Л. Н. Толстому - Письма (1855--1858) - Мемуары и переписка- Тургенев Иван Сергеевич

16 (28) ноября 1856. Париж

Париж.

28/16 ноября 1856.

Любезнейший Толстой, письмо Ваше от 15-го октября ползло ко мне целый месяц - я его получил только вчера1. Я подумал хорошенько о том, что Вы мне пишете - и мне кажется, что Вы не неправы. Я, точно, не могу быть совершенно истинен с Вами, потому что не могу быть совершенно откровенен; мне кажется: мы познакомились неловко и в неладную минуту - и когда мы увидимся опять, дело пойдет гораздо глаже и легче. Я чувствую, что люблю Вас как человека (об авторе и говорить нечего); но многое меня в Вас коробит; - и я нашел под конец удобнее держаться от Вас подальше. При свидании попытаемся опять пойти руку об руку - авось удастся лучше; а в отдалении (хотя это звучит довольно странно) - сердце мое к Вам лежит как к брату - и я даже чувствую нежность к Вам. Одним словом - я Вас люблю - это несомненно, авось из этого со временем выйдет всё хорошее.

Я слышал о Вашей болезни - и огорчался2; а теперь прошу Вас выкинуть воспоминание о ней из головы. Ведь Вы тоже мнительны - и, пожалуй, думаете о чахотке; но, ей-богу, у Вас ее нет. Очень мне жаль Вашей сестры; кому бы быть здоровой, как не ей,-- то есть, я хочу сказать - если кто заслуживает быть здоровой, так это она; а вместо этого - она всё мучится. Хорошо бы, если московское лечение помогло ей3. Что Вы не выпишете Вашего брата? Что ему за охота сидеть на Кавказе? Или он хочет сделаться великим воином?4 Меня дядя мой известил, что вы все уже выехали в Москву5; и потому я это письмо адрессую в Москву, на имя Боткина.

Французская фраза мне так же противна, как Вам - и никогда Париж не казался мне столь прозаически-плоским. Довольно не идет ему; я видел его в другие мгновенья - и он мне тогда больше нравился6. Меня удерживает здесь старинная, неразрывная связь с одним семейством7 - и моя дочка, которая мне очень нравится: милая и умная девушка. Если б не это, я бы давно уехал в Рим, к Некрасову. Я от него получил два письма из Рима - он скучает слегка,-- да оно и понятно - всё, что в Риме есть великого, только окружает его; он не живет с ним; - а редкими мгновеньями невольного сочувствия и удивления долго пробавляться нельзя. Впрочем, ему все-таки легче, чем в Петербурге - и здоровье его поправляется8. Фет теперь в Риме с ним... Да, батюшка, был он в Париже, но более несчастного, потерянного существа Вы вообразить себе не можете. Он скучал так, что, хоть кричать, никого не видал, кроме своего слуги француза. Приехал было ко мне (т. е. к Mr Виардо) в деревню - и оставил (это между нами) впечатление неприятное. Офицер, endimanchê, с кольцами на пальцах и Анненской лентой в петлице, рассказывает ломаным французским языком тупейшие анекдоты - юмор исчез совершенно, глаза круглые, рот круглый, бессмысленное изумление на лице - хоть брось! В моей комнате я с ним спорил до того, что стон стоял во всем доме от диких звуков славянской речи; словом - нехорошо было. Впрочем, он написал несколько грациозных стихотворений и подробные путевые записки, где много детского,-- но также много умных и дельных слов - и какая-то трогательно-простодушная искренность впечатлений 9. Он - точно, душка, как Вы его называете.

Теперь о статьях Чернышевского. Мне в них не нравится их бесцеремонный и сухой тон, выражение черствой души; но я радуюсь возможности их появления, радуюсь воспоминаниям о Б<елинском> - выпискам из его статей, радуюсь тому, что наконец произносится с уважением это имя10. Впрочем, Вы этой моей радости сочувствовать не можете. Анненков пишет мне, что на меня это потому действует, что я за границей - а что у них это, мол, теперь дело отсталое; им уже теперь не того нужно11. Может быть; - ему на месте виднее; а мне все-таки приятно.

Вы окончили 1-ую часть "Юности" - это славно. Как мне обидно, что я не могу услыхать ее! Если Вы не свихнетесь с дороги (и, кажется, нет причин предполагать это) - Вы очень далеко уйдете. Желаю Вам здоровья, деятельности - и свободы, свободы духовной.

Что касается до моего "Фауста",-- не думаю, чтоб он Вам очень понравился. Мои вещи могли Вам нравиться - и, может быть, имели некоторое влияние на Вас - только до тех пор, пока Вы сами сделались самостоятельны. Теперь Вам меня изучать нечего, Вы видите только разность манеры, видите промахи и недомолвки: Вам остается изучать человека, свое сердце - и действительно великих писателей. А я писатель переходного времени - и гожусь только для людей, находящихся в переходном состоянии.

Ну, прощайте и будьте здоровы. Напишите мне - мой адресс теперь Rue de Rivoli, No 206. Благодарю Вашу сестру за два приписанных слова; кланяюсь ей и ее мужу. Спасибо Вареньке, что она меня не забывает. Я было хотел поговорить с Вами о здешних литераторах,-- но до другого разу. Крепко жму Вам руку.

Ваш Ив. Тургенев.

Р. S. Я не франкирую письма: и Вы так же поступайте.