Письмо Полине Виардо - Письма (1831-1849) - Мемуары и переписка- Тургенев Иван Сергеевич

2 (14) декабря 1847. Париж

Paris, 14 decembre 47.

Bravo, Madame, bravo evviva! Je ne puis commencer ma lettre autrement. Encore une grande victoire! Vous avez fait a Dresde et a Hambourg ce que la Diete vient de faire contre le Sonderbund; apres avoir enfonce les ailes vous allez mettre le centre (Berlin) en pleine deroutel. Et puis vous irez comme Cesar a la conquete de la Grande-Bretagne2.-- (Tudieu - quel ton epique!) - Vous nous avez fait aussi beaucoup de plaisir en nous racontant votre voyage de Berlin a Hambourg. En general - ce qu'il y a surtout de charmant dans les lettres que vous ecrivez a Mme vqtre mere - ce sont les details que vous nous donnez... Les details - mais c'est le coloris, la lumiere du tableau; ne nous envoyez pas des simples dessins ou des grisailles. Chacune de vos lettres est relue une dizaine de fois,-- toujours deux fois de suite a haute voix. (C'est moi qui fais l'office de lecteur.) Et puis apres l'avoir devoree en blcc - on se met a l'eplucher par-ci, par-la; l'appetit revient en mangeant - et on recommence. Je ne puis vous cacher que vous faites des fautes d'orthographe en espagnol! Ma's ce n'est qu'un charme de plus... (corps penche en avant, sourire aimable, pied droit en arriere... chanson finnoise3.) A propos - il y a encore une chose dans vos lettres qui nous rend bien contents: c'est de voir que vous vous portez bien. (Je crache trois fois!) Aussi - ne fut-ce que par emulation - nous nous portons tous tant que nous sommes a merveille.-- Ce que c'est que l'emulation!

Je regrette de me voir force de vous le dire, Madame, mais cette fois-ci je n'ai absolument aucune nouvelle interessante a vous communiquer.-- Toute cette semaine je ne suis presque pas sorti de chez moi; j'ai travaille a force; jamais les idees ne m'etaient venues si abondamment; elles se presentaient par douzaines. Je me faisais l'effet d'un pauvre diable d'aubergiste de petite ville qui se voit tout a coup assailli par une avalanche de visiteurs: il finit par perdre la tete et ne plus savoir ou loger son monde. - Avant-hier j'ai lu une des choses que je venais de terminer a deux amis russes; ces messieurs ont ri a se tordre... Ca me faisait un effet extremement etrange et fort agreable... Decidement, je ne me savais pas si drole que ca.-- Et puis il ne suffit pas de terminer une chose, il faut la copier (voila une corvee!) et l'expedier... Aussi les editeurs de ma Revue vont-ils encore ouvrir de grands yeux en recevant coup sur coup des gros paquets de lettres! - J'espere qu'ils en seront contents4, je prie bien humblement mon bon ange (tout le monde en a un, a ce qu'on dit) de continuer a m'etre favorable - et je vais continuer de mon cote a abattre de la besogne. C'est une excellente chose que le travail.

Ecoutez, Madame. Si apres la reception de cette lettre, vous avez encore a chanter "Le Barbier", intercalez-y l'air de Balfe... Je veux qu'on me pende si le public ne casse pas les banquettes5. Je connais les Hambourgeois (Ich ken-ne meine Pappenheimer6), il leur faut quelque chose d'epice.

(N. В.-- Depuis quelques jours - tout en ecrivant - je ne fais que chantonner l'air de Loic7. Ah mon Dieu! et ma chevriere! - Vous l'aurez, Madame, vous l'aurez a Berlin8. Je vous en donne ma parole d'honneur.) Depuis deux a trois jours nous avons ici un temps su-perte. Je fais de grandes promenades avant diner aux Tuileries. J'y regarde jouer une foule d'enfants, tous charmants comme des amours, et si coquettement habilles. Leurs caresses gravement enfantines, leurs petites joues roses mordillees par le premier froid de l'hiver, l'air placide et bon des bonnes, le beau soleil rouge a travers les grands marronniers,-- ces statues, ces eaux dormantes, la majestueuse couleur gris-sombre des Tuileries - tout cela me plait infiniment, me repose et me rafraichit apres une matinee de travail. J'y reve - non pas vaguement - a l'allemande... j'y reve a ce que j'ai fait, a ce que je vais faire, je me souviens... Je ne manque jamais (c'est a dire les 3 ou 4 fois que j'y ai ete) d'aller faire ma visite au Lion de Barye - qui se trouve a l'entree des Tuileries du cote de la riviere - mon groupe favori9. Le soir je vais chez "bonne maman". Nous y avons passe il y a quelques jours - cinq ou six heures avec Manuel - a faire mille extravagances... Cela nous a fait penser a Courtavenel, a Mascarille, a Jode-let etc., etc., etc., etc.10 Vous n'etes pas la seule qui y pensiez, Madame... Vous souvenez-vous du jour, ou nous regardions le ciel si pur a travers les feuilles dorees des trembles... Vous souvenez-vous... Ah, mais je n'en finirais pas si je me mettais sur ce chapitre.

