Антон Павлович Чехов - Осколки московской жизни

<1883> <1884> <1885>

<1883>

<12 июля>

Видеть у себя в доме покойника легче, чем самому помирать. В Москве же наоборот: легче самому помирать, чем покойника в доме у себя видеть. Самый большой ерш, ставший поперек горла, не производит на мои нервы такого сильного, душащего впечатления, какое производят московские похороны (да и вообще все имена существительные, кончающиеся на "ны" и требующие выпивки, не обходятся даром московским нервам). Закапывая своего домочадца, москвич впервые только узнает, как почерствел, застыл и искулачился московский мерзавец, и перестает удивляться тем госпитальным солдафонам и "скубентам", которые мертвецов режут и в то же время колбасу едят... Например.

В 3 - 4 часа пополуночи кончается чья бы то ни было жена. Не успеет она испустить, как следует, последний вздох, как в передней уже слышится звонок и в дверях показывается красный нос гробовщика. Красному носу указывают на все неприличие его раннего прихода. Нос не смущается и замечает: "Самые лучшие-с... На их ростик, глазетовый ежели, на ножках... тридцать пять рублей-с..." Гробовщика гонят, за ним является другой, третий, четвертый... и так до полудня. В промежутках между гробовщиками вползают читалки - мелкие существа, похожие на черных тараканов и сильно пахнущие деревянным маслом и еловыми шишками. Откуда они так рано прослышали о смерти и из каких щелей выползли - бог весть. Без них обойтись как-то неловко, торговаться некогда - приходится волей-неволей соглашаться с их "ценой без запроса". Далее следуют: ненужная возня в квартале, наем линеек и певчих... покупка могилы - все это грубо, алчно и пьяно, как Держиморда, которому не дали опохмелиться. А потом, когда уже, кажется, все кончено, когда друзья-приятели и не помнящие родства сродственники с сизыми носами съедят традиционную трапезу, пожалует последний визитер, апогей московского мерзавчества, - сваха, предлагающая вдовцу свои услуги...

Вот они где, разрушители эстетики!  

* * *  

Гуси, как известно из басни Крылова, Рим спасли. Наш русский петушок не ударил лицом в грязь и тоже занялся спасением. Спасает он... русский стиль, а в этом стиле, как известно, почти все: и средостение, и основы, и "домой"... Наши московские зодчие народ большею частью молодой и ужасно либеральный. Квасу не пьют, "Руси" не читают, в одежде корчат англоманов, но знать ничего не хотят, кроме петушков. Римскому, готическому и прочим стилям давно уже дано по шапке. Остался один только петушок, которого вы увидите всюду, где только есть новоиспеченные лимонадные будки, балкончики, фронтончики, виньетки и проч. Патриотизм в искусстве - хорошая вещь, слова нет, но одно только скверно: отломайте петушков - и нет русского стиля. Было бы резонней и патриотичней, если бы петушки зависели от русского стиля, а не наоборот. В древности и кроме петушков много птиц было.

***

"Свет и тени" светили, светили, наводили тень, наводили и вдруг - чирк всеми спичками сразу! Редактор этого смиреннейшего из журналов, г. Пушкарев, не довольствуясь всеми ныне существующими источниками света, взял да и выдумал новый светильник. О его изобретении говорилось уже в газетах, а скоро появятся и целые объявления, гласящие о свече, не дающей ни копоти, ни запаха, горящей до бесконечности, зажигающейся при одном только слове "зажгись!" и стоящей полторы копейки. Свеча, говорят, новая, необыкновенная... Сам г. Пушкарев стал тоже необыкновенным: глядит Эдисоном, окружен заказчиками и фабрикантами и прикидывается не помнящим родства, когда заговаривают об его журнале. Новый Эдисон был бы любезен нашему московскому сердцу, если бы мы не знали за г. Пушкаревым одного грешка: во время оно у него были интрижки с музой. Мы до сих пор помним эту строгую, серьезную, несколько желчную музу, ничего общего не имевшую с фабрикантами и заказчиками. Жил он с нею в мире, согласии и любви, утешая не одних только родителей, а потом взял и развелся с ней ни к селу ни к городу. Занялся теперь свечкой, а поэзию совершенно похерил. Немножко жаль... Мы не сказали бы ни слова, если бы поэтики почтового ящика, бросив свои стихи и постскриптумы о гонораре, занялись свечами, хотя бы даже сальными... Тут мы на стороне пользы. Новый же Эдисон много проиграет, если не разведется со свечой и не возвратится к музе. Его муза не давала ни копоти, ни запаха, освещала ярче и шире любой свечи и была уже делом в шляпе, а насчет его свечи бабушка еще надвое сказала и на небе вилами писано... Чего доброго, потребуется для одного только воздухоплавательного снаряда г. Костовича и больше ни для кого...

***

17-го июня Московско-Курская железная дорога в двух шагах от Москвы бифштекс съела. Заплачено за этот незатейливый "фриштик" ценой, превосходящей даже лопашевские цены на прошлогодней всероссийской выставке. Разбито вдребезги несколько вагонов, побиты люди... одним словом, произошла Кукуевка в миниатюре. Наши собственные корреспонденты, посланные на место катастрофы, видели кашу из обломков, мяса, крови и песку. Они глядели на эту кашу и недоумевали. Недоумения достойно, во-первых, то обстоятельство, что все виноватые налицо. Этого раньше никогда ни на каких кукуевках не было. Виноватые - быки. Во-вторых, удивительно, что эта маленькая кукуевка произведена существами неразумными, ровно ничего не смыслящими в железнодорожном деле, не проходившими курса наук и не получавшими жалованья! И с каким знанием дела! Впрочем, как ни недоумевай и ни удивляйся, а разница между разумными животными и неразумными все-таки сильно бросается в глаза: неразумные за свое удовольствие заплатили собственными шкурами, а разумные заплатили шкурами, но... только не собственными... Впрочем, "собственность есть воровство", сказал Прудон.

