда знание иностранных языков было у нас довольно распространено. В русских дворянских культурных семьях первых десятилетий XIX в. обучение иностранным языкам составляло неотъемлемую часть получаемого детьми воспитания; усвоенное ими дома закреплялось затем частыми поездками в чужие края. Тем не менее редко кто овладевал более чем одним или двумя иностранными языками и объеме, достаточном для салопной беседы или простого житейского общения в иностранной среде. Тургенев же,-- как об этом, в частности, свидетельствуют ого письма,-- изучал иностранные языки и в детство, и в зрелые годы с удивительной настойчивостью и в наиболее благоприятных условиях для их усвоения: достаточно вспомнить здесь, к примеру, хотя бы то, что рассказывает он сам об изучении испанского языка под руководством природного испанца, учившего его навыкам устной и письменной речи на лучших образцах классической испанской литературы в годы, когда он мог болтать 110-исиански в семье Виардо и писать по-испански письма ее родственникам; однажды в письме к П. Виардо - от 5(17) января 1848 г.-- Тургенев сообщил, что он даже вступил в анонимную переписку на испанском языке, "но имеющую иной цели, кроме нашего усовершенствования в изучении magnifica lengua castellana". Успехи, сделанные Тургеневым в изучении языка Сервантеса и Кальдерона, были, действительно, поразительны: при начале занятий он обещал П. Виардо, что через четыре месяца будет говорить "только на этом языке" (письмо от 14(26) ноября 1847 г.), и на самом деле в короткое время достиг возможности читать труднейшие испанские литературные тексты и отмечать орфографические ошибки в тех письмах к нему П. Виардо, которые писаны были по-испански (см. письмо к ней от 2(14) декабря 1847 г.) {О занятиях Тургенева испанским языком см. в статьях: Алексеев М. П. Тургенев и испанские писатели.-- Литературный критик, 1938, No 11, с. 136--139; Zviguilski A. Tourguenev et l'Espagne.-- Revue de Litterature Comparee, 1959, No 1, p. 56--58; Бронь Т. И. Испанские цитаты у Тургенева.-- Тургеневский сборник. Материалы к Полному собранию сочинений и писем И. С. Тургенева. М.; Л.: Наука, 1964. Вып. 1, с. 303-312.}. Не менее характерны и поводы, побудившие его и серьезным занятиям западными и южными славянскими языками {Польским языком Тургенев основательно занимался в 1852 г. во время своего ареста (см. письмо к П. Виардо от 1(13) мая 1852 г.), но он постоянно обновлял знания и позже, читая сочинения Мицкевича в подлиннике. О намерении "хоть несколько узнать" сербский язык Тургенев писал своему переводчику И. Вучетичу (20 ноябри 1869 г.), прося прислать сербскую грамматику и сербско-немецкий словарь.}. Внимание Тургенева к ним привлечено было развертывавшимся на его глазах национально-освободнтельным движением в Австро-Венгерской монархии и на Балканах; кроме того, он хотел научиться читать на тех языках, на которые в то время довольно широко переводились его собственные произведения. Свое отношение к той роли, которую изучение языков играет в процессе личного самоусовершенствования, Тургенев отчетливо выразил в одной из своих заграничных корреспонденции, напечатанных в "Атенее" (1858): "Путешествие в чужой стране то же, что знакомство с чужим языком; это обогащение внутреннего человека". Тургенев, вероятно, мог прибавить также, на основании собственного опыта, что работа над чужим языком всегда оказывает весьма сильное воздействие на язык писателя,-- обостряя его языковое чутье, возбуждая его стилистическую изобретательность. Собственные языковые познания Тургенева, его постоянные практические наблюдения над контрастными различиями лексики и грамматической структуры различных языков или их относительной близостью очень способствовали его уменью владеть всеми ресурсами русского языка. По-видимому, это хотел сказать Ф. И. Буслаев, готовивший монографию о языке Тургенева, в одной из своих заметок к этому незавершенному труду: "Вполне владея чужим языком, Тургенев тем больше ценил свой родной" {Андреева А. Из заметок Буслаева о Тургеневе.-- Вестник Европы, 1899, кн. 12, с. 730.}.

Из всех западноевропейских языков, которыми Тургенев владел с полной свободой, наиболее близким для него и вместе с тем частым и привычным для его писем стал язык французский, конечно, прежде всего потому, что последние десятилетия своей жизни Тургенев провел преимущественно во Франции, всецело погруженный в стихию французской речи.

