Полине Виардо - Письма (1850-1854) - Мемуары и переписка- Тургенев Иван Сергеевич

С французского:

Спасское,

28 октября/9 ноября 52.

Сегодня день моего рождения, дорогая и добрая госпожа Виардо; именно поэтому я вам и пишу. Во все сколько-нибудь примечательные периоды моей жизни я естественно и неизбежно думаю о вас. Мне тридцать четыре года. Я думал, что Mire только 33, но на днях я обнаружил записную книжку моей матери, куда ею были вписаны, в самый день родов, дни нашего рождения, мои и моего брата. В ней я нашел следующую запись: "Сегодня, 28 октября 1818-го года, в полдень, в Орле, я родила сына, названного Иваном"1. Следовательно, мне стукнуло ровно тридцать четыре года... Чёрт, чёрт, чёрт! Вот я уже и не молод, вовсе, вовсе не молод... Но что делать!

Мне кажется, что в прошлом письмо я говорил вам о русской метели; сегодня - настоящий ураган, до того грозный и ужасный, что становится даже прекрасным. Весь дом трясется и трещит, а за окнами кружится белая мгла... Бедняга брат должен был приехать сегодня ко мне прямо после довольно длительной поездки; надеюсь, что он где-нибудь нашел себе приют; Тютчев с женой вернулись вчера одновременно со мною: я ездил на два дня в Орел, город в 55 верстах отсюда. Попробовал немного провинциальной жизни губернского города: это изрядно грустно. Решил твердо не высовывать никуда носа и работать в своих четырех стенах. До завтра, дорогой и добрый друг - желаю вам здоровья, счастья и доброго настроения.

1/13 ноября.

Не писал я вам эти дни, но сегодня должен написать... Снова годовщина, и знаете, какая? Сегодня ровно девять лет, как я в первый раз был у вас, в Петербурге, в доме Демидова2. Я помню это первое посещение так, как будто оно произошло вчера. Это было утром. Пришел я не один; со мной был маленький майор - Комаров... И представьте, несмотря на совершенную смехотворность Этой личности, я всегда с удовольствием думаю о нем; его фигура вызывает во мне множество мыслей и воспоминаний; случайно он оказался связан с тем временем, которое теперь так далеко от меня и которого мне так жаль; я чувствую, как оживают во мне впечатления того сезона, 1843/44 года... Девять лет! Уны, исполнится их и десять, а у меня будет так же мало надежды увидеть вас снова, как и сейчас...3 Чего мне особенно здесь не хватает, это - музыки. Вот уже шесть месяцев, как я совершенно лишен ее. Госпожа Тютчева, по-видимому, намерена ее забросить; вчера мне стоило невероятного труда усадить ее за фортепиано. Я просил ее сыграть финал "Дон-Жуана"4. Она хорошо разбирает ноты и очень музыкальна; по она любит забираться в свою раковину, особенно после смерти дочери. К тому же она слишком любит своего мужа и счастлива только подле него; она мне напоминает иногда тех маленьких зеленых попугайчиков, которых называют неразлучниками и которые держатся всегда вместе. К сожалению, ее муж не очень любит музыку, или, вернее, любит ее, как многие, совсем не за то, что в ней является собственно музыкой. Существуют, например, живописцы, музыкальные переживания которых сводятся к чувству колорита, гармонии линий и пр. Литераторы большей частью ищут в музыке только литературных впечатлений; это, вообще говоря, плохие слушатели и плохие судьи; Тютчев, не имеющий никакой специальности, любит в музыке лишь то, что смутно пробуждает в нем некоторые ощущения, некоторые мысли, т. о. он, в сущности, мало любит музыку, может отлично обходиться без нее и предпочитает то, что ему в ней уже известно. Никто здесь не ощущает музыкального голода, который меня терзает. Сестра госпожи Т<ютчевой>5, молодая особа, очень ограниченная, очень чувствительная и очень довольная собой, действует мне на нервы своими восторгами, которые неизменно появляются у все после первой же ноты и которые она как будто раздает совсем готовыми и горячими, точно это лепешки в театре "Жимназ"6; ее сестра - натура гораздо более возвышенная и серьезная, но несколько суховатая... а затем, повторяю, она ужасно поглощена мужем! В общем, я совершенно лишен музыки... Рассчитываю, впрочем, в один из ближайших дней съездить к одному соседу (в 50 верстах отсюда), у которого есть целый оркестр с капельмейстером-немцем... Но я не могу себе представить, каков может быть оркестр... купленный, потому что этот сосед своих музыкантов купил гуртом7... Я вам расскажу об этом.

Дорогая и добрая госпожа В<иардо>, сегодня, как и девять лет тому назад, как и еще через девять лет, я весь ваш сердцем и душою, и вы хорошо знаете это!

4/16 ноября, вторник.

Дорогая госпожа В<иардо>, добрый день. Надеюсь скоро получить от вас письмо; сегодня три недоли, как я получил последнее. Ничего нового не могу рассказать вам; погода по-прежнему ужасная. Я так преследовал госпожу Т<ютчеву>, что она вчера села за рояль и вместе со своей сестрой несколько раз подряд сыграла мне увертюру к "Кориолану" Бетховена (в четыре руки)8. Какое совершенное произведение! Я не знаю другой подобной увертюры.

Вы, вероятно, уже вернулись на улицу Дуэ; расскажите, как вы проводите время. Продолжаются ли ваши субботы? Что вы читаете? Что касается меня, то я погрузился по шею в русские летописи9. Когда я не работаю, то не читаю ничего другого. Как вам понравится этот конец одной старинной русской песни (дело идет об убитом молодце, который лежит "под кустом"):

То не ласточка, не касаточка Круг тепла гнезда увивается; Увивается тут родная матушка.

Она плачет - как река течет; А родна сестра плачет - как ручей бежит; Молода жена плачет - как роса падет; Красно солнышко взойдет, росу высушит10!

Вы не поверите, сколько прелести, поэзии и свежести в этих песнях; я пришлю вам некоторые из них в переводе. Это обещание напоминает мне о другом переводе... Да! А очерка об "Игре крестьянина" я вам до сих пор не послал11! Вы получите его через неделю, и это послужит для меня поводом написать вам еще раз. Пока же будьте счастливы и здоровы. Тысяча приветов всем вашим. Целую с нежностью ваши руки.

Ваш И. Т.