Глава IV - Первая любовь - Повести Ивана Сергеевича Тургенева.

В тесной и неопрятной передней флигелька, куда я вступил с невольной дрожью во всем теле, встретил меня старый и седой слуга с темным, медного цвета, лицом, свиными угрюмыми глазками и такими глубокими морщинами на лбу и на висках, каких я в жизни не видывал. Он нес на тарелке обглоданный хребет селедки и, притворяя ногою дверь, ведущую в другую комнату, отрывисто проговорил:

- Чего вам?

- Княгиня Засекина дома? - спросил я.

- Вонифатий! - закричал из-за двери дребезжащий женский голос. Слуга молча повернулся ко мне спиною, причем обнаружилась сильно истертая спинка его ливреи, с одинокой порыжелой гербовой пуговицей, и ушел, поставив тарелку на пол.

- В квартал ходил? - повторил тот же женский голос. Слуга пробормотал что-то. - А?.. Пришел кто-то?.. - послышалось опять. - Барчук соседний? Ну, проси.

- Пожалуйте-с в гостиную, - проговорил слуга, появившись снова передо мною и поднимая тарелку с полу.

Я оправился и вошел в "гостиную".

Я очутился в небольшой и не совсем опрятной комнате с бедной, словно наскоро расставленной мебелью. У окна, на кресле с отломанной ручкой, сидела женщина лет пятидесяти, простоволосая и некрасивая, в зеленом старом платье и с пестрой гарусной косынкой вокруг шеи. Ее небольшие черные глазки так и впились в меня.

Я подошел к ней и раскланялся.

- Я имею честь говорить с княгиней Засекиной?

- Я княгиня Засекина; а вы сын господина В.?

- Точно так-с. Я пришел к вам с поручением от матушки.

- Садитесь, пожалуйста. Вонифатий! где мои ключи, не видал?

Я сообщил г-же Засекиной ответ моей матушки на ее записку. Она выслушала меня, постукивая толстыми красными пальцами по оконнице, а когда я кончил, еще раз уставилась на меня.

- Очень хорошо; непременно буду, - промолвила она наконец. - А как вы еще молоды! Сколько вам лет, позвольте спросить?

- Шестнадцать лет, - отвечал я с невольной запинкой.

Княгиня достала из кармана какие-то исписанные, засаленные бумаги, поднесла их к самому носу и принялась перебирать их.

- Годы хорошие, - произнесла она внезапно, поворачиваясь и ерзая на стуле. - А вы, пожалуйста, будьте без церемонии. У меня просто.

"Слишком просто", - подумал я, с невольной гадливостью окидывая взором всю ее неблагообразную фигуру.

В это мгновенье другая дверь гостиной быстро распахнулась, и на пороге появилась девушка, которую я видел накануне в саду. Она подняла руку, и на лице ее мелькнула усмешка.

- А вот и дочь моя, - промолвила княгиня, указав на нее локтем. - Зиночка, сын нашего соседа, господина В. Как вас зовут, позвольте узнать?

- Владимиром, - отвечал я, вставая и пришепетывая от волнения.

- А по батюшке?

- Петровичем.

- Да! У меня был полицеймейстер знакомый, тоже Владимиром Петровичем звали. Вонифатий! не ищи ключей, ключи у меня в кармане.

Молодая девушка продолжала глядеть на меня с прежней усмешкой, слегка щурясь и склонив голову немного набок.

- Я уже видела мсьё Вольдемара, - начала она. (Серебристый звук ее голоса пробежал по мне каким-то сладким холодком.) - Вы мне позволите так называть вас?

- Помилуйте-с, - пролепетал я.

- Где это? - спросила княгиня. Княжна не отвечала своей матери.

- Вы теперь заняты? - промолвила она, не спуская с меня глаз.

- Никак нет-с.

- Хотите вы мне помочь шерсть распутать? Подите сюда, ко мне. Она кивнула мне головой и пошла вон из гостиной. Я отправился вслед за ней.

