Собственная господская контора - И.С. Тургенев

...Комната, в которую вошла Глафира Ивановна и в которой она ежедневно проводила часа два и более, называлась "Собственной господской конторой" - в отличие от "Главной вотчинной конторы", помещавшейся в отдельном флигеле, подле конного двора. В "Собственной господской конторе" постоянно заседал секретарь барыни, Левон Иванов, или, как его называла Глафира Ивановна, Lêon (его в молодости выучили французскому языку, и он довольно свободно на нем изъяснялся); однако Глафира Ивановна в конторе с ним никогда иначе не говорила, как по-русски. Кроме Левона, каждое утро являлись в "Собственную контору" главный приказчик и бурмистр с докладами; часто призывался туда дворецкий, изредка сам управляющий Василий Васильевич - и только. Все же дела по именью, все платежи, продажи и покупки производились в "Вотчинной конторе", которая оттого всегда была набита народом; с утра до вечера толклись в ней, стояли и сидели разные писцы, земские, приходящие и отходящие мужики, свои и соседние, старосты, десятские и т. п.

"Вотчинная контора" не могла похвастаться ни чистотою, ни благовонием. Случалось иногда, что свечи в ней горели голубым огнем, как бы в погребе или в бане. "Собственная контора", напротив, отличалась опрятностью: это была большая, светлая комната, с тремя окнами; у одного из них помещался секретарский стол, покрытый зеленым сукном. Вдоль стен тянулись шкафы из ясеневого дерева; по самой середине, на особо устроенном возвышении, стояло ореховое бюро; за этим бюро, на широком и мягком кресле, садилась сама барыня; другое кресло, тоже довольно покойное, стояло несколько поодаль и пониже - для Василия Васильевича. Прямо против господского бюро висел на стене портрет напудренного старика в лиловом французском кафтане с стразовыми пуговицами, известного в свое время хозяина, дяди Глафиры Ивановны, от которого она получила свое имение и которого она поставила себе в образец.

В "Собственной конторе" к приходу барыни собралось три человека. Один из них, секретарь Левон, или Lêon, молодой, белокурый человек, с томными глазами и чахоточным цветом лица, стоял перед своим столом и перелистывал тетрадь; другой, главный приказчик, Кинтилиан, человек лет пятидесяти с лишком - с седыми волосами и черными навислыми бровями, с лицом угрюмым и хитрым - неподвижно глядел на пол, скрестив руки на груди. Третий, наконец, бурмистр Павел, красивый мужчина, с черной как смоль бородой, свежими щеками, большим белым лбом и веселыми блестящими глазами, развязно прислонился к двери. Хотя одежда на нем была не то крестьянская, не то купеческая, хотя он носил бороду - он мужиком не был. Глафира Ивановна произвела его в бурмистры из дворовых; под его управлением состояло - пока - одно только село Введенское - то самое село, в котором жила барыня,-- но влияние его росло не по дням, а по часам; милости сыпались на него непрестанно; он быстро шел в гору, к великой досаде Кинтилиана, который сам, не более двух лет тому назад, разными происками низвергнул своего предшественника, Никифора, и стал на его место.

Три эти человека - до самого появления Глафиры Ивановны - не разговаривали друг с другом; только Павел спросил у Левона, записал ли он садовые работы; Левон кивнул ему головой. Когда же наконец барыня вошла, они все трое выпрямились и низко ей поклонились; Кинтилиан и Павел заложили руки за спину - Левон слегка оперся о стол. Глафира Ивановна, молча и не спеша, взошла на возвышение, отодвинула слегка кресла, села, оправилась и, приняв озабоченный вид, немного помолчала, наконец, обратившись к Левону, сделала повелительное движение рукою и промолвила: "Начинай!" Левон взял тетрадь со стола, отвернул несколько листов, кашлянул и начал тонким, немного гнусливым голоском:

-- "12 июля 184* года. Полевые и прочие работы.

Вчерашний день, июля 11-го, во вторник - день господский. Крестьяне села Введенского - всего 134 тягла - заняты были сенокосом в следующих дачах..." - Что ты это мне читаешь? - резко перебила его барыня.

