Глава10 - Петушков - Повести Ивана Сергеевича Тургенева.

Прошли две недели. Сначала Петушков храбрился чрезвычайно, выходил, посещал своих товарищей, исключая, разумеется, Бублицына, но, несмотря на преувеличенные похвалы Онисима, чуть не сошел наконец с ума от тоски, ревности и скуки. Одни разговоры с Онисимом о Василисе доставляли ему некоторую отраду. Начинал разговор, "задирал" всегда Петушков; Онисим неохотно отвечал ему.

- А ведь странное дело,- говорил, например, Иван Афанаеьич, лежа на диване, меж тем как Онисим, по обыкновению, стоял, прислонившись к двери, скрестив руки за спину,- как подумаешь: ну что я нашел в этой девушке?

Кажется, ничего необыкновенного в ней нет. Правда, она добра. Этого нельзя у ней отнять. :

- Какое добра!-с неудовольствием отвечал Онисим.

- Ну, нет, Онисим,- продолжал Петушков,- надо правду говорить. Теперь оно дело прошлое; мне теперь все равно, но что справедливо, то справедливо.

Ты ее не знаешь. Она предобрейшая. Ни одного нищего не пропустит так: хоть корку хлеба, а даст. Ну, и нрава она веселого-это тоже надобно сказать.

- Вот еще что выдумали! Где нашли веселый нрав!

- Я тебе говорю... ты ее не знаешь. И бессребреница тоже она... это тоже. Не интересанка, нечего сказать. Ну, хоть бы я ей - ничего ведь не давал, ты сам знаешь.

- Оттого-то она вас и бросила.

- Нет, не оттого! - со вздохом отвечал Петушков.

- Да вы в нее до сих пор влюбнмши,-ядовито возражал Онисим.- Вы бы рады опять за прежнее.

- Вот уж это ты пустяки сказал. Нет, брат, ты меня тоже, видно, не знаешь. Меня же прогнали, да я же пойду кланяться. Нет, извини. Нет, я тебе говорю, поверь мне, это все теперь дело прошлое.

- Дай бог! дай бог!

- Но почему ж мне теперь и не отдать ей справедливости наконец? Ну, что ж, я скажу, что она собой нехороша,- ну кто ж мне поверит?

- Вот нашли красавицу?

- Ну, найди мне,- ну, назови кого-нибудь лучше ее...

- Ну, так пойдите к ней опять!..

- Эка! Да я разве для того это говорю, что ли? Ты меня пойми...

- Ох! понимаю я вас,- с тяжелым вздохом отвечал Онисим.

Прошла еще неделя. Петушков перестал даже разговаривать с своим Онисимом, перестал выходить. С утра до вечера лежал он на диване, закинув руки за голову. Стал он худеть и бледнеть, ел неохотно и торопливо, трубки вовсе не курил. Онисим только головой покачивал, глядя на него.

-- А ведь вам нехорошо, Иван Афанасьич,-говорил он ему не раз.

- Нет, ничего,- возражал Петушков.

Наконец, в один прекрасный день (Онисима не было дома), Петушков встал, пошарил у себя в комоде, надел шинель, хотя солнце пекло порядком, украдкой вышел на улицу и через четверть часа опять вернулся... Он что-то нес под шинелью...

Онисима не было дома. Целое утро он все сидел у себя в каморке, рассуждал сам с собой, ворчал и ругался сквозь зубы и, наконец, отправился к Василисе.

Он застал ее в булочной. Прасковья Ивановна спала на печи, мерно и томно похрапывая.

- Ах, здравствуйте, Онисим Сергеич,- с улыбкой проговорила Василиса,-что давно не видать?

- Здорово.

- Что вы такие невеселые? Чайку не хотите ли?

- Не обо мне теперь речь,- с досадой возразил Онисим.

- А что?

- Что! Не понимаешь меня, что ли? Что! Что ты наделала с моим барином, вот что мне скажи.

- Что такое я наделала?

- Что такое ты наделала... Поди-ка посмотри на него. Ведь он того и гляди что занеможет аль и совсем умрет.

- Чем же я виновата, Онисим Сергеич?