В семье Виардо говорили по-французски, хотя здесь часто слышались многие западноевропейские языки и сама хозяйка свободно изъяснялась на любом из них: современники неоднократно удивлялись той легкости, с которой она овладевала чужими языками, и той свободе, с которой она ими распоряжалась {Вamberger L. Erimicnmgen. Berlin, 1891), S. 288; исторический вестник, 1001, январь, с. 220.}. Может быть, именно поэтому в письмах к ней, писанных по-французски, Тургенев делал нередко разноязычные приписки. В письме к П. Виардо от 7(19) декабря 1847 г. почти однозначная заключительная фраза - доброе пожелание - последовательно повторена на трех языках - испанском, немецком и русском (Que Dios bondiga a Vd; leben Sie recht, recht wohl; boudte zdorovy i pomnite nass); через два года (и 1849 г.) Тургенев спрашивал ее в письме: "Vy ponimaiele po Roussky? Ili ouje pozabyli? А ну-ка, что это значит?" По-видимому, русский язык П. Виардо знала пассивно {Знакомство с русским языком П. Виардо приобрела в России. В. Колонтаева (Воспоминания о селе Спасском.-- Исторический вестник, 1885, октябрь, с. 58) утверждала, что П. Виардо "знала в совершенство пять или шесть иностранных языков", "а между тем, по желанию московской публики, ей предстояло петь на сцене русским песни и романсы. Тогда Иван Сергеевич предложил ей свои услуги; в качестве учителя русского языка он почти ежедневно являлся к ней на урок". Данные о том, насколько хорошо П. Виардо овладела русским языком, которые можно извлечь из мемуарной литературы, довольно противоречивы; между тем из писем самого Тургенева явствует, что он сам читал ой свои произведения (см., например, его письмо от 6 февраля 1867 г., в котором он вспоминает о чтении ей отрывков из романа "Дым"). Г. А. Лопатин рассказывал, что, навещая Тургенева в Париже в 70-е годы, он "не раз заставал у него m-me Виардо, с которой Тургенев читал по утрам по-русски" (И. С. Тургенев в воспоминаниях революционеров-семидесятников, с. 119). С. И. Лаврентьева (Пережитое. Из воспоминаний. СПб., 1914, с. 82) прямо утверждала, что П. Виардо "хорошо владела русским языком".}.

Впрочем, немецкое (реже - испанское или даже, в единичных случаях, русское) обращение, вступительные или заключительные фразы в письмах Тургенева к П. Виардо могли иметь и особое экспрессивное значение: они не только скрывали от посторонних взоров насыщенный эмоциональный колорит этих фраз, но и особо подчеркивали его; словно средства одного языка оказывались недостаточным!! для передачи всей напряженности выражаемых чувств: иноязычно должно было усиливать их, выделяя эти явно лирические пуски текста из общего спокойного повествовательного стиля письма. Напомним здесь, в качестве примера, вставные фразы или приписки из французских писем Тургенева к П. Виардо 1850 г.: "Moin Golt, ich mochle mein ganzes Leben als Teppich unter Ihre lieben Fusse, die ich. 1000 mai kusse, broiten. Тысяча приветствий всем, а что вас касается, Sie wissen, dass ich Ihnen ganz und auf ewig augehore" (31 октября/12 ноября 1850 г.); или: "Прошу простить меня und mir erlauben, diese liebe Fusse, diese Fusse, denen meine ganzo Seeie angehort, ais Zeichen der Verzoihung, auf das inbrunstigste zu kussen"; или: "Willkommcn, theuersle, liebste Frau, nach sieheujahriger Freundschaft, willkommen an diesem mir heiligen Tag!" Подобные же немецкие вставные франк, с еще более лирической окраской, встречаются в письмах Тургенева к Виардо конца 60-х годов (см., например, письма от 6 февраля и 11 марта 1867 г.), посвященных очередным делам и новостям {Анализируя эти немецкие вставки во французских письмах Тургенева и обнаружив среди них единственный случай интимного обращения на "ты" ("Liebe, theuere! Gott sei mit dir und segne dich!"), A. Ярмолинский предположил, что они писались по-немецки с умыслом - сделать их затруднительными для понимания в семье; Луи Виардо, по его собственному признанию, немецкий язык знал плохо (Yarmolinsky A. Turgenev. The man - his art - and his age. London, 1926, p. 94).}.

Такое неожиданное на первый взгляд переключение из одного языково-стилистического регистра в другой практиковалось Тургеневыми его письмах и в раннюю пору. Большое и важное прощальное письмо Тургенева к Т. А. Бакуниной (1842), перед их разрывом, в своей самой ответственной заключительной части написано по-немецки (Т. А. Бакунина писала ему письма по-немецки, по-французски и по-русски) {Голос минувшего, 1919, No 1--4, с. 201--205; Крестова Л. В. Т. А. Бакунина и Тургенев.-- В сб.: Тургенев и его время / Под ред. Н. Л. Бродского. М.; Пг., 1923, с. 33.}. Иногда, ради экспрессивности, Тургенев еще более расширял многоязычие в своих письмах. Пытаясь по возможности усилить изъявление своей радости по поводу рождения у Виардо сына, Тургенев свое письмо из Зипцига от 12(24) июля 1857 г. начинает приветственными восклицаниями: "Hurrah! Ура! Lebe hoch! Vivat! Evviva! Zito!" - и заключает его рядом иноязычных междометий, цитат из гимнов и молитвенных возгласов: "Vivat! Hurrah! Allons enfants de la patrie! Alaf Koln! (Это радостное восклицание употребляется только в Кёльне; я нахожу ого очень славным). Allah! Il Allah Razul Mohammed Allah" {Ту же мусульманскую формулу заклятия см. в письме к Л. Пичу от 7 марта 1869 г. Она была широко известна и нередко употреблялась в литературе. Тургенев мог заимствовать ее из последнего письма Вольтера к Екатерине II (от 5 декабря 1777 г.).}.

