Глава37 - "Дворянское гнездо" - Роман И.С.Тургенева

Более двух часов скитался Лаврецкий по улицам города. Пришла ему на память ночь, проведенная в окрестностях Парижа. Сердце у него надрывалось, и в голове, пустой и словно оглушенной, кружились все одни и те же мысли, темные, вздорные, злые. "Она жива, она здесь", - шептал он с постоянно возрождавшимся изумлением. Он чувствовал, что потерял Лизу, Желчь его душила; слишком внезапно поразил его этот удар. Как мог он так легко поверить вздорной болтовне фельетона, лоскуту бумаги? "Ну, я бы не поверил, - подумал он, - какая была бы разница? Я бы не знал, что Лиза меня любит; она сама бы этого не знала". Он не мог отогнать от себя образа, голоса, взоров своей жены... и он проклинал себя, проклинал все на свете.

Измученный, пришел он перед утром к Лемму. Долго он не мог достучаться; наконец в окне показалась голова старика в колпаке, кислая, сморщенная, уже нисколько не похожая на ту вдохновенно суровую голову, которая, двадцать четыре часа тому назад, со всей высоты своего художнического величия царски глянула на Лаврецкого.

- Что вам надо? - спросил Лемм, - я не могу каждую ночь играть, я декокт принял.

Но, видно, лицо у Лаврецкого было очень странно: старик сделал себе из руки над глазами козырек, вгляделся в своего ночного посетителя и впустил его.

Лаврецкий вошел в комнату и опустился на стул; старик остановился перед ним, запахнув полы своего пестрого, дряхлого халата, ежась и жуя губами.

- Моя жена приехала, - проговорил Лаврецкий, поднял голову и вдруг сам невольно рассмеялся.

Лицо Лемма выразило изумление, но он даже не улыбнулся, только крепче завернулся в халат.

- Ведь вы не знаете, - продолжал Лаврецкий, - я воображал... я прочел в газете, что ее уже нет на свете.

- О-о, это вы недавно прочли? - спросил Лемм.

- Недавно.

- О-о, - повторил старик и высоко поднял брови. - И она приехала?

- Приехала. Она теперь у меня; а я... я несчастный человек.

И он опять усмехнулся.

- Вы несчастный человек, - медленно повторил Лемм.

- Христофор Федорыч, - начал Лаврецкий, - возьметесь вы доставить записку?

- Гм. Можно узнать, кому?

- Лиза в...

- А, да, да, понимаю. Хорошо. А когда нужно будет доставить записку?

- Завтра, как можно раньше.

- Гм. Можно послать Катрин, мою кухарку. Нет, я сам пойду.

- И принесете мне ответ?

- И принесу ответ.

Лемм вздохнул.

- Да, мой бедный молодой друг; вы, точно, - несчастный молодой человек.

Лаврецкий написал два слова Лизе: он известил ее о приезде жены, просил ее назначить ему свидание, - и бросился на узенький диван лицом к стене; а старик лег на постель и долго ворочался, кашляя и отпивая глотками свой декокт.

Настало утро; оба они поднялись. Странными глазами поглядели они друг на друга. Лаврецкому хотелось в этот миг убить себя. Кухарка Катрин принесла им скверного кофе. Пробило восемь часов. Лемм надел шляпу и, сказавши, что урок он дает у Калитиных в десять часов, но что он найдет приличный предлог, отправился. Лаврецкий опять бросился на диванчик, и опять со дна его души зашевелился горестный смех. Он думал о том, как жена выгнала его из дому; он представлял себе положение Лизы, закрывал глаза и закидывал руки за голову.

Наконец Лемм вернулся и принес ему клочок бумаги, на котором Лиза начертила карандашом следующие слова: "Мы сегодня не можем видеться; может быть - завтра вечером. Прощайте". Лаврецкий сухо и рассеянно поблагодарил Лемма и пошел к себе домой.

