Письмо Полине Виардо - Письма (1831-1849) - Мемуары и переписка- Тургенев Иван Сергеевич

8 (20) октября 1848. Иер

Hyeres.

Vendredi 20 octobre 48.

Guten Morgen, Liebste, Theuerste, Einzige! Bonjour, Madame. Me voila enfin parvenu au but de mes peregrinations! Je suis arrive ici hier apres un sejour de deux jours a Toulon, ou j'avais ete retenu par une legere indisposition, parfaitement dissipee maintenant, et qui, du reste, n'avait absolument rien de commun avec feue ma nevralgie - car j'ai lieu l'esperer qu'elle est bien morte cette fois.-- J'occupe une jolie petite chambre a l'Hotel d'Europe, donnant sur une terrasse d'ou j'ai une vue magnifique: une large plaine toute verdoyante, toute couverte d'orangers, d'oliviers, de figuiers et de muriers (je suis vraiment bien fache de toutes ces terminaisons en iers), parmi lesquels s'elevent de temps en temps les eventails, ou plutot les plumeaux etranges des palmiers. Cette plaine, que bordent a droite et a gauche d'assez hautes collines, se termine par un bras de mer au dela duquel s'etendent et bleuissent a la facon de Capri les iles d'Hyeres. Une rangee de pins a parasol court le long du rivage. Tout cela serait charmant, n'etait la pluie qui ne cesse de tomber depuis quatre jours, et qui dans ce moment meme enveloppe toute cette belle plaine d'un brouillard uniforme, terne et gris. Je compte rester ici une dizaine de jours. J'espere que cette pluie ne durera pas eternellement - ou si elle dure, ma foi, je travaillerai a faire trembler. Je vous ai envoye ma derniere lettre de Marseille1, le jour de mon depart pour Toulon - il faut que je vous raconte ce que j'ai fait depuis. Pasgrand'chose... Voyons, cependant. Je suis arrive a Toulon de grand malin, apres un voyage de nuits assez desagreable, par de mauvais chemins.-- Toulon est une assez jolie ville, pas trop sale, ce qui veut beaucoup dire en France.-- Il faisait un temps assez extravagant, de grosses nuees chargees de pluie passaient lourdement sur la ville, en laissant echapper de veritables torrents d'eau, qui, vu l'absence de vent, tombait presque perpendiculairement; puis une fois la bourrasque passee, un vigoureux soleil, radieux et gai, venait frapper les maisons et les rues ruisselantes. Toulon est entoure de hautes montagnes d'un gris jaunatre; rien n'etait charmant comme de les voir sortir peu a peu a la lumiere, a travers les derniers brouillards de l'ondee qui s'en allait. Je m'embarquai dans un petit bateau a voile et je fis une tournee dans la rade qui est fort belle et spacieuse. Nous passames devant la fregate "Le Muiron", qui ramena Napoleon d'Egypte et qu'on garde soigneusement dans le port2; il y avait une vingtaine de vaisseaux de guerre dans la rade.-- Pendant les cinq quarts d'heure que dura mon excursion, il survint deux ou trois ondees, toujours sans vent; le jeu de couleurs qui se faisait avant, pendant et apres, sur la mer, etait quelque chose de magique. Elle prenait tantot une teinte d'encre de Chine nacree avec des reflets bleuatres, puis elle devenait d'un beau vert sombre ou bleu clair avec de petites paillettes d'or; a droite, elle etait d'un blanc laiteux; a gauche, pres des rochers, d'un gris noir, avec des franges d'ecume... et tout cela changeait, se deplacait a chaque instant, selon qu'on tournait la tete ou que les nuages passaient. Je rentrai enfin et je m'acheminai vers l'Arsenal, avec l'intention de voir les forcats3; mais aussitot que je declinai ma qualite d'etranger, et surtout de Russe, on me refusa rigoureusement l'entree.-- Il etait venu, a ce qu'il parait de nouveaux ordres, tres severes la-dessus. Je m'en fus a mon hotel et m'appretai deja a partir pour Hyeres, quand je fus pris d'une espece d'attaque nerveuse a l'estomac, qui me forca de rester.-- J'envoyai chercher un medecin qui m'administra des calmants, m'ordonna le repos, et, vingt-quatre heures plus tard, c'est-a-dire hier a quatre heures, je partais, parfaitement retabli, frais et dispos, pour Hyeres, ou j'arrivai juste a temps pour me mettre a table avec un Anglais roux, horriblement gene dans ses mouvements par une cravate en crinoline de deux pieds de hauteur, un vieux monsieur phtisique a la figure repoussante - un bouc avec des yeux de perroquet - et un vieux capitaine de chasseurs d'Afrique, un bon diable, que ne demanderait cependant pas mieux que de manger les socialistes tout crus, vu la grande habitude qu'il en a contractee avec les Bedouins. Quelle degoutante et ignoble institution que l'armee - das stehende Heer, comme disent les Allemands. Ces chasseurs d'Afrique p. е., d'apres les paroles de leur propre capitaine, ne donnent jamais de quartier, tuent les gens desarmes, violent et pillent, et cependant ce sont d'excellents soldats, bien obeissants, aimant par-dessus tout l'Ordre, bons et joyeux garcons. Que la foudre les ecrase tous! Ce vieux capitaine avec sa figure bonasse et son sourire jovial me faisait l'effet d'un ogre. Comme il regrettait qu'on n'avait pas fusille tous les emeutiers de Paris! Comme ii etait bete, comme il n'avait plus la moindre idee humaine dans sa stupide cervelle de soldat! Et la plus grande partie de l'armee est ainsi. Et pendant des siecles encore on ne pourra pas s'en passer. Fi! fi!