Писанные по-немецки дружеские письма Тургенева к Л. Пичу также нередко прерывают фразы на разных языках или забавные языковые каламбуры, шуточные этимологии и сближения языков: подобными шутками Тургенев уснащал также порою и письма к русским друзьям - Фету, Анненкову и др. {См. шутливые обращения в письмах к Л. Пичу - на испанский лад ("Pitchio de mi aima"), латинский ("Pitchissime carissime"), латинский "ботанический" (Pilchius grandiuorus), a также шуточный макаронический итальянско-русский призыв к Анненкову "Addio, caro Annenkovini, Non manjiar tutta teliatini". См. итальянскую приписку в письме к А. А. Бакунину от 9(21) апреля 1842 г., прерываемую русским вопросом, который Тургенев задает сам себе.} От весьма обильных, щедро рассыпанных по всем его произведениям разноязычных фраз и цитат Тургенев не мог отказаться и в своих письмах к соотечественникам, даже в тех случаях, когда они могли быть восприняты как преднамеренное щегольство, были излишними и сам он не мог быть уверенным, что они будут поняты адресатами (таковы, например, латинские цитаты, испанские или итальянские крылатые слова в письмах к граф. Е. Е. Ламберт). Здесь действовала сила привычки, речевые навыки, которые в письменной беседе проявляли себя столь же закономерно, как и в изустном разговоре. Тургенев удерживал в памяти огромное количество разноязычных фраз и цитат и пользовался ими при всех возможных случаях. Известно, впрочем, какие тонкие слуховые или смысловые эффекты Тургенев умел извлекать из столкновений разноязычных фраз в русском художественном тексте или при передаче исковерканной иностранной речи - русской в устах иностранца, иностранной в устах русского. Все произведения Тургенева изобилуют эпизодами, где собраны и анализируются тонкие фонетические или синтаксические наблюдения {О воспроизведении Тургеневым иноязычных речений в его произведениях и письмах см.: Mалаховский В. А. Тургенев - лингвист.-- Русский язык в школе, 1941, No 1, с. 15; Алексеев М. П. "Фосс-паркэ" в текстах Тургенева.-- Тургеневский сборник. Материалы к Полному собранию сочинений и писем И. С. Тургенева. Л.: Наука, 1967. Вып. 3, с. 185--187; см. также замечания об иностранной речи в языке персонажей его романов в книге: Центлин А. Г. Мастерство Тургенева-романиста. М., 1958, с. 328--335; однако в повестях и рассказах Тургенева находятся также не менее интересные и обильные примеры наблюдений языковедческого характера по поводу французского, немецкого, итальянского, даже румынского языков (см., например, "Вешние воды", "Историю лейтенанта Ергунова" и др.).}. Интересно, что Тургенев при этом:, как уже отмечал В. И. Чернышев, не только не отличался пристрастием к варваризмам, но даже "видимо избегал их" {Чернышев В. И. Русский язык в произведениях И. С. Тургенева,-- Изв. АН СССР, Отд. общ. наук, 1936, No 3, с. 491.}. В письмо к Анненкову от 1(13) августа 1859 г. Тургенев включил фразу, сплошь состоящую из русифицированных иностранных слов: "Вы - мастер резюмировать данный момент эпохи", и прибавил с юмором: "говоря по-русски". В письме к Е. Е. Ламберт от 6(18) июля 18(33 г. он подчеркнул, что в его русскую фразу случайно проскользнуло французское метафорическое выражение: "Подстреливать куропаток и зайцев - единственное занятие, которое, говоря по-французски, улыбается мне". Именно прекрасное знание западноевропейских языков и присущее Тургеневу тонкое языковое чутье помогли ему сделать любопытное наблюдение, сообщенное в письме к Герцену от 14(26) марта 1861 г., относительно языка манифеста 19 февраля 1861 г.: "Сам манифест явным образом написан был по-французски и переведен на неуклюжий русский язык каким-нибудь немцем". До нас дошли письма Тургенева на французском, немецком и английском языках. Французских писем всего больше. По-французски он изредка писал и тем своим русским корреспондентам из аристократического круга, для которых этот язык был обиходным, но никогда этим не злоупотреблял. Свое первое письмо к С. А. Миллер (будущей жене поэта А. К. Толстого, ходатайству которой он в значительной степени обязан был освобождением из ссылки) Тургенев начинал с характерной оговорки, что он не будет пользоваться этим языком петербургских высших сфер: "Позвольте мне... писать вам по-русски, по-французски оно гораздо легче - но дружелюбному чувству, которое я питаю к вам, как-то привольнее выражаться на родном языке" (письмо от 6(18) марта 1853 г.). Другое письмо к той же корреспондентке (от 19(31) мая 1853 г.) писано по-французски, но заключается следующей припиской на русском языке: "Я не знаю, почему я вам всё это письмо писал по-французски - так случилось,-- но, прощаясь с вами, мне хочется сказать вам на родном нашем языке, как искренне я к вам привязан и как живо вас помню...". Иной раз французские фразы проскакивали в его письме случайно, автоматически, как следствие установившейся необходимости говорить ежедневно исключительно на этом языке. Так, В. П. Боткину Тургенев пишет 25 октября (6 ноября) 1856 г.: "Я никого не вижу и не знаю, кто бы мог так отлично исполнить эту роль, как ты. Il faut que tu aies la haute main sur tout cela - я во Франции привыкаю говорить по-басурмански". А. В. Дружинину Тургенев пишет из Парижа 13(25) января 1857 г.: "Дай бог, чтобы "Современник)" не был совсем задавлен (ce que je crains, entre nous soit dit) <чего я опасаюсь, говоря между нами>. Почему я эту фразу написал по-французски? - Неизвестно". В следующем письме ему же, от 3(15) марта 1857 г.: "C'est de la divination (извините французскую фразу)". Все письма Тургенева к граф. Е. Е. Ламберт (кроме нескольких малозначительных французских записок) писаны Тургеневым по-русски, тогда как она писала ему сначала по-французски, затем по-русски. "Напишите мне несколько слов (по-французски, разумеется)",-- писал ей Тургенев 3(15) ноября 1857 г. Через несколько лет он уже радовался тому, что она перешла на русский язык: "А знаете ли Вы, что Вы отличным русским языком пишете? Маленькие грамматические ошибки (я бреду вместо я брожу) только придают прелести Вашей речи. Если Вам не тяжело писать на этом языке - пишите: Вы увидите, что хотя он не имеет бескостной гибкости французского языка - для выражения многих и лучших мыслей он удивительно хорош по своей честной простоте и свободной силе" (письмо от 12(24) декабря 1859 г.). Тем не менее корреспондентка его постоянно испытывала затруднения и колебания по этому поводу: "Не разучилась ли я писать по-русски и не приняться ли опять за нашего общего знакомого (фигляра без костей, по-вашему) - за французский язык? Скажите чистосердечно",-- спрашивала она Тургенева 27 сентября 1860 г., но два месяца спустя признавалась снова: "Как я давно с вами не говорила по-русски. Это для меня наслажденье, но не всегда я в силах писать на родном языке" (28 ноября 1860 г.) {Granjard H. Ivan Tourguenev, la comtesse Lambert et "Nid de seigneurs", p. 123, 127.}.