Он застал жену за завтраком; Ада, вся в буклях, в беленьком платьице с голубыми ленточками, кушала баранью котлетку. Варвара Павловна тотчас встала, как только Лаврецкий вошел в комнату, и с покорностью на лице подошла к нему. Он попросил ее последовать за ним в кабинет, запер за собою дверь и начал ходить взад и вперед; она села, скромно положила одну руку на другую и принялась следить за ним своими все еще прекрасными, хотя слегка подрисованными, глазами.

Лаврецкий долго не мог заговорить: он чувствовал, что не владел собою; он видел ясно, что Варвара Павловна нисколько его не боялась, а показывала вид, что вот сейчас в обморок упадет.

- Послушайте, сударыня, - начал он наконец, тяжело дыша и по временам стискивая зубы, - нам нечего притворяться друг перед другом; я вашему раскаянию не верю; да если бы оно и было искренно, сойтись снова с вами, жить с вами - мне невозможно.

Варвара Павловна сжала губы и прищурилась. "Это отвращение, - подумала она, - кончено! я для него даже не женщина".

- Невозможно, - повторил Лаврецкий и застегнулся доверху. - Я не знаю, зачем вам угодно было пожаловать сюда: вероятно, у вас денег больше не стало.

- Увы! вы оскорбляете меня, - прошептала Варвара Павловна.

- Как бы то ни было - вы все-таки, к сожалению, моя жена. Не могу же я вас прогнать... и вот что я вам предлагаю. Вы можете сегодня же, если угодно, отправиться в Лаврики, живите там; там, вы знаете, хороший дом; вы будете получать все нужное, сверх пенсии... Согласны вы?

Варвара Павловна поднесла вышитый платок к лицу.

- Я вам уже сказала, - промолвила она, нервически подергивая губами, - что я на все буду согласна, что бы вам ни угодно было сделать со мной; на этот раз остается мне спросить у вас: позволите ли вы мне по крайней мере поблагодарить вас за ваше великодушие?

- Без благодарности, прошу вас, эдак лучше, - поспешно проговорил Лаврецкий. - Стало быть, - продолжал он, приближаясь к двери, - я могу рассчитывать...

- Завтра же я буду в Лавриках, - промолвила Варвара Павловна, почтительно поднимаясь с места. - Но, Федор Иваныч (Теодором она его больше не называла)...

- Что вам угодно?

- Я знаю, я еще ничем не заслужила своего прощения; могу ли я надеяться по крайней мере, что со временем...

- Эх, Варвара Павловна, - перебил ее Лаврецкий, - вы умная женщина, да ведь и я не дурак; я знаю, что этого вам совсем не нужно. А я давно вас простил; но между нами всегда была бездна.

- Я сумею покориться, - возразила Варвара Павловна и склонила голову. - Я не забыла своей вины; я бы не удивилась, если бы узнала, что вы даже обрадовались известию о моей смерти, - кротко прибавила она, слегка указывая рукой на лежавший на столе, забытый Лаврецким нумер журнала.

Федор Иваныч дрогнул: фельетон был отмечен карандашом. Варвара Павловна еще с большим уничижением посмотрела на него. Она была очень хороша в это мгновенье. Серое парижское платье стройно охватывало ее гибкий, почти семнадцатилетний стан, ее тонкая, нежная шея, окруженная белым воротничком, ровно дышавшая грудь, руки без браслетов и колец - вся ее фигура, от лоснистых волос до кончика едва выставленной ботинки, была так изящна...

Лаврецкий окинул ее злобным взглядом, чуть не воскликнул: "Brava!", чуть не ударил ее кулаком по темени - и удалился. Час спустя он уже отправился в Васильевское, а два часа спустя Варвара Павловна велела нанять себе лучшую карету в городе, надела простую соломенную шляпу с черным вуалем и скромную мантилью, поручила Аду Жюстине и отправилась к Калитиным: из расспросов, сделанных ею прислуге, она узнала, что муж ее ездил к ним каждый день.