- Чем! Бог тебя знает. Вишь, он в тебе души не чает. А ты с ним, как с своим братом, прости господи, обошлась. Не ходи, дескать: надоел. Ведь он хоть и неважный, а все же господин. Ведь он благородный... Понимаешь ты это?

- Да он такой скучный, Онисим Сергеич...; - Скучный! А тебе все веселых нужно.

- Да и не то что скучный: такой сердитый, ревнивый та< кой.

- Ах ты, астраханская царевна Миликитриса! Вишь, он обеспокоил тебя!

- Да вы сами, Онисим Сергеич, помнится, на него сердились, зачем, дескать, знается, зачем все ходит?

- А что ж, хвалить его надо было за это, что ли?

- Ну, так за что же вы теперь на меня осерчали? Вот и ходить перестал.

Онисим даже ногою топнул.

- Да, что ж мне с ним делать, коли он такой сумасшедший,- прибавил он, понизив голос.

- Так чем же я виновата? Чем же я помочь-то могу?

-- А вот чем: пойдем-ка со мной к нему,, - Сохрани господи!

- Отчего ж ты не пойдешь?

- Да зачем же я пойду к нему? помилуйте.

- Зачем? А затем, что вот он говорит, что ты добрая; посмотрю я, какая ты добрая.

- Да какое же добро я могу ему сделать?

- Ну, уж про это я знаю. Стало быть, плохо, коли я к тебе пришел.

Видно, уж другого средства не придумал. Онисим помолчал немного.

- Ну, пойдем, Василиса, пожалуйста, пойдем.

- Да, Онисим Сергеич, я не желаю с ним опять знаться...

- Да и не нужно -кто тебе говорит? Так, слова два скажи: дескать, что изволите печалиться.. полноте... Вот и все, - Право, Онисим Сергеич...

-Да что ж, мне кланяться тебе, что ли? Ну, изволь - вот тебе и поклон... на тебе поклон.:

- Да право же...

- Ведь экая! И честь-то ее не берет!.. Василиса наконец согласилась, накинула платок на голову и ушла вместе с Онисимом.

- Постой-ка немного здесь, в передней,- сказал он ей, когда они пришли на квартиру Петушкова.-А я пойду барину доложу...

Он вошел к Ивану Афанасьичу.

Петушков стоял посреди комнаты, заложив обе руки в карманы, преувеличенно растопырив ноги и слегка покачиваясь взад и вперед. Лицо его пылало, глаза сияли.

- Здравствуй, Онисим,- дружелюбно залепетал, он, очень плохо и вяло выговаривая согласные буквы,,-здравствуй, братец. А я, брат, без тебя...

хе-хе-хе.,.-Петушков засмеялся и клюнул носом вперед.- Вот уж подлинно, хе-хе-хе... Впрочем, - прибавил он, стараясь принять важный вид,- я ничего.- Он поднял было ногу, но чуть не упал и для контенансу проговорил басом:-Человек, дай трубку!

Онисим с изумлением посмотрел на своего барина, взглянул кругом... На окне стояла пустая темно-зеленая бутылка с надписью: "Ром Ямайский самый лучший".

- Хватил, брат, да и только,- продолжал Петушков.- Взял да хватил.

Хватил, да и все тут. А ты где был? расскажи... не стыдись... расскажи. Ты хорошо рассказываешь.

- Иван Афанасьич,-помилуйте,-завопил Онисим.

- Изволь. И это изволь. Милую, милую и прощаю,- возразил Петушков, неопределенно помахивая рукой.-Всем прощаю, и тебе прощаю, и Василисе прощаю, и всем, всем прощаю. А я, брат, хватил... Хва-атил, брат...-Кто это?- внезапно вскрикнул он, указывая на дверь передней,-кто там?

- Никого там нет,- торопливо ответил Онисим.- Кому там быть... куда вы?

- Нет, нет,-повторял Петушков, порываясь из рук Онисима,- пусти, я видел, ты не говори, я там видел, пусти... Василиса! - закричал он вдруг.

Петушков побледнел.