Своим иностранным корреспондентам, независимо от их национальности, Тургенев также нередко писал по-французски, прямо ссылаясь на то, что это для него наиболее привычно. Так, первое из одиннадцати писем Тургенева к Паулю Гейзе, от 29 сентября 1861 г., написано по-французски, остальные по-немецки, точно так же письма его к Фридриху Боденштедту до февраля 1864 г. написаны по-французски, а в первом из них, посланном из Парижа (от 29 сентября 1861 г.), Тургенев прямо говорит: "Краснею оттого, что пишу Вам по-французски, но положительно этот язык для меня наиболее удобен, когда я держу перо в руке". Первое письмо Тургенева к В. Р. Рольстону, от 7(19) октября 1866 г., начинается следующими строками: "Прошу Вашего разрешения писать Вам по-французски; я хорошо знаю литературу Вашей страны, говорю по-английски довольно бегло, но мне было бы трудно писать на этом языке". В 70-е годы Тургенев писал Рольстону уже по-английски (первое английское письмо его к Рольстону написано 26 января 1872 г.). Томасу Карлейлю Тургенев также писал сначала по-французски (первое письмо Тургенева Карлейлю датировано 28 февраля (12 марта) 1858 г.), позднее (29 апреля 1871 г.) - по-английски. Из трех писем Тургенева к американской писательнице Эмме Лазарус два написаны по-английски (от 2 сентября 1874 г. и 23 октябри 1876 г.), третье (от 1 августа 1877 г.) - по-французски, очевидно, после того, как он узнал, что этот язык ей хорошо знаком: "Начну с того, чтобы испросить Ваше разрешение писать по-французски - этот язык столь же близко знаком Вам, как Ваш родной, мне же легче пользоваться французским, чем английским" {Letters to Emma Lazarus in the Columbia University Library, ed. by Ralph Leslie Rusk. N. Y., 1939, p. 17--19.}.

Письмо Тургенева к английскому журналисту Т. Э. Чайлду от 10 августа 1877 г., вероятно, по тем же соображениям написано по-французски, письмо же его к писателю и критику Эдмунду Госсе от 27 декабря 1881 г.-- по-английски.

Все эти примеры позволяют установить известную закономерность в чередовании языков писем: большая свобода в пользовании той или иной иностранной письменной речью возникала у Тургенева после того, как он находился более или менее продолжительное время в стране этого языка. Так, пребывание ого в Англии в 1870--1871 гг. сильно способствовало активизации его навыков в английской речи: этим и объясняется, что на 70-е годы приходится наибольшее количество писем, писанных им по-английски. Подобным же образом жизнь его в Баден-Бадене очень оживила его хорошее знание языка немецкого, к которому он также прибегал неоднократно как к языку письменных сношений.

