Письмо Полине Виардо - Письма (1831-1849) - Мемуары и переписка- Тургенев Иван Сергеевич

26 ноября (8 декабря) 1847. Париж

Paris, le 8 decembre 47.

Je commence par vous remercier, Madame, pour la bonne et charmante lettre que Madame votre mere m'a remise de votre part. Vous faites bien de vous souvenir de vos, vieux amis; ils vous en sont tellement reconnaissants! Danke, danke.

Tous les details que vous nous donnez de votre vie a Dresde sont lus et relus mille fois; les Dresdenois sont decidement un bon peuple... Je vous avouerais cependant que les petites mesquineries de ce M-r Bank m'ont un tan|, toit peu vexe... ce M-r Truhn. En verite, j'ai honte de le dire, mais ne pourrait-on pas, fi! je n'acheve pas ma phrase et vous demande pardon d'avoir prononce ce nom. Passons a autre chose.

Et avant tout, il faut que je vous dise que "maman" se porte tres bien et Mlle Antonia aussi; et Mme Sitches aussi; le papa Sitches tousse un peu, mais ce n'est pas du tout etonnant. Des 900 000 mille {Так в подлиннике.} habitants de Paris, il y en a 899 999 qui ont la grippe, et le seul qui ne l'ait pas, c'est Louis-Philippe, car ce monsieur a tous les bonheurs1. Cependant, pardon! je m'oubliais; je n'ai pas la grippe non plus; mais c'est que moi aussi, je ne puis pas me plaindre de mon sort. Su hermano de Vd va tres bien de meme; il a fait magnifiquement relier un exemplaire de sa methode, qu'il destine a la reine Christine, pour qu'elle apprenne a sa fille l'art de faire des fioritures et des transpositions2. A propos de musique, j'ai entendu Mlle Alboni dans "Semiramide". Elle y a eu un tres grand succes. Sa voix a entierement change de caractere depuis Petersbourg; de brutale qu'elle etait, elle est devenue molle, trop molle; elle chante a la Rose Cheri, maintenant; elle fait bien les agilites; le timbre de sa voix est excessivement doux et insinuant, mais pas d'energie, pas de mordant. Comme actrice, elle est nulle; sa figure placide et grasse se refuse a toute expression dramatique; elle se borne de temps en temps a froncer peniblement le sourcil. Ce qu'elle a dit de mieux a ete le "In si barbara sciagura". Les Parisiens en sont enchantes. Mme Grisi, talonnee par l'emulation, s'est surpassee; elle m'a vraiment fait plaisir3. Coletti n'a pas ete mauvais non plus, quoique, en general, je trouve qu'il chante en pere de famille. Hier, je suis alle, avec le jeune Leroy d'Etioles, a l'Opera-Comique; on y donnait "La Dame blanche"4. Quelle jolie musique, galante, spirituelle et chevaleresque! C'est moins brillant, mais peut-etre plus francais encore qu'Auber; Boieldieu est pale quelquefois, mais jamais vulgaire (ce qui n'arrive que trop souvent au papa de "La Muette")5. Roger a chante avec une fatuite et une pretention inconcevables. Vernet m'a fait un tres grand plaisir dims la vieille piece: "Le Pere de la debutante". Tous les acteurs francais sont essentiellement realistes, mais personne ne l'est aussi finement, aussi "brovontement", dirait un Allemand, que Vernet. Il contente a la fois l'instinct eb l'esprit du spectateur; il transporte d'aise le connaisseur, il fait rire et il fait sourire. Quel dommage qu'il se fasse vieux! Voila quelqu'un qui s'entend a creer6.-- Il y a des artistes qui parviennent a se debarrasser de leur individualite; mais a travers la personne qu'ils representent, on voit cependant l'acteur qui s'efface, qui s'observe... et cette espece de contrainte reagit sur vous. Vous etiez encore ainsi a Petersbourg, mais deja alors votre talent brisait ses dernieres entraves (je me rappelle maintenant les premieres representations de "La Somnambule"), et depuis?..7 Vous avez eu la bonte de dire dans votre lettre que vous prefereriez aux louanges dont on vous accable le serrement de main d'un ami... je crois bien que j'aurais voulu vous serrer la main apres la representation des "Huguenots", comme a Berlin avec Muller. Se acuerda Vd.? (A propos, sa-vez-vous que mon maitre d'espagnol est tres content de moi? Je ne parle plus que cette langue a la rue Michodiere, n®8.) Est-ce que les dames Kamienska (dont par parenthese nous sommes un peu jaloux ici) ne viendront pas a Berlin pour le temps que vous y sejournerez? Je parie que cette idee leur est deja venue. Ce ne serait pas deja si surprenant.

