M. H. Зубовой - Письма 1862-1864 - Мемуары и переписка- Тургенев Иван Сергеевич

6(18) марта 1862. Париж Париж.6/18 марта 1862 г.Сударыня, Я, как говорится, существо неблагодарное, что не ответил тотчас же на Ваше милое письмо, которому, кстати, понадобилось около месяца, чтобы из Екатеринбурга дойти сюда. Спешу принести Вам свои извинения и надеюсь на Вашу снисходительность.

Я счастлив узнать, что Вы не слишком скучаете по соседству с Сибирью - хотя Ваше описание природы тех мест так печально и так правдиво!..1 Россия некрасива, приходится сознаться, в особенности для глаз, с детства привыкших отражать божественные контуры Италии. Не хочу отрицать, что существуют компенсации - но вполне ли они вознаграждают? Будем надеяться - ради Вас. Пение крестьянок, действительно, самая горестная на свете вещь - от него веет угнетением, диким одиночеством, ужасом, ставшим привычкой. Но что это я вздумал останавливаться на этих подробностях - будто Вы нуждаетесь в том, чтобы к Вашей картине еще добавили мрачности. Ограничусь передачей одного стихотворения Тютчева - ведь у поэтов то преимущество, что целый мир они вмещают в несколько слов - и надеюсь, что, к чести Вашего бывшего преподавателя русского языка, Вы поймете эти двенадцать строк:

1.

Эти бедные селенья - Эта скудная природа...

Край родной долготерпенья - Край ты русского народа!

2.

Не поймет и не заметит Гордый взгляд иноплеменный, Что сквозит и тайно светит В нищете твоей смиренной.

3.

Удрученный ношей крестной Всю тебя, моя родная, В рабском виде царь небесный Исходил, благословляя2.

Впрочем, раз уж Вы примирились со смиренной бедностью русской природы, не будем настаивать.

Предпочитаю вернуться мыслью к деятельности Вашего мужа - которому прошу передать мой поклон - деятельности безусловно самой нужной и, следовательно, самой благородной, какая только существует сейчас в России3, ко всем Вашим новым впечатлениям, к Вашим повседневным наблюдениям... Но мне приходит в голову - способны ли Вы, народы юга, живущие вовне, в блеске и движении, к тяжелому и одинокому труду размышлений, к той вдумчивой наблюдательности, которая нам, меланхоличным и медлительным северянам, так свойственна? Но ведь и у Вас в жилах течет русская кровь, и я уверен, что, если мы когда-нибудь встретимся, у Вас найдется много чего мне порассказать об екатеринбургском обществе. Но когда мы увидимся? И увидимся ли когда-нибудь? Вот в чем "загвоздка", как говорят господа парижане.

Вы пишете об одной моей статейке, помещенной в "Revue des Deux Mondes". Но с тех пор Вы, вероятно, прочли "Дневник лишнего человека". Конечно, во всех этих образах много от меня самого4.

Гоголь верно сказал, что можно правильно изобразить только те недостатки, присутствие или возможность существования которых чувствуешь в себе самом 5, Мне было бы трудно писать о вещах совершенно мне чуждых, и единственное преимущество (уравновешенное, впрочем, многими отрицательными сторонами) артистических натур перед другими состоит в том, что они способны больше усваивать как хорошего, так и плохого, и, ощутив все это как свое собственное, показать другим. Впрочем, должен сознаться, что приключение, или неудача, послужившая темой для вещицы, о которой идет речь, действительно случилась в моей жизни - очень давно.

Как видите, я послушен и говорю о своей особе. Что же до Вас, будьте твердо уверены, что уже в Петербурге я в Вас видел нечто другое, чем просто ребенка, и я сохранил самое пленительное воспоминание о наших коротких встречах.

Mlle Киндякова здесь с матерью и отцом: я навестил их. Mlle К<индякова> очень мила, а кроме того - она Ваш друг.

Рассчитываю вернуться в Россию через шесть недель и остаться там месяца два-три. Если Вы напишете мне ответ (а я надеюсь, что Вы доставите мне это удовольствие), адресуйте Ваше письмо: Орловской губернии, в город Мценск.

Разрешите пожать Вам руку и верьте чувствам искренней симпатии, которую питает к Вампреданный Вам Ив. Тургенев.

P. S. Тысяча приветов г. Зубову.