- Ну... ну, что ж ты не входишь?-заговорил он наконец. - Войди, Василиса, войди. Я очень тебе рад, Василиса.

Василиса взглянула на Онисима и вошла в комнату. Петушков приблизился к ней... Он дышал глубоко и редко. Онисим наблюдал за ним. Василиса боязливо косилась на обоих.

- Садись, Василиса,-заговорил опять. Иван Афанасьич,- спасибо тебе, что пришла. Извини, что я... как бы это сказать?.. этак в неприличном виде. Я не мог предвидеть, никак не мог, согласись сама. Ну, садись же, вот хоть здесь, на диване... Так, кажется, я выражаюсь?

Василиса села.

- Ну, здравствуй,- продолжал Петушков.- Ну, как поживаешь? что делала хорошего?

- Я слава богу, Иван Афанасьич. Как вы?

- Я? Как видишь! Убит. И кем убит? Тобой убит, Василиса. Но я на тебя не сержусь. Только я убит. Вот, спроси хоть у этого. (Он указал на Онисима.) Ты не гляди, что я пьян. Я точно пьян; только я убит. Оттого и пьян, что убит.

- Помилуй бог, Иван Афанасьич!

- Убит, Василиса, уж я тебе говорю. Ты мне верь. Я тебя никогда не обманывал. Ну, что твоя тетка, здорова?

- Здорова, Иван Афанасьич. Много благодарны. Петушков начинал сильно покачиваться.

- Да вы-то нездоровы сегодня, Иван Афанасьич. Вы бы легли.

- Нет, я здоров, Василиса. Нет, ты не говори, что я нездоров, а ты лучше скажи, что в разврат я вдался, нравственность потерял. Вот это будет справедливо. Против этого я спорить не буду.

Ивана Афанасьича качнуло назад. Онисим подскочил и поддержал своего барина.

- А кто виноват? Хочешь, я скажу тебе, кто виноват? Я виноват, я первый. Мне бы что следовало сделать? Мне бы следовало тебе сказать:

Василиса, я тебя люблю. Ну, хорошо. Ну, хочешь за меня замуж? Хочешь?

Правда, ты мещанка, положим; ну, да это ничего. Это бывает. Вот и у меня там был знакомый: тоже этак женился. Чухонку взял. Взял да я женился. А со мной тебе было бы хорошо. Я человек добрый, ей-богу! Ты не гляди на то, что я пьян, а взгляни лучше. на мое сердце. Вот, спроси хоть у этого... человека.

Стало быть, виноват-то выхожу я. А теперь я, разумеется, убит.

Иван Афанасьич более и более нуждался в подпоре Онисима.

- А все-таки тебе грех, большой грех. Я тебя любил, я тебя уважал, я...

да уж что! Я и теперь готов хоть сейчас под венец. Хочешь? Ты только скажи, а уж там мы сейчас. А только ты меня обидела кровно... кровно. Хоть бы сама отказала, а то через тетку, через толстую эту бабищу. Ведь только у меня и было радости что ты. Ведь я бездомный человек, ведь я сирота! Кому теперь приласкать меня? кто мне доброе слово молвит? Ведь я кругом сирота. Гол как сокол. Спроси хоть у эт...-Иван Афанасьич заплакал.-Василиса, послушай-ка, что я тебе скажу,- продолжал он,- позволь мне этак по-прежнему ходить к тебе. Не бойся... я буду, того, смирнехонько. Ты ходи, к кому там знаешь, я - ничего: этак без возражений, знаешь. Ну, соглашаешься? Хочешь, я на коленки стану? (И Иван Афанасьич согнул было колени, но Онисим подхватил его под мышки.) Пусти меня! Не твое дело! Тут идет речь о счастье целой, понимаешь, жизни, а ты мешаешь...

Василиса не знала, что сказать...

- Не хочешь... Ну, как хочешь! Бог с тобой. В таком случае прощай!

Прощай, Василиса. Желаю тебе всякого счастия и благополучия... а я... а я...

И Петушков зарыдал в три ручья. Онисим из всех сил поддерживал его сзади... сперва перекосил лицо, потом сам заплакал... И Василиса тоже заплакала...