Vous me dites que vous vous etes mise a lire "Uriel Acosta", de Gutzkow8. N'est-ce pas que ce phantome, que cet ouvrage penible d'un homme d'esprit sans talent, tout farci d'allusions et de preoccupations politiques, religieuses et philosophiques, vous a deplu? Et puis, tous ces effets criards, ces coups de theatre,-- y a-t-il quelque chose de plus degoutant qu'une brutalite qui n'est pas naive? L'ombre de Shakespeare pese sur les epaules de tous ces auteurs dramatiques; ils ne peuvent se defaire de leurs reminiscences; ils ont trop lu, les malheureux, et pas du tout vecu! Ce n'est qu'en Allemagne qu'il a ete possible qu'un ecrivain deja connu (M. Mundt, le mari de la soeur de Millier) se soit vu reduit a afficher dans les gazettes qu'il desirait une epouse (ce fait est litteralement vrai). On no peut plus rien lire par le temps qui court. Gluck disait d'un opera qu'il puait la musique (puzza musica). Tou's' les ouvrages qu'on fait aujourd'hui puent la litterature, le metier, la convention. Pour trouver une source encore vive et pure, il faut remonter bien haut. Le prurit litteraire, le bavardage de l'egoisme qui s'etudie et s'admire soi-meme, voila la plaie de notre temps. Nous sommes comme les chiens qui retournent a leurs vomissements. C'est l'Ecriture qui le dit, naivement, cette fois. Il n'y plus ni Dieu ni Diable, et l'avenement de l'Homme est encore loin. Je regrette beaucoup que nous n'ayons pas eu le temps de lire a Paris "Promethee"... Oserais-je vous prier de ne pas le lire sans moi? II y a encore Feuerbach, dont j'aurais voulu faire la connaissance. Parmi tout ce qui ecrivaille maintenant en Allemagne, c'est le seul homme, le seul caractere et le seul talent9. Voici encore un b"n et bel ouvrage, et pas litteraire, Dieu merci! le 2-d vol<ume> de "La Revolution francaise", par Michelet. Cela part du coeur, il y a du sang, de la chaleur la-dedans; c'est un homme du peuple qui parle au peuple,-- c'est une belle intelligence et un noble coeur. Le 2-d volume est infiniment superieur au premier. C'est tout l'inverse pour le livre de Louis Blanc10.

Je crains cependant que ma lettre ne devienne trop longue, et, malgre tout le plaisir que j'ai a babiller devant vous, je ne voudrais pas abuser de votre complaisance. Je n'ajouterai plus que quelques mots. Je mene ici une vio qui me plait excessivement: toute la matinee je travaille; a 2 h. je sors, je vais chez maman ou je reste une demi-heure, puis je lis les journaux, je me promene; apres diner, je vais au theatre ou je retourne chez maman; le soir, quelquefois, je vois des amis, surtout M. Annenkoffll, un charmant garcon aussi fin d'esprit qu'il est gros de corps; et puis je me couche, et voila. Savez-vous qu'il y a aujourd'hui juste un mois que vous etes partie?

Adieu, Madame!., je vous souhaite tout ce qu'il y a de meilleur au monde. Rappelez-moi, s'il vous plait, au bon souvenir de votre mari; je vais lui ecrire un de ces jours; j'espere qu'il se porte a merveille. Nous attendons avec impatience de vos nouvelles. Embrassez Louise de ma part. Je vous serre la main bien amicalement, et je reste pour toujours

Votre devoue

Iv. Tourgueneff.