В последнее десятилетие своей жизни Тургенев без каких бы то ни было затруднений пользовался всеми тремя указанными иностранными языками. Его иностранные собеседники оставили по этому поводу немало интересных для нас свидетельств. Один из американских делегатов на международном литературном конгрессе в Париже в июне 1878 г.-- Томас Уентворт Хиггинсон, рассказывая о встрече с Тургеневым, вспоминает, что русский писатель "сердечно приветствовал нас как американцев <...> и тепло говорил о тех наших соотечественниках, которых он знал, например об Эмме Лазарус и профессоре Бойесене", и прибавляет: "Все это говорил он по-английски и продолжал говорить на этом языке, хотя и не с полной легкостью и правильностью, и несмотря на то, что мы просили его говорить по-французски" {Higginsоn Thomas W. Cheerful Yesterdays. London, 1898. Отрывки из воспоминаний Хиггинсона о Тургеневе перепечатаны в журнале "The Anglo-Russian", 1898, vol. II, No 6, p. 198 (под заглавием "An American Aboli tionist on Tourgueneff"); мы цитируем их по этому источнику.}. Генри Джеймс, воспоминания которого о Тургеневе относятся приблизительно к тем же годам, свидетельствует, что Тургенев знал "английский язык удивительно хорошо", но что "он любил говорить на нем с англичанами и американцами, а я предпочитал слышать его остроумную французскую беседу... Он думал, что для англичанина или американца недоступно совершенное знание разговорного французского языка... Говорить по-английски ему удавалось не часто, так что, когда выпадал такой случай, он нередко употреблял в разговоре фразы, попадавшиеся ему в прочитанных английских книгах" {Минувшие годы, 1908, No 8, с, 51; Иностранная критика о Тургеневе, с, 133.}.

Письма Тургенева, писанные на немецком языке, представляют значительный интерес не только потому, что они позволяют судить о степени знакомства его с немецким языком в разные периоды жизни, по и в сравнительном отношении - для оценки многоязычия как одного из источников его индивидуального литературного стиля.

Близкое знакомство Тургенева с немецким языком относится к столь же раннему времени, как и с языком английским {В конце 20-х годов Тургенев учился в немецком пансионе Вейденгаммера и в середине следующего десятилетия сочинял уже немецкие стихи. О своем раннем знакомстве с английским языком сам Тургенев рассказывал Н. В. Гербелю. См.: Атеней. Историко-литературный временник. Л., 1926. Кн. 3, с. 121.}; во все последующие десятилетия жизни оно непрерывно укреплялось. Годы учения в Берлинском университете, частые поездки в Германию, довольно продолжительный период жизни в Баден-Бадене, постоянные сношения с немецкими издателями и переводчиками способствовали этому в большой степени. Известны широкие личные и эпистолярные связи Тургенева с многочисленными немецкими писателями его времени - П. Гейзе, Т. Штормом, Б. Ауэрбахом и др. Большинству из них он писал по-немецки. Существует немало свидетельств о прекрасном знании Тургеневым немецкого языка. Л. Фридлендер, например, утверждал, что Тургенев "говорил и писал по-немецки без запинки, редко употребляя французское или английское слово, когда подходящее немецкое ему не припоминалось" {Friedlander L. Erinnerungen, Reden und Studicn. Strassburg, 1905, Bd. I, S. 196.}. А. Дорен, опубликовавший по автографам писанные по-немецки письма Тургенева к Л. Пичу, особо отметил прекрасный язык этих писем: "Удивительно, насколько Тургенев владеет немецким языком, - до последних тонкостей выразительности,-- тем более удивительно, что этот язык был третьим по счету из тех, которыми он распоряжался полновластно. Почти с полной свободой и уверенностью пользуется он чужим идиомом; у него встречаются лишь небольшие погрешности в построении предложений, синтаксисе, грамматике, пунктуации,-- но никаких против духа нашего языка" {Iwan Turgcniew an Ludwig Pielsch. Briefe aus den Jahren 1804--1888, S. 15. То же подтверждали Ю. Шмидт и Г. Брандес, считавший, что Тургенев говорил по-немецки, "как немец".}.

Все иноязычные письма Тургенева заслуживают специального изучения как источники его языкового опыта, как показатели его тонкой лингвистической культуры.

Что же касается французского языка писем Тургенева, то он в особенности заслуживает изучения, не только как одно из наиболее привычных в его долголетней практике средств эпистолярных связей, но и как интересный материал для истории этого языка и тех изменений, какие происходили в нем на протяжении XIX в.

Французский язык писем Тургенева мало походит на тот, которым изредка пользовались в своих письмах другие русские писатели его времени. Еще в первой половине столетия писать письма по-французски было в обычае среди литераторов дворянского круга, и они делали это довольно свободно, не слишком погрешая против грамматических правил. Но французский язык, живший в русских устах, приобретал постепенно все более архаический характер, как бы застывая в чужеродном для него окружении. Уже французский язык Пушкина или Вяземского, основанный главным образом на классической французской литературной речи XVIII в., имел некоторые архаические черты в сравнении с тем, на котором говорили и писали в то время в Париже, и мог, вероятно, казаться несколько старомодным младшему поколению французских романтиков. Бытовые условия употребления французского языка в России в последующие десятилетия еще более усилили наметившийся ранее разрыв между живым обиходным французским языком и той отклонявшейся от его норм русско-французской речью, которая приобретала у нас черты своеобразного "диалекта", окрашенного сильными воздействиями русской разговорной речи. Юмористическим памятником этого своеобразного жаргона явились макаронические стихи "Сенсаций и замечаний госпожи Курдюковой за границею, дан л'этранже" И. П. Мятлева; в последующие годы из такого "нижегородско-французского" словоупотребления немало юмористических эффектов извлекли и русские драматурги и русские беллетристы, в том числе и сам Тургенев, не раз забавлявшийся над потугами болтать по-французски непривычных к этому любителей или над жаргоном, придуманным ими для этой цели. Однако исковерканная на русский лад французская речь, в которой фонетические и лексические искажения приобретали слишком явные черты, складывалась и слышалась у нас вовсе не в тех общественных слоях, где французский язык издавна пользовался распространением; между тем наряду с ней свойства "диалекта" постепенно приобретала у нас и традиционная французская речь дворянских гостиных или высших чиновных кругов; здесь отклонения от языка, на котором в то время говорили во Франции, были хотя и менее явными, но все же заметными, тем более что они становились устойчивыми и приобретали известную закономерность.