<2. 16 июля>

Как-то на досуге, a propos*, наше губернское земство придумало "страхование скота от чумы". А так как и не бывшим в семинарии известно, что никакое страхование без денег не обходится, то и кликнут был клич мужицкой копейке. Мужик откликнулся, согласился и взнес за каждую скотскую персону около 20 - 60 коп. Всего взнесено было имущими скот 60000 русских рублей! Капитал, как видите, ничего себе... Можно из него дело сделать. Земство и сделало. Наняло оно прежде всего старшего ветеринарного врача, с четырехтысячным жалованьем, и трех младших, с жалованьем в 1200 руб. каждому. Нанявши начальство, нужно было нанять и подчиненных, иначе непонятна была бы роль начальства. Наняли и подчиненных - по взводу фельдшеров на каждого доктора. Старший врач как нанялся, так и засел в Москве, в центре, чтобы испускать из себя лучи равномерно на всю губернию. Младшие врачи куда-то попрятались. Сбором денег и этим наймом земство и ограничило свою функцию по части страхования. Остальное само собою выделывалось по следующей юмористической программе: желавший получить страховую премию должен был не позже одних суток уведомить о павшей скотине волость, которая, в свою очередь, не позже трех дней должна была уведомить следующую за ней административную ступень. Эта ступень уведомляла земство. Уведомленное земство в неопределенный срок посылало (циркулярно) на место происшествия гласного и фельдшера, которые должны были констатировать причину смерти: чума или не чума? Гласный и фельдшер приезжали обыкновенно на 6 - 7 - 8 день, когда по законам материи чумная падаль должна уже невыносимо вонять, а по законам человеческим - гнить глубоко в земле. Фельдшер, не имея перед глазами пациента или видя один только разложившийся труп, авторитетно констатировал не чуму, а "неизвестную болезнь". Он сочинял протокол, гласный благословлял земство, заставившее его прокатиться задаром верст 30 - 40, крестьянин весело чесал затылок, и все оставались довольны: много времени, много бумаги, много езды и более всего толку. Прошел год, была чума, и земство не заплатило ни за одного павшего скота... Оно не заплатило и жалуется на невежество крестьян, обещающих в будущем году не лезть в мышеловку... А господа ветеринары спдят и ни гу-гу... Им решительно невдомек: за что они получали жалованье? Фельдшера хоть на пользу науки новую болезнь выдумали и протоколы сочиняли, а они-то что сделали?

_______________

* кстати (франц.).

***

Знающих людей в Москве очень мало; их можно по пальцам перечесть, но зато философов, мыслителей и новаторов не оберешься - чертова пропасть... Их так много, и так быстро они плодятся, что не сочтешь их никакими логарифмами, никакими статистиками. Бросишь камень - в философа попадешь; срывается на Кузнецком вывеска - мыслителя убивает. Философия их чисто московская, топорна, мутна, как Москва-река, белокаменного пошиба и в общем яйца выеденного не стоит. Их не слушают, не читают и знать не хотят. Надоели, претензиозны и до безобразия скучны. Печать игнорирует их, но... увы! печать не всегда тактична. Один из наших доморощенных мыслителей, некий г. Леонтьев, сочинил сочинение "Новые христиане". В этом глубокомысленном трактате он силится задать Л. Толстому и Достоевскому и, отвергая любовь, взывает к страху и палке как к истинно русским и христианским идеалам. Вы читаете и чувствуете, что эта топорная, нескладная галиматья написана человеком вдохновенным (москвичи вообще все вдохновенны), но жутким, необразованным, грубым, глубоко прочувствовавшим палку... Что-то животное сквозит между строк в этой несчастной брошюрке. Редко кто читал, да и читать незачем этот продукт недомыслия. Напечатал г. Леонтьев, послал узаконенное число экземпляров и застыл. Он продает, и никто у него не покупает. Так бы и заглохла в достойном бесславии эта галиматья, засохла бы и исчезла, утопая в Лете, если бы не усердие... печати. Первый заговорил о ней В. Соловьев в "Руси". Эта популяризация тем более удивительна, что г. Леонтьев сильно нелюбим "Русью". На философию г. В. Соловьева двумя большими фельетонами откликнулся в "Новостях" г. Лесков... Нетактично, господа! Зачем давать жить тому, что по вашему же мнению мертворожденно? Теперь г. Леонтьев ломается: бурю поднял! Ах, господа, господа!

***

Теперь, с вашего позволения, о наших увеселениях. Много писать о них не придется. Один "Эрмитаж" - только. Есть у нас где-то у черта на куличках ренессансы и альгамбры, но они никем не посещаются. Изредка разве забредет в них запоздалый приказчик, да и тот сдуру. "Эрмитаж" - и больше ничего. Минимальная плата за вход в сад, с правом попотеть в театре, рубль с четвертаком. Деньги немалые, но зато вы увидите и услышите многое. Во-первых, вы увидите оперетку. Во-вторых, увидите дамские шляпы a la brigand*, заслоняющие собой все эрмитажные солнца. Шляпы эти непрозрачны, и зритель видит, что называется, кукиш с маслом: ни сцены, ни театра, ни публики... Вы услышите русский хор, тянущий несколько лет подряд одну и ту же русскую канитель, г. Гулевича, именующего себя на афишах в скобках "автором", но тем не менее рассказывающего анекдоты времен Антония и Клеопатры, забеременевшей в 50 г. от Юлия Цезаря. Вы увидите гимнастов, ужасно толстого швейцара, фейерверк (раз в неделю) и, на закуску, самого г. Лентовского с его палкой, цыганско-тирольским костюмом и волосатым декольте, напоминающим Навуходоносора в образе зверином. Если же вам и этого мало на рубль с четвертаком, то вам предоставлено и еще одно удовольствие: поплясать от радости, что вы не дама и что вам не нужно поэтому заглядывать в женскую уборную. Я, не имея чести быть дамой, ни разу не был в уборной, но многое рассказывали про нее супруги и дочери. Там, в уборной, свой буфф. Описывать этот буфф значит дать возможность любителям клубнички лишний раз облизнуться. Действующие лица - рижские и гамбургские гражданки. Они не выходят из уборной ни на минуту. Ни на минуту не умолкают цинические остроты, площадная ругань, жалобы на неудачи с "этими мушшчинами" и проч... Это для дам! Сегодня же не позволю своей супруге ходить в "Эрмитаж"!

