Часть 8 - " Накануне" - Роман И.С.Тургенева

Вечером того же дня Анна Васильевна сидела в своей гостиной и собиралась плакать. Кроме ее, в комнате находился ее муж да еще некто Увар Иванович Стахов, троюродный дядя Николая Артемьевича, отставной корнет лет шестидесяти, человек тучный до неподвижности, с сонливыми желтыми глазками и бесцветными толстыми губами на желтом пухлом лице. Он с самой отставки постоянно жил в Москве процентами с небольшого капитала, оставленного ему женой из купчих. Он ничего не делал и навряд ли думал, а если и думал, так берег свои думы про себя. Раз только в жизни он пришел в волнение и оказал деятельность, а именно: он прочел в газетах о новом инструменте на всемирной лондонской выставке: "контробомбардоне" и пожелал выписать себе этот инструмент, даже спрашивал, куда послать деньги и через какую контору? Увар Иванович носил просторный сюртук табачного цвета и белый платок на шее, ел часто и много, и только в затруднительных случаях, то есть всякий раз, когда ему приходилось выразить какое-либо мнение, судорожно двигал пальцами правой руки по воздуху, сперва от большого пальца к мизинцу, потом от мизинца к большому пальцу, с трудом приговаривая: "Надо бы... как-нибудь, того..." Увар Иванович сидел в креслах возле окна и дышал напряженно. Николай Артемьевич ходил большими шагами по комнате, засунув руки в карманы; лицо его выражало неудовольствие.

Он остановился наконец и покачал головой.

- Да, - начал он, - в наше время молодые люди были иначе воспитаны.

Молодые люди не позволяли себе манкировать старшим. (Он произнес: ман, в нос, по-французски.) А теперь я только гляжу и удивляюсь. Может быть, не прав я, а они правы; может быть. Но все же у меня есть свой взгляд на вещи:

не олухом же я родился. Как вы об этом думаете, Увар Иванович?

Увар Иванович только поглядел на него и поиграл пальцами.

- Елену Николаевну, например, - продолжал Николай Артемьевич, - Елену Николаевну я не понимаю, точно. Я для нее не довольно возвышен. Ее сердце так обширно, что обнимает всю природу, до малейшего таракана или лягушки, словом все, за исключением родного отца. Ну, прекрасно; я это знаю и уж не суюсь. Потому тут и нервы, и ученость, и паренье в небеса, это все не по нашей части. Но господин Шубин... положим, он артист удивительный, необыкновенный, я об этом не спорю; однако манкировать старшему, человеку, которому он все-таки, можно сказать, обязан многим, - это я, признаюсь, dans mon gros bon sens*, допустить не могу. Я от природы не взыскателен, нет; но всему есть мера.

______________ * при всем моем здравом смысле (франц.).

Анна Васильевна позвонила с волнением. Вошел казачок.

- Что же Павел Яковлевич не идет? - проговорила она. - Что это я его дозваться не могу?

Николай Артемьевич пожал плечами.

- Да на что, помилуйте, вы хотите его позвать? Я этого вовсе не требую, не желаю даже.

- Как на что, Николай Артемьевич? Он вас обеспокоил; может быть, помешал курсу вашего лечения. Я хочу объясниться с ним. Я хочу знать, чем он мог вас прогневать.

- Я вам повторяю, что я этого не требую. И что за охота... devant les domestiques...* ______________ * перед прислугой... (франц.).

Анна Васильевна слегка покраснела.

- Напрасно вы это говорите, Николай Артемьевич. Я никогда... devant...

les domestiques... Ступай, Федюшка, да смотри, сейчас приведи сюда Павла Яковлевича.

Казачок вышел.

- И нисколько это все не нужно, - проговорил сквозь зубы Николай Артемьевич и снова принялся шагать по комнате. - Я совсем не к тому речь вел.

- Помилуйте, Paul должен извиниться перед вами.

- Помилуйте, на что мне его извинения? И что такое извинения? Это все фразы.

- Как на что? его вразумить надо.

- Вразумите его вы сами. Он вас скорей послушает. А я на него не в претензии.

- Нет, Николай Артемьевич, вы сегодня с самого вашего приезда не в духе. Вы даже, на мои глаза, похудели в последнее время. Я боюсь, что курс лечения вам не помогает.

- Курс лечения мне необходим, - заметил Николай Артемьевич, - у меня печень не в порядке.

В это мгновение вошел Шубин. Он казался усталым. Легкая, чуть-чуть насмешливая улыбка играла на его губах.

- Вы меня спрашивали, Анна Васильевна? - промолвил он.

- Да, конечно, спрашивала. Помилуй, Paul, это ужасно. Я тобой очень недовольна. Как ты можешь манкировать Николаю Артемьевичу?

- Николай Артемьевич вам жаловался на меня? - спросил, Шубин и с тою же усмешкой на губах глянул на Стахова.

Тот отвернулся и опустил глаза.

- Да, жаловался. Я не знаю, чем ты перед ним провинился, но ты должен сейчас извиниться, потому что его здоровье очень теперь расстроено, и, наконец, мы все в молодых летах должны уважать своих благодетелей.