Тургенев, владевший французским языком не только как образованный парижанин, но и как писатели-французы {И. Тэн отмечал, что чистота и выразительность французской речи, Тургенева не раз напоминали ему l'art de causer французских салонов XVIII в. (Giraud V. Essai sur H. Taine. 2-me ed., Paris, 1901, p. 190, 271). Об образцовом французском языке Тургенева сохранился также ряд других свидетельств: См.: Наumant E. La culture francaise en Russie. Paris, 1910, p. 366; Huber-Nооdt U. L'occidentalisme de Tourgueneff. Paris, 1922, p. 15.}, остро ощущал все типические признаки этого "петербургского" или "московского" французского языка своего времени. В ряде его произведений, написанных за границей, а также в его письмах мы встречаем немало тонких наблюдений и замечаний по этому поводу, имеющих значение исторических свидетельств. В "Дыме", например, изображая Литвинова, встретившего в Баден-Бадене "довольно многочисленное общество дам и кавалеров", Тургенев пишет: "Литвинов тотчас признал их за русских, хотя они все говорили по-французски... потому что они говорили по-французски" (гл. X). В том же романе Ирина говорит о Потугине: "И по-русски можно с ним говорить, хоть дурным языком, да русским, а не этим вечным приторным, противным, петербургским французским языком!" (гл. XII). Это и был тот самый, ставший уже старомодным, выродившийся французский литературный язык с его застывшими салонными формулами учтивости, архаическими элементами в лексике и синтаксическими построениями по русскому образцу, который все еще по традиции считался у нас если не образцовым, то правильным, и поэтому даже пригодным для литературных целей {Жюльетта Адаи в од ной из своих книг о русском великосветском обществе (изданной под русским псевдонимом) с иронией отзывается о тех "стереотипных формах языка, которые в Петербурге считаются французскими, во всем остальном мире считаются русскими, и которые не являются ни теми, ни другими" (Comte Paul Vassili. La societe russe par un Russe. Paris, 1878, vol. I, p. 56. Цит. но.: Haumant. E. La culture francaise en Russie, p. 454).}. Попытки воспользоваться им в печати, например для переводов с русского, Тургенев неоднократно признавал покушениями с негодными средствами; он резко отзывался о тех французских литераторах или случайных лицах, которые пытались переводить на подобный язык произведения русской литературы. "Французская речь, так, как она живет в русских устах - им <французам> особенно противна",-- писал Тургенев М. В. Авдееву 25 января 1870 г. По поводу выполненного в России перевода одного из романов Авдеева Тургенев сообщал автору, мечтавшему издать свой роман в Париже: "Перевод Ваш сделан русским и, вероятно, написан тем московско-французским языком, который французам просто ужасен: приходится решительно всё переделывать, ибо мы, русские, и не подозреваем, какие они пуристы" (письмо от 18(30) апреля 1868 г.) {Ср. в письме Тургенева к M. A. Языкову от 14(26) сентября 1877 г. по поводу присланных через него переводов некоего Петровского, которому, но словам Тургенева, "еще долго придется трудиться над изучением французского языка".}. "Здешние издатели при одном упоминании "русской дамы" переводчицы приходят в ярость до пены у рта",-- писал Тургенев тому же Авдееву 26 апреля (8 мая) 1873 г. Известно, наконец, как сурово встретил Тургенев неудачную попытку В. М. Михайлова перевести "Евгения Онегина" Пушкина французскими стихами {Труды Отдела новой русской литературы Института русской литературы. М.; Л., 1948. Кн. 1, с. 53--54.}.

Причина переводческих неудач заключалась, однако, не только в свойствах "петербургско-московского" французского языка, типические черты которого впоследствии были описаны {Welter G. Les fautes que font les Russes en parlant francais. Москва, 1904.}, и даже не в том, что придирчивые французские редакторы были "пуристами"; причины эти, несомненно, лежали глубже,-- в тех существенных изменениях, которым французский язык подвергся в XIX в.