_______________

* на манер разбойника (франц.).

<3. 30 июля>

Женихов, женихов и паки женихов!!! Это не победный крик, не крик восторга, а вопль истерзанной души, вопль с тремя восклицательными знаками, трижды в рукописи подчеркнутый, слезою соответственною орошенный.

Увы и ах - ах и увы!

Зри учебник по истории: издревле Питер славился статскими советниками, Тула самоварами, Вязьма пряниками, Тамбов тетками, Москва невестами... Слава была неизмерима: спрос превышал всякие ожидания. Все спрашивалось и все потреблялось на зависть иностранцам, как ни в одной стране. Но настали иные времена, всплыли на свет божий иные нравы. Наступил всеобщий застой. Общее понижение спроса и падение курса не коснулись одних только статских советников, пряники же, самовары и невесты стали падать в цене и залеживаться. Не так обидно за пряники и самовары, как за невест. Мужчины точно перебесились или же все оптом обет девства дали: не женятся, хоть ты им кол теши на голове! Их просят, умоляют, кормят обедами, манят приданым, но все тщетно... Процент старых дев все растет и растет...

Каждое лето москвички решаются "еще на один последний шаг" и читают "еще одно последнее сказанье..." Они едут на дачи. На дачах они постятся "для талии", трепещут перед загаром и ждут. Папеньки терпеливо сыплют деньгой, маменьки просят знакомых представить им "этого молодого человека", молодые человеки на правах женихов преисправно съедают даровые обеды и вечернюю простоквашу, дипломатия работает во все лопатки, но... все это тщетно. Женихи себе на уме. Он удит с ней в лужице пескарей, ездит в город с поручениями, невинно амурничает, но не более и не далее. Этак тянется весь май и первую половину июня. В конце июня и в июле дачницы теряют терпение и делают еще один последний шаг: где-нибудь, в Богородском, примерно, или Сокольничьем кругу они сообща затевают бал. Женские языки бьют в набат. Загорается подписка. Как из-под земли вырастают распорядители бала (пламенные блондины с цветками в петличках - большею частью братцы невест) с предложением купить билетик. Собирается сумма, нанимается оркестр - и бал готов... Но и это оказывается тщетным... Балы посещаются одними только гимназистами-подростками да младшими чиновниками межевой канцелярии. Гимназисты и межевые чиновники милые люди, но все-таки обидно.

Говоря по совести, женихам не следовало бы вилять и ломаться. Где нет браков, говорит наука, там нет населения. Это надо помнить. У нас еще Сибирь не заселена.

***

Не будь мы ex officio* проповедниками морали, мы, пожалуй, не стояли бы так за женитьбу. Для себя, по крайней мере... Дело тяжелое и трудное во всех пунктах. Это я, холостяк, узнал только на днях. Некоему г. А-ву, холостяку, удалось денька два-три побыть женатым, не женясь и не видя жены, и вкусить все сладости семейной жизни. Точно во сне или под влиянием опия. Я не брежу, а говорю сущую правду. Г. А-в получил через судебного пристава московского окружного суда повестку и копию с прошения, в котором некая г-жа А-ва, его однофамилица, называя его супругом, требует от него паспорт и ежемесячное содержание. По прочтении прошения г. А-ва взяла оторопь: за что? как? Никогда не был женат и вдруг подавай ежемесячное содержание!.. Написал он лжесупруге письмо и полетел по всем присутственным местам. Летал три дня и три ночи, пока не узнал, что был принят за своего однофамильца. Дело объяснилось ошибкой судебного пристава, которому впредь советуем не ошибаться. Ушло много времени, потрачено много беготни и многое множество денег на извозчика. Г. А-в лежит теперь на диване, дрожит и охает. Он не успел еще прийти в себя. Ну, а что было бы с ним, если бы он был женат не три дня, а тысячу дней, да еще взаправду?

 _______________

 * по обязанности (лат.).

***

Всему бывает конец, хорошему и дурному. Пришел конец и нашему Пушкинскому театру... и какой конец! Он сдан под кафе-шантан каким-то петербургским французам. Скоро приказчики из Ножевой, отставные прапоры из Дьяковки и француженки из Гамбурга запляшут в нем канкан, и околоточный надзиратель начнет уверять:

- Господин, здесь не место! На это соответственные места есть! Пушкинский театр родной папаша теперешнему Русскому театру. Сквозь чистилище его в самое короткое время прошли все артисты, наиболее любимые Москвой (за исключением казенных, которых уже надоело любить). Артисты перессорились и разбрелись, но добрая слава осталась за театром... Он носит имя Пушкина... И вдруг кафе-шантан!

Лермонтов сказал, что "храм оставленный - все храм". Он не предусмотрел случаев превращения храмов в кабаки, иначе он не сказал бы так.

Нужно будет кому-нибудь на досуге догадаться снять с этого театра имя Пушкина. Не так, по крайней мере, совестно будет...

<4. 13 августа>

Г. Сталинский - это тот самый "индивидуй", который в 1880 г. в г. Харькове, издавая газету "Харьков", 30-е февраля выдумал. Изгнан был из "Кавказа" и из "Харькова". Ходит в старомодном цилиндре, пишет плохие стихи и любит пофилософствовать.