Je vous avouerai que la premiere chose que j'ai faite aujourd'hui en me levant a ete d'aller a la poste. Je n'avais que fort peu d'espoir d'y trouver une lettre... et en effet il n'y en avait pas, helas! Mais je compte etre plus heureux demain ou apres-demain. C'est que Hyeres est un peu au bout du monde; il parait que les lettres de Marseille n'y parviennent qu'en 24 heures. Je suis sur qu'a l'heure qu'il est vous n'etes plus a Courtavenel; mes deux dernieres lettres ont ete adressees rue de Douai; les avez-vous recues?

Comment allez-vous? Que faites-vous? Comment vous portez-vous? Bien, n'est-ce pas? Vous occupez-vous de l'arrangement de votre maison? Je dine chez vous dimanche, le 5; voulez-vous accepter cette invitation! - C'est convenu, le 5, dans votre petit salon chinois, vous aurez un convive de plus a table. Je demande pour ce jour-la une charlotte russe.

La pluie semble vouloir cesser; mais le ciel est encore tout gris d'un bout a l'autre, sans la moindre petite echappee de lumiere. Aujourd'hui, apres mon excursion a la poste, je suis entre a l'eglise, qui est tres ancienne et tres bien conservee. L'interieur en est triste et sombre; la lumiere y penetre a peine a travers les vitraux colories - il n'y en a pas un qui soit blanc. Au moment ou j'entrais, tous les pretres (il y en avait plusieurs) en grand costume de deuil s'appretaient a chanter le "Requiem" devant un cercueil recouvert d'un drap noir et entoure de cierges jaunes; une centaine de personnes se tenaient immobiles sur les chaises. Les pretres et les enfants de choeur se mirent a psalmodier d'une voix criarde et fausse... Decidement, je prefere le grand air, le bucher et les jeux des anciens. A propos d'anciens, je me propose d'aller l'un de ces jours sur une des iles avec l'"Odyssee" et y rester la un temps indefini...

Voyons - que vous dirai-je encore? Car il ne faut pas que je vous envoye de papier blanc - il ne le faut pas et je ne le veux pas. Как Ваше здоровье? Вы не забыли меня? Voyons, devinez que cela veut dire. Cela n'est pas deja si difficile. Ah! bravo! voici le soleil qui vient percer les nuages de son regard... comment? de feu ou de flammes? Bon - le voila parti.

J'ai encore une comedie sur le tapis4, que je veux finir avant de quitter Hyeres. I] faut cependant que je vous en traduise une dans le courant de l'hiver.-- C'est que j'ai un peu peur de vous, savez-vous? N'importe, il le faudra.