Заметные сдвиги в сложном развитии французского языка - как литературного, так и разговорного - произошли на глазах у Тургенева. Историки французского языка отмечают, например, что в течение этого столетия народно-парижский язык оказал сильное воздействие на разговорную речь широких масс во Франции и что он сыграл также немалую роль в обновлении средств выразительности во французском литературном языке. Соотношения между литературным и разговорным языком изменились, отражая новую социальную действительность национальной жизни и перемены во взаимодействиях ее социальных сил. Интересно, например, что в области фразеологии во второй половине XIX в. получили широкое распространение и устойчивое употребление идиоматические выражения, никогда прежде не встречавшиеся в таком количестве в печати и в произведениях художественной прозы; в области лексики характерным для этого периода является обилие неологизмов, в значительно меньшем числе употреблявшихся в первой половине XIX в. От Бальзака до Флобера, Гонкуров и Золя идет во французской литературе ряд разнообразных попыток раскрыть все средства и возможности, которые таил в себе французский язык, дотоле стесненный в своем развитии, применить их для создания действительно широкой многокрасочной картины социальной действительности своего времени или давнего исторического прошлого. Тургенев, несомненно, был широко посвящен во все споры, шедшие тогда в кругах французских писателей относительно литературного языка, и хорошо знал все производившиеся на его глазах лингвистические эксперименты. Неизменный участник "кружка пяти" (кроме Тургенева, в этот кружок входили Г. Флобер, Э. Гонкур, А. Доде, Э. Золя), Тургенев был также судьей и экспертом во всех областях этого языкового новаторства, в чем бы оно ни проявлялось, будь то флоберовская доктрина "propriete des mots" - искусство пользоваться всеми ресурсами лексики, или парижские арготизмы, которыми Э. Золя упорно, с артистическим умыслом и без всякого стеснения начинял страницы своих романов, или болезненное тяготение Э. Гонкура к неологизмам, изысканным и эфемерным, или, наконец, южнофранцузские диалектизмы в повествовательной прозе А. Доде.

Тургенев являлся в то же время непосредственным свидетелем тех языковых процессов, которые происходили во Франции не за рабочими столами его друзей писателей, но в гораздо более широких литературно-артистических кругах. Он был, разумеется, очевидцем тех языковых изменений, какие обнаружились после 1870 г., когда арготизмы захлестнули французский театр и ежедневную прессу, заставив на время забыть классическую французскую речь ради жаргона французских бульваров. Этот процесс был настолько явным и заметным, что обращал на себя внимание посторонних наблюдателей, в том числе и русских путешественников, приглядывавшихся к нему извне, а не изнутри, как это мог делать Тургенев, и не столь длительно, как он. Заезжий русский путешественник с некоторым испугом свидетельствовал в конце 70-х годов, что в Париже "язык, на котором ведутся разговоры, не имеет ничего общего с языком Расина и Вольтера", что "язык Вольтера устарел теперь, как язык Остромирова Евангелия, вся литература и общество употребляет argot", и приводил длинный список этих новых слов арготического происхождения, получавших в Париже повсеместное употребление {Скальковский К. В Париже. СПб., 1898, с. 171, 303.}. По этой же причине французский язык "помпадуров" Салтыкова-Щедрина представлял собою, по его собственной характеристике, "непостижимую смесь языка кафешантанов и языка кокоток". Любопытно, что и Достоевский, пародийно изобразив в "Бесах" в лице Кармазинова Тургенева, придал его французскому языку те же "арготические" черты {Haumant E. La culture francaise en Russie, p. 452--453.}.

Письма Тургенева, писанные по-французски, представляют значительный интерес именно потому, что они в высокой степени отразили на себе все те изменения во французской речи, которые он наблюдал сам, живя во Франции {Еще Анненков опубликовал письмо к нему Тургенева от 10(22) июня 1859 г., в котором сделан ряд интересных замечаний о языке французских "мужичков", которые "сильно ругаются и употребляют необыкновенно замысловатые выражения". Д. Н. Садовников записал беседу с Тургеневым о французской поэзии и об "откровенности" языка поэтов Ж. Ришпена, Бушора и др. (Встречи с И. С. Тургеневым.-- Русское прошлое, 1923, кн. 1, с. 81). Тургенев до конца жизни не переставал интересоваться особенностями французской лексики и ее русскими эквивалентами. Так, в письме к А. В. Торопову от 11(23) ноября 1876 г. он просил доставить ему "последнее издание макаровского русско-французского и французско-русского словаря". О точке зрения Тургенева на проблему многоязычия в литературном творчестве см. в докладе М. П. Алексеева на VI конгрессе по сравнительному литературоведению в г. Бордо: Le pluralinguisme et la creation litteraire.-- Actes du VIe Congres de L'Association internationale de litterature comparee. Stuttgart: Kunst und Wissen - Erich Bieber, 1975, p. 37--40.}. Они могут быть подвергнуты такому же языковедческому анализу, какому подверглись язык писем Флобера или лексика "Дневника" Гонкуров.

Интерес с этой стороны представляют, однако, не только французские, но и русские письма Тургенева, в которых то и дело встречаются французские фразы и, в особенности, идиоматические обороты. Тургенев был очень восприимчив к ним и постоянно пересыпал ими свою речь. В его письмах идиоматизмов так много, что из них можно было бы составить специальный словарик. В воспоминаниях Я. П. Полонского о Тургеневе в пору его последнего пребывания на родине рассказывается о тех беседах, какие он вел с ним в то время, в частности именно о французском языке: "Иван Сергеевич беспрестанно изобретал разные французские фразы и говорил мне: ну-ка, переведи... попробуй!.. Например, говорил Тургенев, как ты переведешь "Vous m'en direz tant", "En egard a votre pere", "Tete-beche", "Ah! que nenni!", "Vous allez vider le plancher", "Il rit jaune et fila doux"... Помню, как мне трудно было передать смысл фразы: "Vous me le faites a l'oseille". Oseille - значит "щавель", и вероятно в старину говорилось: omelette a l'oseille. Нужно при этом вспомнить басню, как журавля лисица угощает яичницей на сковороде, чтобы фразу эту перевести словами: "Вы со мной плутуете"". "Этого мало,-- продолжает Я. П. Полонский.-- Тургенев сочинил для меня целое письмо по-французски, для того чтобы я перевел его, т. е. поломал себе голову, отыскивая точь-в-точь подходящие русские выражения, т. е. не отступая ни на волос от смысла французской фразы. Многим знатокам французского языка, конечно, это не интересно; но подлинник этого письма (черновой брульон) у меня сохранился, и я решаюсь для любопытных переписать его". И Полонский действительно приводит это письмо-эксперимент, своеобразный языковой фокус, весь текст которого сплошь состоит из идиоматических фраз, лишенных содержания и едва ли поддающихся переводу на какой-либо язык. Оно может служить столь интересным свидетельством познаний Тургенева во французском языке, что заслуживает полного воспроизведения:

