Полине Виардо - Письма (1866-июнь 1867) - Мемуары и переписка- Тургенев Иван Сергеевич

С французского:

Москва.

В доме Удельной конторы,

на Пречистенском бульваре.

Суббота вечером 6 апреля / 25 марта 1867.

Если б я был графом Михаилом Виельгорским, дорогая госпожа Виардо, я был бы твердо убежден в том, что 1867 год - для меня год климатерический - другими словами - скверный год1. Все идет черт знает как, и я всё время получаю einen Streich durch die Rechnung {расстройство планов (нем.).}. Вы уже знаете, что сегодня я должен был читать отрывок из моего романа в публичном собрании2: так вот! - вчера, около десяти часов вечера, у меня начался такой сильный приступ подагры в большом пальце ноги, что его нельзя сравнить ни с чем из того, что было до сих пор: всю ночь я жестоко страдал - и вот только с час или два как припадок стал утихать. Мое чтение, естественно, полетело кувырком. В половине второго, когда публика "сбегалась толпой" (кажется, там действительно была толпа),-- я лежал на спине с поднятой к небу босой ногой. Попросите Диди нарисовать это3. В данный момент припадок проходит - но для меня мучительно то, что он мог случиться после трех с лишним месяцев болезни: когда же это кончится, и на что же я могу рассчитывать? Вот отложен и мой отъезд из Москвы, так как я должен сдержать слово и устроить это злополучное чтение4; отложен также и мой приезд в Баден-Баден: теперь уже не 15 числа я смогу вновь увидеть эти любимые места! Если б я мог поставить себе в вину хоть малейшую неосторожность! Ровно ничего - примерная жизнь, жизнь аскета, святого Иоанна Крестителя5 и крак! припадок... Как для меня это тягостно - вы легко поймете без всяких объяснений... Ох! скверный, скверный климатерический год!

Воскресенье.

Дело идет на лад, но я не могу еще ходить, то есть наступить ногой на пол, я вынужден тащиться, опираясь коленом на стул - однако я не теряю надежды устроить это чертово чтение в среду с тем, чтоб уехать в четверг6... Но я ничего не хочу больше предполагать, не хочу больше употреблять будущего времени; в моих руках всегда все разваливается. Только что у меня был еще один длинный разговор с Катковым, который, после нескончаемых похвал моему роману, в конце концов сказал мне, что опасается, как бы в Ирине не узнали некоей особы7... и, соответственно, он советует мне подправить этот образ. Я наотрез отказался по двум причинам; во-первых, потому что мысль его лишена здравого смысла, и я не хочу портить ему в угоду весь мой труд; во-вторых, потому что все корректуры просмотрены и исправлены, и пришлось бы заново проделать всю работу, а это заняло бы еще десять дней. Итак уж довольно этакой Москвы! Клянусь вам, что чувствую себя здесь, как в тюрьме.

Воскресенье вечером.

Только что получил ваше письмо и письмо Виардо... Бедные детки - с их первоапрельской шуткой!.. Я не мог им в этом содействовать, а Массанбах8 находится в печальном состоянии... 1867 год будет иметь, вы увидите, то же вредное влияние и на моего второго архитектора, и в одно прекрасное утро - трах! - в Тиргартенской долине послышится сильный шум... Это рухнет прекрасный дом г-на Туркенева или Дурганива9... И я не стану проливать слезы.

С утра - ничего нового.-- Погода отвратительная, перед глазами всё тот же мерзкий снег... Ох! как бы убраться отсюда! Я ни чего больше не говорю - не строю больше планов. Was gescheheu soli, wird geschehen {что должно произойти - произойдет (нем.).}, как говаривал наш глубокомысленный берлинский профессор философии Вердер.

Пока же - бедный подагрик обнимает всех и поручает себя вашим молитвам. До моего отъезда я отвечу В<иардо>; и с самой сердечной приязнью целую ваши руки.

Der Ihrige {Ваш (нем.).}

И. T.