Г. Кланг - это тот самый молодой человек (блондин с большим носом), который намозолил глаза мировому судье Александровского участка. Оба они, г. Кланг и г. Сталинский, знают таблицу умножения, но не знают, что слово "Ъхать" через "ять" пишется... Оба они, поправ все божеские и человеческие законы, издавали "Москву". Оба они перессорились между собой, поругались, посудились и оба издают теперь по отдельному журналу: Сталинский ту же "Москву", Кланг - "Россию". Секретарь "Москвы" поссорился с г. Клангом и тоже хочет отдельный журнал издавать, рассыльный мальчик Иван тоже хочет издавать и... скоро весь Арбат от Ворот вплоть до Плющихи изукрасится редакционными вывесками. Поздравляю. "Москва", говорят, уже лопнула, и г. Сталинский, который убежден в том, что он рожден быть редактором или ничем (aut redactor aut nihil*), сидит теперь в портерной и выдумывает новый журнал. "Россия" только что нарождается, и еще даже в самой редакции неизвестно имя первого подписчика: "кто он будет: камер-юнкер, камергер или просто кавалер?" Пусть себе рождается, сколько ей угодно, но... один нескромный вопрос: со сколькими сотрудниками, сколько раз и чего ради судились вы, г. Кланг, издавая вашу "Москву"? Впрочем, вместо постскриптума можно запустить и еще один вопросик: кто скушал деньги, полученные с подписчиков за "Москву" в сем 1883 году? Вы или ваш коллега Сталинский?

В холодной вам, субъекты, сидеть, а не журналы издавать!

_______________

* или редактор, или никто (лат.).

***

Москвичи совершенно забыли, что у них есть Зоологический сад. Есть ли у них звери или нет у них зверей, для них решительно все равно. Что это такое: равнодушие ли к вопросам науки или же отсутствие вкуса? Оставляем этот вопрос без ответа... Будь москвичи за границей, их водили бы на веревочке в этот сад, что, вероятно, и будет делать наша полиция, когда введется обязательное и насильственное образование. За все лето ни одного посетителя! Оправдываются люди тем, что в саду, мол, все зверье от голода передохло. Это резонно, но только отчасти. Передохло, но не все... Нет слонов, тигров, львов, хамелеонов, но зато есть прекрасные экземпляры мелких животных. Есть желтая собачонка, принадлежащая кустодиям. Есть блохи, которых на досуге ловят жены сторожей. Есть мухи, воробьи, пауки, инфузории... Чего же вам еще нужно? Посмотрите-ка в микроскоп на муху или блоху! Сколько интересного, нового! Наконец, скоро прибудет в сад еще новый, давно уже не виданный зверь... Этот зверь - холера. За прибытие его ручается та страшнейшая, зловоннейшая вонь, которая ни на секунду не расстается с садом... Так воняет, что просто хоть топор вешай! А холера интересный зверь - египетский...

***

Вниманию Фемиды и ее просвещенных жрецов. Некто г. С-в, московский обыватель, купил у цветочницы, г-жи К-вой, билет внутреннего с выигрышами займа и вскоре после покупки заложил его в конторе Юнкера. 1-го января сего года на этот билет пал выигрыш в 40000 руб. Кому нужно было радоваться? Цветочнице или г. С-ву? Думаю, что последнему... Вопрос решается просто, но с ним и до сих пор возятся, как с будильницким четырехсотрублевым ребусом, который, кстати сказать, не решили и в самой редакции "Будильника". Г. С-в обрадовался сорока тысячам, как сорок тысяч братьев, взятых вместе, но скоро лицо его приняло крайне грустное выражение. Цветочница, пронюхав, что на проданный ею билет пал выигрыш, отправилась к судебному следователю и взвела на г. С-ва небывальщину, якобы совершенную им при покупке билета. Билет признали спорным и наложили на него арест...

Баба сама себя высекла и пошла жаловаться... Баба может дурить, сколько ей угодно, на то она и баба, но при чем тут несчастный г. С-в? Дело об его билете тянется от января и до сегодня; оно заглохло и засохло... Если г. С-в в самом деле виноват, то на цугундер его! Если же он уголовщины не совершил, то к чему эта семимесячная проволочка? Что-то да не так... Цветочница подсылает теперь к г. С-ву разных особ с предложением окончить миром и отвязаться от нее при помощи известной суммы. Не подсылала ли она разных особ и еще куда-нибудь? Гм... Что-то да не так... Пока г. судебный следователь объяснит, в чем тут дело, не мешало бы занести эту судейскую белиберду в протокол. Будь я прокурор, я сделал бы это немедленно... Кунктаторство прилично полководцам, но никак не судейцам...

***

Е щ е о б а б е, гг. юристы. Действие происходило в одном из московских уездов. Некая П-ая, сотрудница одного петербургского журнала, взяла взаймы у казначея С-го монастыря 35 р. и не отдала их. Неотдачу свою она мотивировала перед судом тем, что монахи, по закону, не имеют права брать и давать векселя. Хороша литераторша! Монах, сделавший одолжение, остался с носом. Он по приказанию своего начальства прекратил иск. Женский род от слова "жулик" будет, кажется, жулябия...

***

Москва, несмотря на свое охотнорядство, занялась в последнее время науками: археологией и антропологией. В Теплых рядах гроб выкопали. На Тверской в доме Толмачева выкопали целую Помпею... Это весьма и весьма приятно! Нет теперь в Москве ни одного дворника, который не разводил бы рацеи о черепах, гиероглифах, стиле и формациях. А про мясников и говорить нечего... Те на время забыли политику и глядят совершенными профессорами! Весьма приятно! "Лучше маленькая рыбка, - сказал какой-то мудрец, - чем большой черный таракан; лучше маленький деревянный дом, чем большая каменная болезнь". Лучше, по-моему, хоть самая маленькая антропология, чем охотнорядская политика; лучше самая маленькая археология, чем охотнорядская драка...

<5. 27 августа>

Вешайте носы на квинту, все страдающие хоть самой маленькой одышкой! Посыпайте пеплом ваши главы и рыдайте навзрыд, все коротконогие, слабобедрые и бедрослабые! Если у вас в паспорте не написано, что вы в состоянии пробежать без отдыха 15 - 20 верст в час, то лучше и не показывайтесь к нам в Москву. Осмеем и к охотнорядским Шопенгауэрам в науку отдадим.