-- Полевые и прочие работы, как изволили приказывать... С них начинать приказано,-- проговорил Левон.

-- Мне этого не нужно сегодня.

Левон опустил тетрадь.

-- Получены вчера из деревень донесения?

-- Получено три - из Лисицына, из Гагина, из Кириллова.

-- Читай рапорт из Лисицына.

-- Прикажете рапорт или экстракт?

-- Рапорт.-- И Глафира Ивановна загремела четками...

Неприятно подействовал этот звук на присутствовавших. Каждый из них знал, что когда барыня гремит четками - дело неладно: жди бури. Лица их вытянулись; даже Павел, который всё время соколом глядел на свою госпожу,-- даже он попридержал свою улыбку.

Левон взял со стола исписанный лист бумаги - и начал опять тем же тонким голоском:

-- "Рапорт Евстигнея Семенова, Лисицынского старосты.

Пункт 1-й. В имении ее высокоблагородия, Глафиры Ивановны Гагиной, Лисицыне - Кондратове тож - милостью божиею обстоит всё благополучно. Пункт 2-й. Вчерашнего числа..." Глафира Ивановна опять перебила чтеца:

-- Не читай мне всего... Посмотри только, что он о пасеке пишет...

Левон быстро пробежал глазами весь рапорт.

-- Он о пасеке не доносит-с,-- произнес он наконец.

-- Прекрасно! - воскликнула Глафира Ивановна - и четки загремели пуще прежнего.-- Хорош староста, нечего сказать! Это ты, должно быть, его в старосты поставил,-- продолжала она, обратившись к Кинтилиану. (Лисицынский староста был назначен еще Никифором, но Кинтилиан почел за лучшее промолчать.) - Сделать ему строжайший выговор с особенным замечаньем.

Левон наклонился и черкнул у себя в книге слова два карандашом. Наступило молчание.

-- Прикажете читать дальше? - робко спросил Левон.

Барыня не отвечала ему и продолжала греметь четками. Левон поправил волосы на лбу и потупился. В комнате всё как будто замерло... только и стало слышно в ней, что жалобное жужжанье залетевшей большой синей мухи, тщетно стучавшейся в стекло.

-- Достань "Заметки барыни",-- промолвила наконец Глафира Ивановна, выходя из задумчивости.-- Прочти мне, что я тебе вчера продиктовала.

Левон вынул из ящика своего стола голубую книжку с надписью на переплете: "Заметки барыни",-- раскрыл ее и принялся читать:

-- "Понедельник, 11-го июня.

Во-первых: Дворовым я желаю сделать другое распоряжение; хочу из дворовых сделать колонистов; а колонисты мои будут делать разные работы, домашние и прочие; построю им каменные флигеля; заведу фабрики, как швейные, так и кружевные,-- ткацкую, белильную - и доведу до того, чтобы Введенские фабрики были известны в России; а ненужных дворовых продам или отпущу по разным местам. Начальник моих колонистов - Куприян Семенов".-- Левон остановился.

-- Какая по этому сделана отметка? - спросила барыня.

-- "Принято к соображению. А насчет Куприяна - исполнено".

Барыня помолчала.

-- Далее.

-- "Во-вторых: Турка никогда и никуда не отпускать от скота; но только, чтобы он никогда не был начальником над оным - а просто назвать его: Турок и пастух". Отметка: исполнено.

"В-третьих; Я собрала посмотреть моих господских коров... Фи! Фи! Ну, что это за коровы? Но почему же и мне не иметь коров, которые бы давали удою три ведра, как говорил швейцар. Je rêglerai, tout cela, je rêglerai {Я всё это приведу в порядок, приведу в порядок (франц.).}. Возьму швейцара, тирольца, овцевода, возьму лифляндку, немку, польку. Ах, когда же это случится: после дождичка в четверг". Отметка... отметки нет.

-- Нет отметки? - спросила Глафира Ивановна.-- А я тебе скажу, какая должна быть отметка. Пиши,-- и Глафира Ивановна начала диктовать Левону: - "Всё это исполнится и непременно исполнится, когда у меня будет настоящий управляющий - а не Василий Васильевич - что и говорить! Не такого, не такого мне надо - и только". Теперь далее.