"Mon cher Monsieur, Votre lettre en egard a notre situation respective ne pouvait mieux tomber; tout vient a point a qui sait attendre et ce n'est pas la une affaire qu'on puisse traiter par le menu. Mais je ne veux suivre vos; conseils que sous benefice d'inventaire. Apres tout, il n'y a pas peril on la demeure et dans l'action de M. NN. Je ne vois guere de quoi l'oueller un chat. Je n'en saurais demordre sans vouloir pourtant fournir caution bourgeoise. Donnant - donnant. Il y a certainement du tirage dans nos affaires, mais a quoi bon y meler le tiers et le quart et n'etait le desir de sortir du petrin, j'accepterais volontiers tour ce passe-droit qui me met la bride au cou. Libre a vous de me morigener. Quant a moi, je dis: Donnant - donnant" {Полонский Я. П. Тургенев у себя в последний приезд его на родину.-- Нива, 1884, No 7, с. 163; перепечатано в книге: Полонский Я. И. Повести и рассказы. СПб., 1895. Ч. II, с. 585. Как в первопечатном тексте этой статьи, так и в перепечатке французские тексты этого "воображаемого" письма искажены; мы внесли в них некоторые поправки.}.

Но следует, впрочем, думать, что за этим словотворчеством скрывалось своего рода эстетическое любование языком, всеми средствами которого он овладел с полным совершенством. Знание чужого языка но обязательно предполагает пристрастие к нему. У Тургенева действительно не было пристрастий ни к французскому, ни к какому-либо другому языку, кроме родного. Он сам признавался с полной искренностью в предисловии к своим "Литературным и житейским воспоминаниям" (написанном в Баден-Бадене в 1868 г.), что его "преданность началам, выработанным западною жизнью", не помешала ему "живо чувствовать и ревниво оберегать чистоту русской речи". Недаром также в письмах к гр. Е. Е. Ламберт Тургенев писал о "бескостной гибкости французского языка" и, сравнивая этот язык с "предупредительным лакеем", который "забегает вам навстречу и иногда заставляет вас говорить не совсем то, что вы думаете", противопоставлял ему русский: "То ли Дело возиться с этим молодым, свежим, неуклюжим, по здоровым языком". В этой сравнительной оценке двух языков, соотношения которых он изучал на практике в течение всей своей жизни, Тургенев высказывал личное убеждение, сложившееся в виде итога; любопытно, однако, что то же самое о французском языке и до него утверждали многие другие русские писатели, начиная от Пушкина и его друзей {П. А. Вяземский вспоминает, что когда Пушкина спросили однажды, умна ли та собеседница, с которой он долго разговаривал, Пушкин будто бы ответил "очень строго и без желания поострить": "Не знаю... ведь я с ней говорил по-французски" (Разговоры Пушкина. Собрали С. Гессен и Л. Модзалевский. М., 1929, с. 83). У В. К. Кюхельбекера в письме 1832 г. есть следующие строки: "Пишу, мой милый друг, тебе сегодня по-русски, раз - потому, что хочу писать о многом и много, а на французском мне трудно разговориться, во-вторых, потому, что даже боюсь на последнем языке иногда сказать вовсе не то, что сказать бы желал" (Литературное наследство, т. 59. М., 1954, с. 412). Напомним, наконец, письмо к Гоголю А. О. Смирновой от 18 декабря 1844 г.: "Извините меня, если я слишком резко выразилась. У меня-таки есть резкость в выражениях, да притом я по-русски пишу с трудом. По-французски можно делать упреки с комплиментами, а по-русски никак нельзя" (Русская старина, 1888, октябрь, с. 144).}.

Необходимо в связи с этим подчеркнуть, что нигде, может быть, Тургенев не отзывался о русском языке с более страстной любовью и уверенностью в его силах, как именно в своих письмах; задолго до того, как его знаменитое стихотворение в прозе "Русский язык" получило свою окончательную печатную редакцию, оно уже в очень близкой форме сообщалось в письмах к его русским друзьям и корреспондентам {Н. В. Щербань вспоминает: "Говорили о России, о ее положении в Европе, об ее будущности, о тех, кто скептически относится к ее судьбам<...> и я, быть может, сомневался в них,-- заметил Тургенев,-- но язык? Куда денут скептики наш гибкий, чарующий, волшебный язык? Поверьте, господа, народ, у которого такой язык, народ великий" (Щербань Н. В. Тридцать два письма И. С. Тургенева и воспоминания о нем.-- Русский вестник, 1890, кн. 7, с. 12--13). См. также письма Тургенева к А. А. Фету (1871), к О. К. Гижицкой (1878) и др.}.