Мы все скороходы. Кто у нас не скороход, того - фюйть! Г. Чичерин и в отставку подал потому, что пробежал в час только 8 верст. Будущему городскому голове будут поставлены в непременное условие здоровые легкие и крепкие бедра. Бегаем все без исключения... На Покровке бегают извозчики, на Красной площади купцы, на Болоте чиновники. Бегают актеры, писатели, классные дамы, Лазарик, г-жа Акимова, околоточные, Липскеров, мировые судьи... Кто пробежал больше всех, тому улыбаются даже дворники, а если вы обогнали иностранца, то в вас приветствуют отчаяннейшего патриота: вас венчают лавром, а иностранца по шапке... Центр и средоточие всех бегов находится в "Эрмитаже". Там ежедневно можно видеть следущую картину. По кругу в продолжение целого часа бежит, не останавливаясь, какой-нибудь иностранный человек, одетый в паяческие одежды с ямщицкими бубенчиками. За ним, высунув язык и тяжело дыша, бежит мелкой рысцой бледный, как сметана, какой-нибудь Никита или Сидор. Гремят вперемежку два оркестра. Публика свирепствует, как турок, заставший у себя в гареме постороннего наблюдателя. Если иностранец впереди, ему неистово шикают, если он сзади, ему тоже шикают; русский же в обоих случаях не перестает быть героем. Бегут, бегут... и конца нет их мученью! Наконец бьет звонок. Аплодисменты и браво. Г. Лентовский, которому, по-видимому, ужасно нравятся бега, всходит на эстраду, расправляет фалды своей крылатки и читает своим громким баритоном, от которого в таком восторге все наши дамы: "Сидор пробежал столько-то... Никита - столько-то". Следует раздача призов и манифестация. Недавно г. Лентовский выцарапал откуда-то иностранку и устроил женские бега. После этих бегов какой-то горе-писака написал в "Новостях дня" рассказ, который заканчивает следующим воззванием к победительнице: "Браво, бегунья земли русской!.. Она героиня, она Жанна д'Арк..." Жанну д'Арк знает, барабанщик этакий! Небось, писал свой рассказ и от умиления плакал...

***

Про Лентовского можно целую книгу написать. Это замечательный человек. Когда он умрет, ему непременно монумент поставят. Он и актер, и антрепренер, и многих орденов кавалер. Он играет, хлопочет, бегает по саду, нюхает подносимые ему фимиамы, читает "покорнейшие" стихи, стреляет в своем саду галок, превращает дерзких "в битое мясо" (его выраженьице!) и... все что хотите! Неугомонный человек пустился даже на издательство. На днях вышел в свет его альбом "Весна-красна". На 15 листах изображено известное аллегорическое шествие, давшее имя альбому, на 16-м же изображены стихи. Стихи хороши, но... бывают и лучше. Напечатаны стихи на отдельном листке и легко вынимаются из папки - sapienti sat!* Альбом в общем весьма недурен. Говорят, что он стряпался в Москве. Не верится, г. Лентовский! В Москве не состряпаешь такого альбома. Лубков сколько угодно может дать белокаменная, а порядочного издания она отродясь не давала. Альбом со всех сторон русский, но дело, надо полагать, не обошлось без вмешательства западных держав. Великолепная виньетка и таковые же рисунки подписаны некиим Ф. Шехтель. Кто сей? Знаю я всех московских художников, плохих и хороших, но про Ф. Шехтеля не слыхал. Держу пари на 5 руб. (кредитными бумажками), что он иностранец. Во всяком случае, хвалю. В заключение рекламы предлагаю г. Лентовскому прицепить к своей цепи новую брелоку, Аксиос!**

_______________

* умному достаточно! (лат.).

** Достоин! (греч.).

***

Наш театральный сезон можно поздравить с "первоначатием", как говорят университетские сторожа. В Русском театре уже начались спектакли. Только с началом и можно поздравить этот сезон, а больше ни с чем.

Достопримечательностей и новинок в области театральной ровно никаких. Тот же вздыхающий, слезоточивый и вспыльчивый г. Иванов-Козельский, тот же бойкий и донельзя развязный г. Далматов... Будем по-прежнему глядеть лакомые кусочки В. Александрова, донельзя надоевшее "В царстве скуки" и другое прочее, тоже весьма надоевшее. Потянутся опять длинной чередою вечера за вечерами, действие за действием, рецензия за рецензией... Опять г. Корш поссорится с артистами, артисты с г. Коршем... Водка, душная курильная, давка у вешалок... Выйдешь из театра - на дворе грязь, холод, суровое небо, продрогшие извозчики. Изволь тут острить и игриво фельетонничать, когда предчувствуешь такую перспективу и убежден, что предчувствие сбудется!..

Достопримечательно, впрочем, одно обстоятельство: начало сезона встречено публикой и нашей прессой слишком холодно. В прошлом году по поводу этого начала гремели, трещали и во все барабаны барабанили, а теперь не слышно ни гласа, ни воздыхания. Молчат и зевают. Пишут о театре нехотя, точно поневоле или по найму. Обязан, мол, и пишу. Театр столько же интересует, сколько и панорама "Карс", что на Цветном бульваре. Пройдись теперь Сара Бернар по улице, так на нее и не посмотрят... Почесываешь себе затылок и задаешь тревожный вопрос: надоело, что ли? Если надоело, если мы разочарованы, черт возьми, то чем же мы наполним длинную зиму? Неужели и зимой будем состязаться?

***

Мой адрес: Докучаев пер., д. купца Вывертова. Это для г. Кланга, который ищет погубить меня за мою заметку об его издательских подвигах. Оказывается, что я солгал. "Россию" будет издавать не г. Кланг, а некий г. Уманец, человек положительный, а главное - имеющий чин полковника. Поссорившись с г. Сталинским (редактором "Москвы" и известным чайным плантатором), г. Кланг обещал печатно удовлетворить своих подписчиков "Россией". Пустил он это щедрое обещание только для отвода глаз и успокоения нервов. Он надул, а я поверил. Веруя, я лгал... (Каково изреченье-то! Аверкиеву под стать.)

