А. А. Фету - Письма 1862-1864 - Мемуары и переписка- Тургенев Иван Сергеевич

23 января (4 февраля) 1862. Париж Париж. 4-го фев. н. с. 62.

Крайне неблагодарно было бы с моей стороны, любезнейший Фет, не отвечать на Ваши дружеские и многочисленные письма1 - и потому я берусь за перо и направляю это послание в благословенную Степановку, где, по Вашим словам, Вы будете через несколько дней.-- Прежде всего приветствую Вас с возвращением в Ваше мирное сельское убежище2 - единственно приличное убежище для человека средних лет в нашем роде! Если б я не был так искренно к Вам привязан - я бы до остервенения позавидовал Вам, я, который принужден жить в гнусном Париже - и каждый день просыпаться с отчаянной тоской на душе... Но что об этом говорить - а лучше перенестись мыслию в наши "палестины" - и вообразить себя сидящим с Вами в отличной коляске (по Вашей милости) и едущим на тетеревей - найдем же мы их, наконец, черт возьми! В нынешнем году я приму другие меры - и надеюсь, что они увенчаются успехом. Если бог даст, в конце апреля я в Степановке3.

Я ожидал отчета о "Минине"4 - а Вы мне прислали целую диатрибу по поводу "Молотова"5.-- Знаете ли что, милейший мой? Так же как Толстого страх фразы загнал в самую отчаянную фразу - так и Вас отвращение к уму в художестве довело до самых изысканных умствований и лишило именно того наивного чувства, о котором Вы так хлопочете. Вместо того, чтобы сразу понять, что "Молотов" написан очень молодым человеком, который сам еще не знает, на какой ноге ему плясать - Вы увидали в нем какого-то "образованного Панаева"! Вы не заметили двух-трех прекрасных и наивных страниц о том, как развивалась и росла эта Надя или Настя6 - Вы не заметили других признаков молодого дарования - и уткнулись в наносную пыль и сушь, о которой и говорить не стоило. Впрочем, это между нами - нескончаемый спор: я говорю, что художество такое великое дело, что целого человека едва на него хватает - со всеми его способностями, между прочим и с умом; - Вы поражаете ум остракизмом - и видите в произведениях художества - только бессознательный лепет спящего. Это воззрение я должен назвать славянофильским - ибо оно носит на себе характер этой школы: "здесь всё черно - а там всё бело" - "правда вся сидит на одной стороне". А мы, грешные люди, полагаем, что этаким маханием сплеча топором только себя тешишь... Впрочем, оно, конечно, легче; а то, признавши, что правда и там и здесь, что никаким резким определением ничего не определишь - приходится хлопотать, взвешивать обе стороны и т.

д. А это скучно. То ли дело брякнуть так, по-военному: Смирно! Ум - пошел направо! марш! - стой, равняйсь! - Художество! налево - марш! стой, равняйсь! - И чудесно! Стоит только подписать рапорт - что всё, мол, обстоит благополучно. Но тут приходится сказать с (умным или глупым, как по-Вашему?) Гёте:

Ja! Wenn es wir nur nicht besser wüssten7! A Ваш идеал - вот он: Я рад, что Вы по крайней мере сошлись с Толстым - а то это было уже слишком странно.-- Что же касается до представления моего "Нахлебника", то это одно из тех несчастий, которые могут случиться со всяким порядочным человеком. Воображаю, что это будет за мерзость! - И пиеса, и исполнители ее одинаково достойны друг друга8.

До свидания. Крепко жму Вам руку, кланяюсь Вашей жене и остаюсьпреданный Вам, Ив. Тургенев.