Левон поставил после "только" большой восклицательный знак и снова принялся за чтение.

-- "В-четвертых: Спросить каждого дворового человека следующим образом: а что ты принес доходу в год - какая была твоя служба - и сколько было на тебя расходу - а? И по его ответу так и поступать, чтобы дворовый человек приносил или пользу, или удовольствие; без того его не держать". Отметка: отнесено к пункту первому.

-- Как к пункту первому! - воскликнула барыня.

-- Там - также о дворовых говорится,-- возразил Левон.

-- Так что ж, что говорится! Здесь сказано: спросить каждого дворового - а там написано про дворовых вообще. Спрашивали ли хошь одного дворового так, как я приказывала?

-- Никак нет-с,-- пробормотал смущенный секретарь.

-- А я спрашиваю - почему не спрашивали? Никто не отвечал.

Лицо Глафиры Ивановны омрачилось.

-- Долго ли мне мучиться с вами? - продолжала она.-- Долго ли вам не слушаться меня!

-- Отметки не я составляю-с,-- проговорил трепетным голосом Левон,-- а вот они-с.-- Он указал на главного приказчика и на бурмистра.-- Я только записываю.

-- Я знаю, что не ты. К пункту первому! Я знаю, почему они поставили: к пункту первому! Я бы тебя, например, спросила,-- прибавила Глафира Ивановна, внезапно обратившись к Кинтилиану,-- что ты мне стоишь с своим семейством - сколько на тебя выходит всякого добра - а какую я от тебя пользу вижу? Идя удовольствие? Уж я не говорю о том, что ты себе там в карман кладешь!

Кинтилиан только губы стиснул.

-- Исполнить мое приказание, сегодня же исполнить - и начать с него,-- промолвила барыня, указывая на Кинтилиана.-- Коли он главный приказчик, пускай же он подаст пример другим... А теперь продолжай!

"В-пятых: Я в нетерпенье приобретать... Не забыть мне видеться и переговорить с..." Здесь поставлены три крестика,-- прибавил Левон, понизив несколько голос.-- "Он, сдается мне, именно тот человек, которого я искала". Здесь вы изволили приказать поставить: Нотубене.

-- Хорошо, знаю... продолжай.

-- "В-шестых: Сказать матерям отпущенных по оброку актрис, чтобы они к ним написали и советовали бы им вскорости откупиться; а то-де вас вернут и здесь в работу определят. Мы-де вас предваряем от себя". Отметка: "Актрвсиным матерям сообщено".

"В-седьмых: Я хочу доказать Василию Васильевичу, что и без него могу, как будто его не было на свете. Я сама, сама, сама. А то всё будет по-прежнему. Лучше мое худое пусть, чем его хорошее: не надо".

-- Довольно! - воскликнула Глафира Ивановна.-- К чему об этом только говорить - надо действовать...

И Глафира Ивановна снова погрузилась в раздумье, изредка только подергивая губами и погромыхивая _ четками. - Кинтилиан Андреев! - воскликнула она наконец.

Старик встрепенулся.

-- Сударыня!

-- Можешь ты мне сказать, сколько я в год плачу в Опекунский совет?

-- Четырнадцать тысяч рублей серебром с лишком,-- ответил, не мешкая, Кинтилиан.

-- А сколько всего долгу?

-- Около двухсот десяти тысяч.

-- Около! с лишком! Что это у тебя за манера отвечать? Около! Разве для того я тебя определила главным приказчиком, чтобы ты мне отвечал: около!

-- Прикажете - можно сейчас в бумагах справиться и точную ведомость представить,-- возразил старик.

-- Этакие важные вещи должно знать тебе на память, а не справляться об них в бумагах! Это всё беспорядки... Когда я беспорядки эти переведу! А в нынешнем году мы ничего не платили?

-- Никак нет-с.

-- А за прошлый год все заплачено?

-- Никак нет-с... За нами недоимка состоит... две тысячи четыреста тридцать рублей с копейками,-- поспешил прибавить Кинтилиан.

-- Стало быть, мне штрафные деньги придется платить?

-- Должно предполагать-с.