<6. 10 сентября>

Природа надула москвичей с развязностью карточного шулера. С нею нужно поступить по всей строгости законов и хоть этим загладить нанесенную нам обиду. Мы переехали с дач на зимние квартиры и жалеем, что переехали. Солнце, оказывается, повернуло не к зиме, а обратно к лету, чего не предвидели в своих календарях ни ваш Суворин, ни наш господин Гатцук. Вместо хмурых осенних туч, вместо хлябей небесных мы имеем голубое прозрачное небо, на котором вы не увидите ни одного облачка. Тепло, как в мае. Даже спать на дворе можно. Глядишь на погоду и чувствуешь себя в положении человека, которого вместо того, чтобы сослать в Архангельскую губернию, препроводили по ошибке в Ниццу. Хочется дышать, любить, страдать; на дачах, говорят, рай земной, а мы живем чёрт знает в какой пыли и вони. До чего мерзок московский воздух, свидетельствует следующий правдивый анекдот. Один мясник, открывая утром свою лавку, покрутил носом и сказал своим молодцам:

- Ну, братцы, это не воздух, а атмосфера!

Это изрек охотнорядский мясник, человек невежественный, не могущий похвалиться острым обонянием!

Природа не надула одного только профессора Захарьина. Этот сам надул природу. Где-то около Химок на свои классические сторублевки он приобрел местечко, которое в климатическом, этнографическом и во многих других отношениях ничем не уступает Каиру. Изохимены и изотеры, проходящие через Каир, проходят и через захарьинскую дачу. Растут у профессора финики, в кучерах служат у него бедуины, в окна сквозят пассаты и самумы. Чудны дела твои, господи! Выезжает из дачи профессор не ранее конца октября, по пороше, попирая каучуковыми ободьями своей ученой колымаги волчьи и заячьи следы... Хорошо быть ученым миллионером! Чертовски хорошо!

***

Профессора вообще умный народ, но в московские головы они не годятся. Так, профессор Чичерин, добром его помянуть, человек несомненно умный, честный и передовой, не сумел быть головой и потерпел фиаско. Его постигло то, что в "Осколках" коротко и ясно называется "увы и ах".

В сентябре мы будем выбирать нового голову. Кандидатов на белые генеральские штаны, мундир IV класса и чин действительного статского советника в перспективе - много. Всё больше тузы первой гильдии. Первым кандидатом называют канительного фабриканта г. Алексеева, вторым - строителя московских форумов и сочинителя известных "писем к избирателям" Пороховщикова и проч. Прочат в кандидаты и И. С. Аксакова, директора одного из наших банков и редактора "Руси". Кто из них перетянет - покажет будущее. Большинство москвичей убеждено, что восторжествует канитель.

***

Березовые прутья будут продаваться на Сенной площади, Страстном бульваре, в Пассаже и под Сухаревкой. Так постановила дума на одном из своих последних заседаний. Продавцы прутьев освобождаются от всех повинностей. Ходят также слухи, что на березу будет наложен акциз, но это неправда. Юношество на этот счет может быть совершенно спокойно. Уже есть один кандидат на порку. Это кандидат - юноша-гимназист. Объект, как видите, самый подходящий. А за что его пороть, тому следуют пункты. Он и еще один молодой человек, которого тоже следует высечь, сели около Твери на поезд и поехали в Москву. Как любители комфорта, они сели в вагон II класса, не имея же денег и билетов, они укрылись от глаз кондукторских в кабинете задумчивости. Это бы еще ничего. Я знаю одного поэта-лирика, который всегда таким образом в Харьков ездит. Но то скверно, что гимназист и его спутник не выходили из кабинета в продолжение всего пути, чем приводили пассажиров и пассажирок в весьма понятное отчаяние. Стучали им пассажиры, стучал кондуктор, стучали начальники станций, но ни до чего не достучались. Мысль о самоубийстве была тут как тут. Выломали жандармы дверь - и руками развели. Любители дешевого проезда были живы. - Как вы смеете беспокоить ваших пассажиров? - вспылил юноша-классик, когда попросили его выйти из непристойного места.

Каков шмерц? Из-за него дверь выломали, а он еще в амбицию вламывается. На "просьбу" выйти из кабинета гимназист и его спутник ответили полным отказом. Принуждены были вынести их на руках. Ну, не сечь ли после этого? Непременно высечь и приказать, во-первых, все неправильные глаголы выучить, а во-вторых, извлечь корень - 2/3 степени из самой длинной периодической дроби.

***

В заключение нечто страховидное. По вечерам на колокольном заводе Финляндского звонит сам собою большой колокол. Звон заунывный, тягучий, словно замогильный, начинается в 8 часов и кончается в 10.

<7. 24 сентября>

Рок всегда действует по пословице "клин клином вышибай", хотя он и не пьяница. Злодейство лечит он злодейством, потоп потопом. Напрасно наши барышники не читают Жуковского. У него есть интересная история о том, как одного епископа за кулачество и жестокосердие крысы съели. Нечто подобное творится и в Москве, на наших глазах. Утопает винный магазин бр.

Елисеевых. Вода выступает из засоренных, испорченных, ни к черту не годных водосточных труб и волею судеб затопляет не всю Москву, а один только елисеевский магазин, что на Кузнецком. В магазине день и ночь работает водокачная машина, приказчики собирают воду в бутылки, но рок неумолим, как судебный пристав. Вода растет все выше и выше, и скоро настанет тот час, когда в магазине утонет даже потолок. И поделом. "Не пой людей водицей, самому придется напиться", - говорит русская пословица. Вода сильно сердита на бр. Елисеевых, и сердита из патриотизма. Не раз упомянутые братья чистокровную русскую воду выдавали за иностранщину. Трубы по чиняются. Это видно из того, что по Кузнецкому нельзя ни проехать, ни пройти. Починяют целое лето и будут починять до тех пор, пока Цицерон не воскликнет: "Quousque tandem, Catilina?.."* В сотый раз повторяется история Красных ворот и шпица на Сретенской каланче, которые починялись до тех пор, пока Родон не воспел их в "Боккаччио".