В комнате, куда мы вошли, мебель была немного получше и расставлена с большим вкусом. Впрочем, в это мгновенье я почти ничего заметить не мог: я двигался как во сне и ощущал во всем составе своем какое-то до глупости напряженное благополучие.

Княжна села, достала связку красной шерсти и, указав мне на стул против нее, старательно развязала связку и положила мне ее на руки. Все это она делала молча, с какой-то забавной медлительностью и с той же светлой и лукавой усмешкой на чуть-чуть раскрытых губах. Она начала наматывать шерсть на перегнутую карту и вдруг озарила меня таким ясным и быстрым взглядом, что я невольно потупился. Когда ее глаза, большею частию полуприщуренные, открывались во всю величину свою, - ее лицо изменялось совершенно: точно свет проливался по нем.

- Что вы подумали обо мне вчера, мсьё Вольдемар? - спросила она погодя немного. - Вы, наверно, осудили меня?

- Я - княжна... я ничего не думал... как я могу... - отвечал я с смущением.

- Послушайте, - возразила она. - Вы меня еще не знаете; я престранная:

я хочу, чтоб мне всегда правду говорили. Вам, я слышала, шестнадцать лет, а мне двадцать один: вы видите, я гораздо старше вас, и потому вы всегда должны мне говорить правду... и слушаться меня, - прибавила она. - Глядите на меня - отчего вы на меня не глядите?

Я смутился еще более, однако поднял на нее глаза. Она улыбнулась, только не прежней, а другой, одобрительной улыбкой.

- Глядите на меня, - промолвила она, ласково понижая голос, - мне это.

не неприятно... Мне ваше лицо нравится; я предчувствую, что мы будем друзьями. А я вам нравлюсь? - прибавила она лукаво.

- Княжна... - начал было я.

- Во-первых, называйте меня Зинаидой Александровной, а во-вторых, что это за привычка у детей (она поправилась) - у молодых людей - не говорить прямо то, что они чувствуют? Это хорошо для взрослых. Ведь я вам нравлюсь?

Хотя мне очень было приятно, что она так откровенно со мной говорила, однако я немного обиделся. Я хотел показать ей, что она имеет дело не с мальчиком, и, приняв по возможности развязный и серьезный вид, промолвил:

- Конечно, вы очень мне нравитесь, Зинаида Александровна; я не хочу это скрывать.

Она с расстановкой покачала головой.

- У вас есть гувернер? - спросила она вдруг.

- Нет, у меня уже давно нет гувернера.

Я лгал; еще месяца не прошло с тех пор, как я расстался с моим французом.

- О! да я вижу - вы совсем большой. Она легонько ударила меня по пальцам.

- Держите прямо руки! - И она прилежно занялась наматыванием клубка.

Я воспользовался тем, что она не поднимала глаз, и принялся ее рассматривать, сперва украдкой, потом все смелее и смелее. Лицо ее показалось мне еще прелестнее, чем накануне: так все в нем было тонко, умно и мило. Она сидела спиной к окну, завешенному белой сторой; солнечный луч, пробиваясь сквозь эту стору, обливал мягким светом ее пушистые золотистые волосы, ее невинную шею, покатые плечи и нежную, спокойную грудь. Я глядел на нее - и как дорога и близка становилась она мне! Мне сдавалось, что и давно-то я ее знаю и ничего не знал и не жил до нее... На ней было темненькое, уже поношенное, платье с передником; я, кажется, охотно поласкал бы каждую складку этого платья и этого передника. Кончики ее ботинок выглядывали из-под ее платья: я бы с обожанием преклонился к этим ботинкам... "И вот я сижу перед ней, - подумал я, - я с ней познакомился...

какое счастье, боже мой!" Я чуть не соскочил со стула от восторга, но только ногами немного поболтал как ребенок, который лакомится.

Мне было хорошо, как рыбе в воде, и я бы век не ушел из этой комнаты, не покинул бы этого места.

Ее веки тихо поднялись, и опять ласково засияли передо мною ее светлые глаза - и опять она усмехнулась.