-- А почему же не заплачено в Опекунский совет? Разве денег не было?

-- Деньги были-с - да и на другие расходы пошли.

-- А на какие именно?

-- На содержание господского дома, на покупку скота; Василью Васильевичу известно-с; они распоряжались-с.

Глафира Ивановна вспыхнула.

-- Опять Василий Васильевич! Как вы мне надоели с вашим Васильем Васильевичем! Сколько раз мне приказывать вам - не упоминать при мне имени Василья Васильевича! Особенно здесь, в собственной моей кон* торе. Знать его я не хочу, вашего Василья Васильевича.-- И Глафира Ивановна встала и несколько раз прошлась по комнате.

-- Садись и пиши,-- примолвила она вдруг, поравнявшись с секретарем.-- А вы слушайте.

Левон проворно сел за стол, схватил длинное перо, обмакнул самый кончик его в чернила и склонил голову на левый бок.

-- "План госпожи...-- начала Глафира Ивановна. Левоново перо заскрипело по бумаге.-- Всё имение разделить на четыре части:

Первую назвать вдовьим участком или опридчим и определить ее на содержание госпожи и дома ее.

Вторую назвать--долговою частью и платить с нее проценты по долгам".-- Написал? - спросила барыня.

-- По долгам,-- повторил секретарь.

"Третью часть назвать участком детским и определить ее на содержание Дмитрия Петровича.

Четвертую, наконец, назвать частью агрономическою и экономическою и доходы с нее употреблять на разные хозяйственные усовершенствования".

-- Усовершенствования,-- повторил секретарь. Барыня обратилась к Кинтилиану и Павлу.

-- Слышали вы? - спросила она.

-- Слышали,-- отвечали они в один голос. Секретарь поднялся.

-- А теперь подайте бумаги, какие мне подписывать нужно.

Кинтилиан направился было к окну за сафьянным красным портфелем, с которым он пришел из "Вотчинной конторы", но Глафира Ивановна остановила его восклицанием:

-- Ах, Мемориал! Я ведь и забыла Мемориал!

Кинтилиан вернулся на прежнее место, а барыня достала из кармана свою записную книжечку.

-- Да, кстати,-- начала она, еще не заглядывая в нее,-- я желаю знать, кто у меня в Бабкове при тамошнем господском доме дворником? Уж не Никита ли Голанец?

-- Точно так-с,-- возразил Кинтилиан.

-- Да не будет Никита Голанец дворником ни при Бабковском господском доме - нигде. Он умер.

Бурмистр, секретарь и приказчик - все трое невольно подняли головы.

-- Для меня он умер. Я заметила, что в какой деревне он живет, там у меня непременно пожар случится. При нем в Лисицыне флигель сгорел. Отставить его от должности дворника и отослать в какую-нибудь оброчную деревню.

-- Слушаю-с,-- ответил Кинтилиан.

-- А теперь посмотрим Мемориал.-- Барыня раскрыла записную книжечку и прочла громко: - "Печатка". Да! Заказать в Туле печать с фигурою, изображающею время, и с надписью: "оправдает" - и слово чтоб было вырезано ясно. Это я тебе поручаю, Павел.

-- Будет исполнено в точности,-- весело возразил Павел.

-- Я видела,-- прибавила Глафира Ивановна, приветливо взглянув на него,-- ты уже в саду распорядился: дорожки подчищены - спасибо. Павел низко поклонился.

-- Рад стараться, сударыня-матушка,-- промолвил он.

-- Хорошо, хорошо.

Теперь второе: "Овес и сено". Четвертого дня был у меня сосед Иван Еремеич - всего побыл два часа - и кто его просил приезжать? На лошадей его вышло овса два четверика, четыре гарнца - а сена пуд и двадцать фунтов. Это ужас! Спрашиваю, кто этим заведывает?

-- Дворецкий,-- промолвил Кинтилиан.

-- Вот ты и соврал: разве это дворецкого дело? Дворецкий домом заведывает, а не конюшней.

-- Овес и сено выдает начальник конного двора,-- поправился приказчик.

-- Кто такой?

-- Шорник Ипат.