_______________

* "Доколе же, Катилина?" (лат.).

***

Кстати еще о воде. Не будь разбойник Чуркин разбойником, он наверное был бы московским водовозом. С этим, вероятно, согласится и Н. И. Пастухов, обличающий неукоснительно по субботам именитого душегуба. Московский водовоз в высшей степени интересная шельма. Он, во-первых, полон чувства собственного достоинства, точно сознает, что возит в своей бочке стихию. Луна не имеет жителей только потому, что на ней нет воды. Это понимает он, наш водовоз, и чувствует. Во-вторых, он никого не боится: ни вас, ни мирового, ни квартального. Если вас произведут в генералы, то и тогда он не убоится вас. Если он не привезет вам воды и заставит вас пройтись за стаканом воды в трактир, вы не можете протестовать. Жаловаться негде и некому - так дело обставлено. Приходится очень часто сидеть без воды по три-четыре дня, а ежедневно выслушиваешь жалобы супруги на то, что "мерзавец Спиридон" слил вместо условленных десяти ведер только пять. Недоплатить Спиридону нельзя: разорется на всю кухню и осрамит на весь дом. Прогнать его и нанять другого водовоза тоже нельзя. Дворник на это не согласен. Подкупленный блюститель не пустит нового водовоза в вашу квартиру, да и сам новый водовоз ни за что не согласится отбить хлеб у "собрата по перу": около "хвантала" водовозы отколотят его за измену - таков устав у них. При этаких уставах остается только удивляться, как это до сих пор в Москве не нашлось такого ловкого человека, который сочинил бы водовозную монополию, что-нибудь вроде водовозной артели? При описанных порядках миллион нажить - раз плюнуть...

***

Наша маленькая Академия художеств может принять уверение в глубоком уважении. Я говорю об Училище живописи, ваяния и зодчества, которое 1-го октября празднует свой пятидесятилетний юбилей. Академия наша маленькая, пасующая в сравнении с петербургской, но чреватая. Хотя она мала, хотя в ней нет ни одного генерала-профессора, нет даже ни одного немца, но о ней стоит сказать хорошее слово... Существует училище относительно еще не долго, но в нем уже успели накопиться сказания и предания. Много разного народа перебывало в нем за 50 лет. Были в нем знаменитые профессора, достославные инспектора, именитые натурщики и популярнейшие ученики. Из профессоров следует отметить основателя училища Маковского, отца теперешних Маковских, Пукирева, Перова, братьев Маковских, братьев Сорокиных, из которых один отлично знает анатомию, а другой пахнет ладаном и смирной, Прянишникова, съедающего ежедневно по огромнейшему куску кровавого мяса, спартанца в искусстве и в общем милого человека. Инспекторов, вся инспекторская функция которых состояла из одного только подписывания расписания экзаменов, было много, но из них особенно интересны: покойный Зарянко, писавший очень хорошенькие головки, хохлописец Трутовский, который от малых ушел и до великих не дошел, и целомудренный Виппер. Этот Виппер, негодуя на олимпийских богов за то, что те не носили брюк и фраков, произвел всем училищным статуям возмутительную операцию, до которой не додумался бы даже сам Савонарола. Фидий побил бы его, разумеется, если бы был жив. Из натурщиков особенно знаменит Петр Егоров, вбивавший в землю тумбу одним ударом кулака, и Иван, вынимавший обратно из земли эту тумбу. Ученики такие же ученики, как и везде. Рисуют, не ладят с науками, любят, грешным делом, щнапс-тринкен, не стригутся, по анатомии не идут дальше затылочной кости... вообще милые люди. Впрочем, у них есть нечто специфическое, отличающее их от других учеников: быстро расцветают и быстро увядают. Делаются они знаменитостями тотчас же при переходе в натурный класс. О них кричат, пишут о них в газетах московских и питерских, покупают их картины, но получают они медальку и - все погибло. На середине пути стушевываются и исчезают, исчезают бесследно. Увы! Недавно кричали про авторов Мессалин, Днепровских порогов и проч., а где теперь эти авторы? Где теперь одноусый Волков, шаровидный Коптев-анималист, писавший тапиров вместо лошадей? Где Эллерт, Янов, Левитан et tutti quanti?* Где они?

_______________

* и все прочие (итал.).

<8. 8 октября>

Наши приказчики из кожи вон лезут. Баловникам хочется во что бы то ни стало завоевать себе праздничный отдых. Им хочется в праздники и в тепле посидеть, и на диване поваляться, и по Кузнецкому с тросточкой пройтись. Лет десять выкрикивают они это свое желание устно и письменно, и только на днях в нашей управе сочинен соответствующий доклад. На этот раз дело, вероятно, выгорит, и приказчики убьют сразу двух зайцев: отдых и сознание, что "наша взяла".

Ну, а мальчики-лавочники? Мальчики останутся на прежних основаниях. Они будут по праздникам, пока лавка заперта, чистить тазы и самовары, выносить помои, нянчить хозяйских детенышей и за все это получать трескучие подзатыльники... Ведь правда? Кошки, собаки и мальчики-лавочники пользуются давней, всем известной "magna charta libertatum"*: их может бить и увечить желающий домочадец. Нет на мальчике синяков - значит, домочадцы на богомолье уехали. Бить ребят можно сколько угодно и чем угодно. Не хочешь бить рукой, бей веником, а то и кочергой или мокрой мочалкой, как это делают хозяйки и кухарки. Мальчики ложатся в 12 ч., встают в 5. Едят они объедки, носят драные лохмотья, засыпают за чисткою приказчичьих сапогов. День в холодной, сырой и темной лавке, ночь в кухне или в холодных сенях, около холодного как лед рукомойника. И этаких "герцеговинцев" не десять, не сто, а тысячи! Спросите-ка их, рады ли они тому, что по праздникам не будет торговли? Они ответят "нет". В лавке сидеть для них много легче, чем дома. В лавке мальчику трудно, но тут он сознает, что он дело делает, и знает одного только хозяина, дома же он маленький каторжник, угождающий даже пожарному, который по праздникам шляется к кухарке. Он рад и не ночевать бы дома, коли б можно было, а не только что справлять там свои праздники. На эту тему можете всласть потолковать с любым приказчиком, пережившим мальчишество. Итак, приказчики будут отдыхать, мальчики же наоборот. Приказчикам грешно не повоевать за своих маленьких товарищей.