Eh bien? et "Jeanne la Folle"5, la donne-t-on enfin? Je ne vois pas la moindre petite annonce dans les journaux. Aurez-vous deja eu quelques "glimpses" de la musique du "Prophete"6 a l'epoque de mon retour? C'est ce que nous verrons. Et maintenant donnez-moi votre main, que je la serre bien fort, bien fort; que Dieu vous benisse un million de fois. Mille amities a tous les votres. Que fait Viardot? Se porte-t-il bien? A revoir donc - a table - le 5. Gott segne Sie. Ihr treue Freund J. T.

Je vous ecrirai apres-demain - et ainsi de deux joure l'autre, jusqu'a mon depart d'Hyeres.

Полине Виардо С французского:

Иер,

пятница 20 октября 48.

Guten Morgen, Liebste, Theuerste, Einzige! {Доброе утро, самая Любимая, Дорогая, Единственная! (нем.).} Добрый день, милостивая государыня! Вот наконец я и добрался до цели моих странствований! Я приехал сюда вчера, после двухдневного пребывания в Тулоне, где меня задержало легкое недомогание, теперь совершенно прошедшее, которое, впрочем, но имело решительно ничего общего с моей покойной невралгией,-- потому что я имею основание надеяться, что на сей раз она действительно скончалась.-- Я занимаю хорошенькую комнатку в Европейской гостинице, выходящую на террасу, с которой открывается великолепный вид: обширная, сплошь зеленая равнина, вся покрытая апельсинными, оливковыми, фиговыми и тутовыми деревьями (я, право, очень недоволен всеми этими окончаниями на ыми), среди которых там и сям поднимаются веера, или, вернее, своеобразные султаны пальм. Эта равнина, окаймленная справа и слева довольно высокими холмами, оканчивается проливом, по ту сторону которого расстилаются и синеют, наподобие Капри, Иерские острова. Вдоль берега идет ряд приморских сосен. Все это было бы прелестно, если бы не дождь, который не перестает уже четыре дня и в настоящую минуту окутывает всю эту прекрасную равнину сплошным тускло-серым туманом. Я рассчитываю пробыть здесь дней десять. Надеюсь, что дождь не будет продолжаться вечно, если же будет, тогда, честное слово, примусь за работу - всем на страх. Последнее письмо я отправил вам из Марселя1 в день моего отъезда в Тулон. Следует рассказать вам, что я делал с тех пор. Но так уж много... и все же. Я приехал в Тулон ранним утром после ночного, довольно неприятного путешествия но плохим дорогам. Тулон довольно красивый город, не слишком грязный, что во Франции много значит. Погода была довольно-таки нелепая: большие и тяжелые дождевые тучи проходили над городом, извергая настоящие потоки воды, которая из-за безветрия падала почти отвесно; затем, как только ливень проходил, яркое солнце, сияющее и веселое, ударяло в дома и в струящиеся водой улицы. Тулон окружен высокими серо-желтыми горами; ничего не могло быть прелестнее, чем видеть, как они мало-помалу выступали на свет сквозь последнюю дымку уходившего ливня. Я сел в небольшую парусную лодку и прокатился по рейду, который очень красив и обширен. Мы прошли мимо фрегата "Мюирон", на котором Наполеон вернулся из Египта; он заботливо сохраняется в гавани2; на рейде находилось около двадцати военных кораблей. В течение часа с четвертью, пока продолжалась моя прогулка, прошло два или три ливня, всё без ветра; игра красок - до, во время и после дождя - на море представляла собой нечто волшебное. Оно принимало иногда цвет перламутровой китайской туши с синеватыми отливами, потом становилось темно-зеленым благородного тона или светло-синим с золотыми искорками; направо оно было молочно-белым; налево, у скал, темно-серым с пенистой каймой... и всё это изменялось, ежеминутно перемещалось, в зависимости от того, куда я поворачивал голову или как проходили облака. Наконец я вернулся и направился пешком к Арсеналу, с намерением поглядеть на каторжников3; но как только заявил, что я иностранец, и притом русский, меня решительно отказались впустить. Здесь, видимо, на этот счет получены новые и очень строгие распоряжения. Я возвратился к себе в гостиницу и уже приготовился было охать в Иер, как вдруг у меня сделался какой-то нервный желудочный приступ, принудивший меня остаться. Я послал за доктором, который дал мне успокоительных средств, предписал покой, и двадцать четыре часа спустя, то есть вчера в четыре часа, я уехал, совершенно поправившись, свежий и бодрый, в Иер, куда прибыл как раз вовремя, чтобы сесть за стол с каким-то рыжим англичанином, страшно стесненным во всех своих движениях галстуком наподобие кринолина в два фута вышины, со старым чахоточным господином отталкивающей наружности - какой-то козел с глазами попугая - и со старым капитаном африканских стрелков, добрым малым, который, впрочем, только и мечтает, как съесть живьем социалистов, поскольку выработал подобную привычку, общаясь с бедуинами...