Mon Dieu, que c'est donc beau l'automne... pas quand il fait, sale et crotte - (vos pflia, pflia sont parfaits de verite) - mais quand le ciel est bien transparent, bien pacifique... Il y a du Louis XIV vieillard dans un beau jour d'automne... Vous allez vous moquer de ma comparaison..; Eh bien tant mieux! Riez meme, riez aux eclats - a montrer toutes vos dents - vous savez ce que vous disait votre vieux Monsieur de Mecklembourg sur la route de Berlin a Hambourg11.

J'ai promis a Madame votre mere de lui porter ma lettre - il faut lui laisser de la place. J'aurais du y penser d'avance et resserrer davantage mes lignes. C'est pour le coup que vous aurez le droit de me nommer bavard.

Je vais ecrire l'un de ces jours une lettre a votre mari. Le 2d vol. de Michelet est un chef-d'oeuvre12. Louis Blanc se couvre de ridicule par sa querelle avec Eugene Pelletanl3.-- Je salue bien amicalement le grand chasseurl4. Je pense souvent a Louise pendant mes promenades aux Tuileries - et je l'embrasse bien fort. Que Dieu vous conserve tous! Je vous souhaite tout le bonheur imaginable, je vous serre fortement la main, je vous refelicite et je reste

Votre ami devoue

J. Tourgueneff.

P. S. N'ayant pas trouve Mme votre mere a la maison, je ferme cette lettre de peur de retard. J'ecris cela dans la boutique d'un epicier et je vais cacheter ma lettre avec sa cire et le sceau de ses armes.

Полине Виардо С французского:

Париж,

14 декабря 47.

Браво, милостивая государыня, браво, evviva {ура (итал.).}! Я не могу начать моего письма иначе. Еще одна великая победа! Вы совершили в Дрездене и Гамбурге то, что сейм только что совершил в отношении Sonderbund'a, разбив оба крыла, вы готовы нанести полное поражение центру (Берлину)1. А затем вы, подобно Цезарю, отправитесь на завоевание Великобритании2. (Чёрт возьми - что за эпический тон!) - Вы доставили нам также большое удовольствие, рассказав о вашем путешествии из Берлина в Гамбург. Вообще, что особенно прелестно в письмах, которые вы пишете вашей матушке, так это содержащиеся в них подробности... Подробности - да ведь это же колорит, освещение картины; не посылайте нам простых рисунков или гризайлей. Каждое ваше письмо перечитывается раз по десяти - и всегда два раза подряд вслух. (Обыкновенно я исполняю должность чтеца.) А затем, проглотивши его целиком, мы начинаем к нему прикладываться то там, то сям; аппетит приходит во время еды - и мы начинаем сызнова. Не могу скрыть от вас, что в испанском вы делаете орфографические ошибки! Но это придает вашим письмам дополнительную прелесть... (Корпус наклонен вперед, любезная улыбка, правая нога отставлена назад... финская песня3.) Кстати, в ваших письмах есть и нечто другое, доставляющее нам удовольствие: из них мы узнаем, что вы здоровы. (Плюю три раза!) Но и мы - хотя бы соревнования ради - все без исключения мы чувствуем себя превосходно. - Вот что значит соревнование!