P. S. Je... Mais non decidement, j'aurais trop de choses encore a vous dire; je prefere me taire. Je profite cependant de cette occasion pour vous resouhaiter tout ce qu'il y a de meilleur au monde.

Полине Виардо С французского:

Париж,

8 декабря 47.

Для начала благодарю вас, милостивая государыня, за милое и прелестное письмо, переданное мне по вашему поручению вашей матушкой. Вы хорошо делаете, что не забываете старых друзей; они вам так за это признательны! Danke, danke {благодарю, благодарю (нем.).}.

Все подробности, которые вы сообщаете о вашей жизни в Дрездене, тысячу раз читаны и перечитаны; положительно дрезденцы - славный народ. Признаюсь, однако, что мелочные придирки этого г-на Банка меня немного раздражали... и еще этот г-н Трун; поистине, мне стыдно говорить об этом, но неужели невозможно, фи! не заканчиваю фразы и прошу прощения за то, что произнес это имя. Перейдем к другому.

Прежде всего я должен вам сообщить, что "мама" совершенно здорова, и м-ль Антопия тоже, и г-жа Сичес также; папаша Сичес немного кашляет, но в этом нет ничего удивительного. Из 900 000 жителей Парижа 899 999 человек болеют гриппом, и единственный человек, у которого его нет, это - Луи Филипп, потому что этому господину везет во всем1. Впрочем, виноват! Я позабыл себя, у меня также нет гриппа; но дело в том, что и мне также на свою судьбу жаловаться нечего. Su hermano de Vd {Ваш брат (исп.).} тоже вполне благополучен; он великолепно переплел один экземпляр своей методы и предназначает его королеве Христине, дабы она обучила свою дочь искусству делать фиоритуры и транспозиции2. Кстати о музыке. Я слышал м-ль Альбони в "Семирамиде". Она имела очень большой успех. Ее голос совершенно изменил свой характер со времен Петербурга; из грубого, каким он был, он сделался мягким, слишком мягким; теперь она ноет в манере Розы Шери; она хорошо выполняет рулады; тембр ее голоса чрезвычайно нежен и вкрадчив, но в нем нот энергии, нет яркости. Как актриса она ничто; ее безмятежное, полное лицо противится всякому драматическому выражению; она ограничивается тем, что время от времени с усилием морщит брови. Лучше всего она спела "In si barbara sciagura" {"В столь ужасном несчастье" (итал.).}. Парижане от нее в восторге. Г-жа Гризи, подстегнутая соревнованием, превзошла самое себя; она доставила мне истинное удовольствие3. Колетти также был недурен, хотя в общем я нахожу, что он поет как добрый отец семейства. Вчера я отправился с молодым Леруа д'Этиолем в Комическую оперу; там давали "Даму в белом"4. Что за прелестная, изящная, остроумная, благородная музыка! Это нечто менее блестящее, но, быть может, еще более французское, чем музыка Обера; Буальдье иногда бледен, но никогда но бывает вульгарен (что случается, и даже слишком часто, с папашей "Немой"5). Роже пел с поразительным самодовольством и претензией. Верно доставил мне большое наслаждение в старой пьесе "Отец дебютантки". Все французские актеры в существе своем реалисты, но лет ни одного, кто был бы так тонко, так, как сказал бы немец, "клупоко" реален, как Берне. Он одновременно удовлетворяет и чувство и ум зрителя: он восхищает знатока, он заставляет и смеяться, и улыбаться. Как жаль, что он стареет! Вот человек, умеющий творить6. Есть артисты, которым удается отрешиться от своей индивидуальности; но сквозь представляемый ими образ все-таки проглядывает актер, который следит за тем, чтобы эту индивидуальность скрыть... и подобная связанность отзывается на зрителе. Такою были вы еще в Петербурге, но уже тогда ваш талант разбивал свои последние оковы (мне вспоминаются теперь первые представления "Сомнамбулы)), а с тех пор?..7 Вы были так добры, заметив в вашем письме, что предпочли бы похвалам, которыми вас осыпают, дружеское рукопожатие... конечно же, я хотел бы пожать вашу руку после представления "Гугенотов", как тогда в Берлине, в присутствии Мюллера. Se acuerda Vd? {устраивает ли это вас? (исп.).} (Кстати, знаете ли, что мой учитель испанского языка мною очень доволен? Я говорю только на этом языке в доме No 8 по улице Мишодьер.) Неужели дамы Каменские (которым мы, между прочим, немного здесь завидуем) не приедут в Берлин, когда вы там будете? Держу пари, что эта идея уже пришла им в голову. Это было бы не так уж удивительно.