До чего же мерзкое и отвратительное учреждение армия - das slehende Heer {действующая армия (нем.).}, как говорят немцы. Эти африканские стрелки, например, со слов их собственного капитана, никому не дают пощады, убивают безоружных людей, насилуют и грабят, и тем не менее ото превосходные солдаты, очень послушные, любящие прежде всего Порядок, славные и веселые парни. Чтоб их всех разорвало! Этот старый капитан с его простодушным лицом и веселой улыбкой произвел на меня впечатление людоеда. Как он сожалел, что не расстреляли всех парижских бунтовщиков! Как он был глуп, ни единой человеческой мысли не было в его тупой солдатской голове! И такова большая часть армии. И том не менее еще многие века без них но смогут обходиться. Фи! фи!

Признаюсь, что, поднявшись сегодня с постели, я первым делом отправился на почту. У меня было очень мало надежды найти там письмо... и, действительно, его там но было, увы! Но я надеюсь быть более счастливым завтра или послезавтра. Все потому, что Иер находится на краю света; кажется, письма из Марселя приходят туда только через сутки. Я уверен, что сейчас вас уже нот в Куртавнеле; последние мои два письма были адресованы на улицу Дуэ; получили ли вы их?

Как вы поживаете? Что поделываете? Как ваше здоровье? Хорошо, не так ли? Занимаетесь ли вы устройством вашего дома? Я обедаю у вас в воскресенье, 5-го; угодно ли вам принять это приглашение?-- Так решено, 5-го, в вашей маленькой китайской гостиной, у вас будет за столом один лишний гость. Я прошу на этот день русскую шарлотку.

Дождь, кажется, намерен перестать; но небо все еще серое от края и до края, без малейшего просвета. Сегодня, после похода на почту, я вошел в церковь, очень старинную и очень хорошо сохранившуюся. Внутренность ее мрачна и темна; свет едва в нее проникает сквозь цветные стекла - белого нет ни одного. В ту минуту, как я вошел, все священники (их было несколько) в торжественном траурном облачении готовились петь "Реквием" перед гробом, покрытым черным сукном и окруженным желтыми восковыми свечами; на стульях неподвижно сидело около сотни людей. Священники и мальчики-певчие принялись петь резкими и фальшивыми голосами... Положительно, я предпочитаю открытый воздух, костер и игрища древних.

Кстати о древних: я собираюсь как-нибудь на днях отправиться на один из островов с "Одиссеей" и пробыть там неопределенное время...

Ну, что же вам еще сказать? Потому что нельзя же посылать вам чистый лист - нельзя, да я и не хочу этого. {*} Как ваше здоровье? Вы не забыли меня? {* Написано по-русски.} Вот, догадайтесь, что это значит. Это не так уж трудно. А! браво! вот солнце пронзило тучи своим взором... каким? огненным или пламенным? ну, вот и ушло.

У меня в работе - еще одна комедия4, которую я хочу окон -чить до отъезда из Иера. Придется одну из них перевести для вас в течение зимы. Дело в том, что я вас немножко побаиваюсь, знаете ли вы это? Все равно, это надо будет сделать.

Ну, что же? дают ли, наконец,5 "Иоанну Безумную"5? Я но вижу об этом даже самого скромного оповещения в газетах. Будут ли у вас хоть какие-нибудь "glimpses" {"проблески" (англ.).} музыки "Пророка"6 к моему возвращению? Это мы увидим. А теперь дайте мне вашу руку, чтобы я пожал ее крепко, очень крепко; да благословит вас бог миллион раз. Тысячу дружеских приветствий всем вашим. Что делает Виардо? Здоров ли он? Итак, до свидания - за столом - 5-го. Golt Eegno Sie. Ihr troue Freund {Да благословит вас бог. Ваш верный друг (нем.).} И. T.

Я напишу вам послезавтра - а также через два дня еще, до моего отъезда из Иера.