"Эх, логика!" - подумал Шубин и обратился к Стахову:

- Я готов извиниться перед вами, Николай Артемьевич, - проговорил он с учтивым полупоклоном, - если я вас точно чем-нибудь обидел.

- Я вовсе... не с тем, - возразил Николай Артемьевич, по-прежнему избегая взоров Шубина. - Впрочем, я охотно вас прощаю, потому что, вы знаете, я невзыскательный человек.

- О, это не подвержено никакому сомнению! - промолвил Шубин. - Но позвольте полюбопытствовать: известно ли Анне Васильевне, в чем именно состоит моя вина?

- Нет, я ничего не знаю, - заметила Анна Васильевна и вытянула шею.

- О боже мой! - торопливо воскликнул Николай Артемьевич, - сколько раз уж я просил, умолял, сколько раз говорил, как мне противны все эти объяснения и сцены! В кои-то веки приедешь домой, хочешь отдохнуть, - говорят: семейный круг, interieur, будь семьянином, - а тут сцены, неприятности. Минуты нет покоя. Поневоле поедешь в клуб или... или куда-нибудь. Человек живой, у него физика, она имеет свои требования, а тут...

И, не докончив начатой речи, Николай Артемьевич быстро вышел вон и хлопнул дверью. Анна Васильевна посмотрела ему вслед.

- В клуб? - горько прошептала она. - Не в клуб вы едете, ветреник! В клубе некому дарить лошадей собственного завода - да еще серых! Любимой моей масти. Да, да, легкомысленный человек, - прибавила она, возвысив голос, - не в клуб вы едете. А ты, Paul, - продолжала она, вставая, - как тебе не стыдно? Кажется, не маленький. Вот теперь у меня голова заболела. Где Зоя, не знаешь?

- Кажется, у себя наверху. Рассудительная сия лисичка в такую погоду всегда в свою норку прячется.

- Ну, пожалуйста, пожалуйста! - Анна Васильевна поискала вокруг себя. - Рюмочку мою с натертым хреном ты не видел? Paul, сделай одолжение, вперед не серди меня.

- Где вас рассердить, тетушка? Дайте мне вашу ручку поцеловать. А хрен ваш я видел в кабинете на столике.

- Дарья его вечно где-нибудь позабудет, - промолвила Анна Васильевна и удалилась, шумя шелковым платьем.

Шубин хотел было пойти за ней, но остановился, услышав за собою медлительный голос Увара Ивановича.

- Не так бы тебя, молокососа... следовало, - говорил вперемежку отставной корнет.

Шубин подошел к нему.

- А за что же бы меня следовало, достохвальный Увар Иванович?

- За что? Млад ты, так уважай. Да.

- Кого?

- Кого? Известно, кого. Скаль зубы-то.

Шубин скрестил руки на груди.

- Ах вы, представитель хорового начала, - воскликнул он, - черноземная вы сила, фундамент вы общественного здания!

Увар Иванович заиграл пальцами.

- Полно, брат, не искушай.

- Ведь вот, - продолжал Шубин, - не молодой, кажется, дворянин, а сколько в нем еще таится счастливой, детской веры! Уважать! Да знаете ли вы, стихийный вы человек, за что Николай Артемьевич гневается на меня? Ведь я с ним сегодня целое утро провел у его немки; ведь мы сегодня втроем пели "Не отходи от меня"; вот бы вы послушали. Вас, кажется, это берет. Пели мы, сударь мой, пели - ну и скучно мне стало; вижу я: дело неладно, нежности много. Я и начал дразнить обоих. Хорошо вышло. Сперва она на меня рассердилась, а потом на него; а потом он на нее рассердился и сказал ей, что он только дома счастлив и что у него там рай; а она ему сказала, что он нравственности не имеет; а я ей сказал: "Ах!" по-немецки; он ушел, а я остался; он приехал сюда, в рай то есть, а в раю ему тошно. Вот он и принялся брюзжать. Ну-с, кто теперь, по-вашему, виноват?

- Конечно, ты, - возразил Увар Иванович.

Шубин уставился на него.

- Осмелюсь спросить у вас, почтенный витязь, - начал он подобострастным голосом, - эти загадочные слова вы изволили произнести вследствие какого-либо соображения вашей мыслительной способности или же под наитием мгновенной потребности произвести сотрясение в воздухе, называемое звуком?

- Не искушай, говорят! - простонал Увар Иванович.

Шубин засмеялся и выбежал вон.

- Эй! - воскликнул четверть часа спустя Увар Иванович, - того... рюмку водки.

Казачок принес водки и закуску на подносе. Увар Иванович тихонько взял с подноса рюмку и долго, с усиленным вниманием глядел на нее, как будто не понимая хорошенько, что у него такое в руке. Потом он посмотрел на казачка и спросил: не Васькой ли его зовут? Потом он принял огорченный вид, выпил водки, закусил и полез доставать носовой платок из кармана. Но казачок уже давно отнес поднос и графин на место, и остаток селедки съел, и уже успел соснуть, прикорнув к барскому пальто, а Увар Иванович все еще держал платок перед собою на растопыренных пальцах и с тем же усиленным вниманием посматривал то в окно, то на пол и стены.