К сожалению, я принужден заявить, милостивая государыня, что на сей раз не могу сообщить вам решительно ничего интересного. Всю эту неделю я почти не выходил из дома; я работал усиленно; никогда еще мысли не приходили ко мне в таком изобилии; они являлись целыми дюжинами. Мне представлялось, что я бедняга-трактирщик в маленьком городке, которого застигает врасплох целая лавина гостей: он в конце концов теряет голову и уж не знает, куда поместить своих постояльцев. Третьего дня я прочел одну из только оконченных мною вещей двум моим русским приятелям. Они хохотали до упаду... Это произвело на меня весьма странное и вместе с тем очень приятное впечатление... Решительно, я не подозревал в себе такой способности смешить. Но ведь недостаточно окончить вещь, надо еще ее переписать (ну и мука-то!) и отправить по назначению... Вот уж будут удивляться издатели моего журнала, получая один за другим объемистые пакеты! Надеюсь, что они будут этим довольны4. Я смиренно молю моего ангела-хранителя (говорят, у каждого есть свой ангел) быть и впредь ко мне благосклонным, а сам со своей стороны буду продолжать усердно трудиться. Что за прекрасная вещь - работа.

Послушайте, милостивая государыня. Если после получении этого письма вам еще придется петь в "Цирюльнике", то вставьте в него арию Бальфа... Пусть меня повесят, если публика не переломает стульев5. Я знаю гамбуржцев (Ich kenne meine Pappenheimer {Я знаю моих паппенгеймцев (нем.).} 6) - им нужно что-нибудь пикантное.

(N. В. Вот уже несколько дней, работая, я непрестанно напеваю "Песню Лоика"7. Господи! А моя пастушка! Вы получите ее, милостивая государыня, вы получите ее в Берлине8. Даю вам честное слово.) Вот уже дня два или три у нас здесь стоит чудесная погода. Перед обедом я совершаю длительные прогулки по Тюильри. Я смотрю на играющих там во множестве детей, прелестных, как амуры, и так кокетливо одетых! Их детски-важная приветливость, их розовые щечки, которые пощипывает первый зимний холод, спокойствие и благодушие нянек, чудесное красное солнце из-за высоких каштанов, статуи, дремлющие воды, величественный вид темно-серого здания Тюильри - всё это мне бесконечно нравится, успокаивает и освежает меня после утренней работы. Я размышляю там - но не на немецкий лад - ни о чем - я размышляю о том, что сделал, что намерен делать, я вспоминаю... Я никогда не пропускаю случая (то есть за те три или четыре раза, что я там был) пойти проведать Бариевского льва, который находится у самого входа в Тюильри со стороны реки, - это моя любимая группа9. Вечером я отправляюсь к "доброй мамочке". На днях мы провели там пять-шесть часов с Мануэлем, проделывая тысячу всяких глупостей. Это напомнило нам Куртавнель, Маскариля, Жодле и т. д., и т. д;, и т. д., и т. д.10 Не одна вы вспоминаете об этом, милостивая государыня... Помните, как мы смотрели сквозь золотистую листву осин на небо, такое чистое в тот день?.. Вы помните... Ах! но я никогда не кончу, если начну говорить обо всем этом.

Боже мой, как прекрасна осень... Не тогда, когда грязно и мокро (ваши "пфля, пфля" в совершенстве передают истину), но когда небо совсем прозрачно и спокойно... В погожем осеннем дне есть нечто, напоминающее Людовика XIV в старости... Вы станете смеяться над моим сравнением. Ну что же, тем лучше! Даже хохочите, хохочите так, чтобы были видны все ваши зубки,-- вы же знаете, что вам говорил ваш старый господин из Мекленбурга по пути из Берлина в Гамбург11.

Я обещал отнести мое письмо вашей матушке - надо ей оставить место. Мне следовало бы об этом подумать раньше и писать убористее. Вот уж когда вы имеете право назвать меня болтуном.

На днях собираюсь написать вашему мужу. Второй том Мишле - настоящий шедевр12. Луи Блан делает себя посмешищем своею ссорой с Эженом Пеллетаном13.

Дружески кланяюсь великому охотнику14. Во время прогулок по Тюильри я часто думаю о Луизе - и крепко, крепко ее обнимаю. Да хранит бог вас всех! Желаю вам всевозможного счастья, крепко жму вам руку, снова поздравляю вас и остаюсь

ваш преданный друг

И. Тургенев.

P. S. Не застав вашу матушку дома, я запечатываю письмо из опасения, чтоб оно не опоздало. Я пишу это в лавке бакалейщика и запечатаю письмо его сургучом и его гербового печатью.