- Как вы на меня смотрите, - медленно проговорила она и погрозила мне пальцем.

Я покраснел... "Она все понимает, она все видит, - мелькнуло у меня в голове. - И как ей всего не понимать и не видеть!" Вдруг что-то застучало в соседней комнате - зазвенела сабля.

- Зина! - закричала в гостиной княгиня, - Беловзоров принес тебе котенка.

- Котенка! - воскликнула Зинаида и, стремительно поднявшись со стула, бросила клубок мне на колени и выбежала вон.

Я тоже встал и, положив связку шерсти и клубок на оконницу, вышел в гостиную и остановился в недоумении. Посредине комнаты лежал, растопыря лапки, полосатый котенок; Зинаида стояла перед ним на коленях и осторожно поднимала ему мордочку. Возле княгини, заслонив почти весь простенок между окнами, виднелся белокурый и курчавый молодец, гусар с румяным лицом и глазами навыкате.

- Какой смешной! - твердила Зинаида, - и глаза у него не серые, а зеленые, и уши какие большие. Спасибо вам, Виктор Егорыч! Вы очень милы.

Гусар, в котором я узнал одного из виденных мною накануне молодых людей, улыбнулся и поклонился, причем щелкнул шпорами и брякнул колечками сабли.

- Вам угодно было вчера сказать, что вы желаете иметь полосатого котенка с большими ушами... вот, я и достал-с. Слова - закон. - И он опять поклонился.

Котенок слабо пискнул и начал нюхать пол.

- Он голоден! - воскликнула Зинаида. - Вонифатий! Соня! принесите молока.

Горничная, в старом желтом платье с полинялым платочком на шее, вошла с блюдечком молока в руке и поставила его перед котенком. Котенок дрогнул, зажмурился и принялся лакать.

- Какой у него розовый язычок, - заметила Зинаида, пригнув голову почти к полу и заглядывая ему сбоку под самый нос.

Котенок насытился и замурлыкал, жеманно перебирая лапками. Зинаида встала и, обернувшись к горничной, равнодушно промолвила:

- Унеси его.

- За котенка - ручку, - проговорил гусар, осклабясь и передернув всем своим могучим телом, туго затянутым в новый мундир.

- Обе, - возразила Зинаида и протянула к нему руки. Пока он целовал их, она смотрела на меня через плечо.

Я стоял неподвижно на одном месте и не знал - засмеяться ли мне, сказать ли что-нибудь или так промолчать. Вдруг, сквозь раскрытую дверь передней, мне бросилась в глаза фигура нашего лакея Федора. Он делал мне знаки. Я машинально вышел к нему.

- Что ты? - спросил я.

- Маменька прислали за вами, - проговорил он шепотом. - Оне гневаются, что вы с ответом не ворочаетесь.

- Да разве я давно здесь?

- Час с лишком.

- Час с лишком! - повторил я невольно и, вернувшись в гостиную, начал раскланиваться и шаркать ногами.

- Куда вы? - спросила меня княжна, взглянув из-за гусара.

- Мне нужно домой-с. Так я скажу, - прибавил я, обращаясь к старухе, - что вы пожалуете к нам во втором часу.

- Так и скажите, батюшка.

Княгиня торопливо достала табакерку и так шумно понюхала, что я да же вздрогнул.

- Так и скажите, - повторила она, слезливо моргая и кряхтя.

Я еще раз поклонился, повернулся и вышел из комнаты с тем чувством неловкости в спине, которое ощущает очень молодой человек, когда он знает, что ему глядят вслед.

- Смотрите же, мсьё Вольдемар, заходите к нам, - крикнула Зинаида и опять рассмеялась.

"Что это она все смеется?" - думал я, возвращаясь домой в сопровождении Федора, который ничего мне не говорил, но двигался за мной неодобрительно.

Матушка меня побранила и удивилась: что я мог так долго делать у этой княгини? Я ничего не отвечал ей и отправился к себе в комнату. Мне вдруг стало очень грустно... Я силился не плакать... Я ревновал к гусару.