Вы говорите, что принялись читать "Уриэля Акосту" Гуцкова8. Не правда ли, это призрачное, вымученное произведение умного, но бесталанного человека, все начиненное различными намеками и размышлениями - политическими, религиозными и философскими - вам не понравилось? А притом, все эти крикливые, чисто театральные эффекты, - может ли быть что-нибудь отвратительнее грубости, лишенной простодушия? Тень Шекспира тяготеет над всеми этими драматическими авторами, они не могут отделаться от воспоминаний; слишком много эти несчастные читали и слишком мало жили! Только в Германии было возможно, чтобы уже пользующийся известностью писатель (г-н Мундт, муж сестры Мюллера) был вынужден поместить в газете объявление о том, что он желает найти себе супругу (это факт совершенно достоверный). Ничего нельзя читать в нынешние времена. Глюк говорил об одной опере, что от нее разит музыкой (puzza musica). От всех создаваемых ныне произведений разит литературой, ремеслом, условностью. Чтоб отыскать еще живой и чистый источник, нужно подняться далеко вверх по течению. Литературный зуд, болтовня эгоизма, изучающего самого себя и восхищающегося самим собою,-- вот язва нашего времени. Мы точно псы, возвращающиеся к своей блевотине. Так говорит Писание, на этот раз вполне простодушно. Нет более ни Бога, ни Дьявола, а до пришествия Человека еще далеко. Мне очень жаль, что у нас в Париже не нашлось времени прочитать "Прометея"... Смею ли я вас просить не читать его без меня? С кем бы я хотел еще познакомиться, так это с Фейербахом. Среди всех, кто пописывает теперь в Германии,-- это единственный человек, единственный характер и единственный талант9.

Вот еще хороший, отличный труд и, слава богу, не литературный: второй том "Французской революции" Мишле. Это идет от сердца, тут есть и кровь, и внутренний жар; тут человек из народа обращается к народу,-- это прекрасный ум и благородное сердце. Второй том несравненно выше первого. Совершенно обратное явление с книгой Луи Блана10.

Боюсь, однако, что мое письмо становится уже слишком длинным, и, несмотря на всё удовольствие болтать перед вами, я не хотел бы злоупотреблять вашею снисходительностью. Прибавлю всего лишь несколько слов. Я веду здесь жизнь, которая мне чрезвычайно нравится: все утро я работаю; в два часа я выхожу и иду к матушке, у которой сижу с полчаса, затем читаю газеты, гуляю; после обеда отправляюсь в театр или возвращаюсь к матушке; по вечерам иногда видаюсь с друзьями, особенно с г-ном Анненковым11, прелестным малым, который столь же тонок умом, сколь толст телом; а затем я ложусь спать, вот и всё. Знаете ли вы, что сегодня ровно месяц с тех пор, как вы уехали? Прощайте, милостивая государыня... желаю вам всего самого лучшего. Передайте от меня, пожалуйста, поклон вашему мужу; на днях буду писать ему; надеюсь, что он чувствует себя превосходно. Мы с нетерпением ждем от вас вестей. Поцелуйте от меня Луизу. Дружески жму вашу руку и остаюсь навсегда

преданный вам

Ив. Тургенев.

P. S. Я... Но нет, решительно нет, слишком много я мог бы вам еще сказать; предпочитаю умолкнуть. Воспользуюсь, однако, случаем, чтобы еще раз пожелать вам всего самого лучшего на свете.