-- Так ты Ипату овес и сено поручаешь!.. Такая важная статья у него на руках! А ты-то чего глядишь? Положим, ты сам фураж отвешивать не можешь - всё же ты должен знать, сколько чего выходит. Никифор бы этого не сделал. Видно, мне и конный двор придется Павлу под команду отдать. Кстати,-- прибавила барыня, обратившись к Павлу,-- в какую деревню сослали Никифора?

-- В Валухино.

-- В Валухино... Напомни мне о нем сегодня, Левон.

Теперь третье: "Спросить, почему послали не Алешку, а Федьку?" Да; желаю я знать, почему за мамзелью в Москву послали не Алексея, как было приказано, а безмозглого старика Федора?

-- Алексей оказался нужным в столярной.

-- Когда я что приказываю - должно исполнять, а не рассуждать. Tu отменил мое приказание?

-- Никак нет-с.

-- Кто же?

Кинтилиан смутился и не отвечал.

-- Спрашиваю тебя: кто?

Кинтилиан разинул было рот - и запнулся, но взглянул на барыню.

-- Василий Васильевич изволили приказать,-- произнес он скороговоркой.

-- Опять! - воскликнула Глафира Ивановна.-- Опять Василий Васильевич! О, это слишком! Везде, везде этот Василий Васильевич. Надо это кончить! Это невыносимо! - И Глафира Ивановна сильно позвонила в колокольчик.

Вошел Суслик.

-- Ступай к Василью Васильичу и скажи ему, чтоб он сию минуту ко мне пришел; да скажи Аграфене, чтобы она мне принесла стакан воды.

-- Слушаю-с! - воскликнул Суслик и исчез.

-- А вы,-- продолжала барыня,-- ступайте теперь все вон. Бумаги я подпишу после.-- И Глафира Ивановна снова принялась ходить по комнате.

-- И нужно вам было, Кинтилиан Андреич, опять про Василия Васильевича напомнить, право,-- заметил, выходя из передней, бурмистр Павел приказчику.

-- Э! всё едино,-- с досадой возразил старик и махнул рукой.-- Вишь сегодня погодка какая...

-- А копеечки вы ловко подпустили,-- с улыбкой промолвил бурмистр.

-- Ну, да хороши и вы... с вашей печаткой...-- и Кинтилиан отправился в "Вотчинную контору".

-- А вы куда? - спросил Павел Левона.

-- Я к себе - сосну. Устал - смерть.

Павел остался один, подумал, принял суровый, начальнический вид и, широко разводя сжатыми руками, пошел в сад.

Между тем Суслик прибежал в особый флигель, занимаемый Василием Васильевичем, и, поспешно войдя к нему в кабинет, проговорил запыхавшимся голосом:

-- Пожалуйте к барыне.

Василий Васильевич только что допивал третью чашку чаю со сливками. Выпустив струйку табачного дыма изо рта, подносил он налитое блюдечко к губам, как вдруг вошел мальчик. Он тотчас поставил блюдечко на стол и, съежив брови, с уторопленным видом спросил Суслика:

-- Барыня меня спрашивает?

-- Точно так-с. Велели сказать-с, чтобы сию минуту пожаловали.

-- Где она?

-- В конторе-с.

Василий Васильевич помолчал и вдруг приподнялся.

-- Эй, Юшка! - крикнул он.-- Одеваться, сюртук и галстук! - Человек подал Василью Васильевичу одеться; он причесался перед зеркалом, застегнул сюртук сперва на правый борт, потом перестегнул его на левый, надел картуз и вышел на крыльцо.

-- Что? - спросил он, не оборачивая головы и вполголоса, у сопровождавшего его Суслика,-- разве там... что-нибудь...

-- Да-с, кажется,-- значительно отвечал плутоватый мальчик.

-- Гневается? - проговорил, еще понизив голос, Василий Васильевич.

-- Серчают-с,-- возразил Суслик.

-- Господи! Господи! - прошептал Василий Васильевич, пощупал рукой по груди, вздохнул раза два и направился отяжелевшими шагами через заднее крыльцо в "Собственную контору", где, изредка отпивая по глотку воды из стакана, принесенного Аграфеной, ожидала его Глафира Ивановна.