_______________

* "великой хартией вольностей" (лат.).

***

И. В. Самарин празднует пятидесятилетний юбилей служения своего в актерских чинах. Пишу о нем с некоторой фанаберией. Моему коллеге петербургскому обозревателю едва ли приходится когда-либо писать о таких театральных великанах, как Самарин. Есть у вас много звезд, но они все до единой пасуют перед нашим стариком. Самарин слишком известен, столько же, по крайней мере, сколько Садовский, Живокини и Шумский. Заслуг его не сочтешь. Он был честен (за все 50 лет рецензентам - ни на эстолько!), исправен, не тяжел и, что немаловажно в закулисном мире, не разыгрывал из себя генерала, хотя и имел на это возможность и, пожалуй, право. Впервые довелось мне видеть Самарина в потехинском "Вакантном месте" в роли полицеймейстера. Настоящий был полицеймейстер! Фигура, голос, подергиванье плечами, походка - все неподражаемо полицейское. Глядишь на него и чувствуешь, как по спине мурашки бегают. В особенности хорошо выходило у него держанье в левой руке полицеймейстерской фуражки. В одном этом держанье, в этой ничтожной мелочишке виден был целый и самый недюжинный, шестиэтажный талант. Поучайтесь вы, Южины и Скуратовы! Поучайтесь с разумением, а коли разумения нет, то хоть с прилежанием!

***

Ауг. Южина нет разумения. Иначе бы он не дерзнул со своей фигуркой и со своим писарьским голоском лезть в Уриэль Акосты. Говорят, что он собирается также изобразить смеха ради и Гамлета. Недурно бы сделал юноша, если бы сообщил вопрошающей Эрато, сколько ему лет. Забылся малый...

***

Артистический кружок продан с публичного торга, хотя у него и не было на лбу роковых слов, да и лба даже не было. Не было лба по самой простой причине: головы не было. Продано все: занавес, вешалки, горы, леса, небо, звонки, пустые бутылки, парики... Поневоле вздохнешь и вспомянешь гимназистов, которые, ухаживая за девицами, при всяком удобном и неудобном случае восклицают: "Sic transit gloria mundi!"* Думал ли дядя Вильде, орудуя во время оно кружковскими делами, что кружок рано или поздно постигнет такая пакостная участь? Г. Вильде, носящий теперь по кружке траур, не думал об этом. Он был счастлив, доволен; изредка только больно пощипывало его покойное "Московское обозрение", в котором заседал бессмертнейший враль Гаврила Сокольников. Кстати: кто не видал Неаполя, тот не видал ничего, кто же ни разу не слушал Сокольникова, тот не слыхал ничего. (Этот поэт-Хлестаков теперь в Питере.) В кружке, было время, играли светила. Правдин, например, Стружкин... Г. Стружкин, где вы? Все еще стишки пописываете и все еще из вас до сих пор Лермонтов не вышел?

_______________

* "Так проходит мирская слава!" (лат.).

***

Ни в одном кабаке не получишь столько удовольствий, сколько в Salon des varietes, или, как его любя величают, в "Салошке". Салоны разные бывают, но наш салон - отменный салон. В нем можно и выпить, и закусить, и в чужую бороду вцепиться, и девицу вверх тормашкой поставить. Возьмешь девицу за плечи, дашь ей коленом и - salto mortale готово. Много удовольствий. Наши балбесы и оболтусы с тоски поумирают, если отнять у них "Салошку". Поет, во-первых, старушенция Филиппо (не родственница ли тому Филиппову, что в Харькове за преступления по должности судился?). Во-вторых, водка и драка... Кому надоело пить водку, тот горланит; кому надоело горланить, тот с пьяными немцами дерется. А здоровенный пьяный немец с красной, тупой физией очень соблазнителен. Лица, получившие низшее и среднее образование, дерутся кулаками, получившие же высшее - чем-нибудь помягче, чтоб не так больно было. Везде образованность сказывается. Так, недавно один жрец Фемиды хватил по голове кассира... Чем, вы думаете? Портфелем, начиненным всякой ябедой и кляузой. Не понравилось человеку, что у кассира голова есть, он размахнулся и трахнул... Жизнь - копейка, а чужая башка и того дешевле!

***

В Москве, судари мои, много чудес и помимо царь-пушки. В ней есть два достойных внимания чуда. Одно из них - Оттон Селецкий, высокий, слегка худой, слегка лысый человек в маленьком картузике с пуговкой, другое - некий г. Тарасов, весь состоящий из одного огромнейшего железного мускула. При взгляде на этот мускул сама собою лезет в голову мысль о допотопных силачах-мамонтах и ихтиозаврах. Хватит кулаком по стене - стены нет, возьмется двумя пальцами за веточку - дерево падает. Оттон же Селецкий, в противоположность мускулу Тарасову, олицетворяет собою живую человеческую мысль. Он подвижен, как вьюн, и предприимчив, как муравей. В душе он музыкант, электромеханик и астроном, на деле коммерческий человек и любитель просвещения, но все это, однако, не мешает ему интересоваться вопросами воздухоплавания и религией индусов. Сегодня он кассир, завтра реформатор, послезавтра генерал иезуитского ордена или минералог. Служил он везде, начиная с кавалерии и кончая русским музыкальным обществом. Везде он пайщик, везде компанион, член общества, секретарь, шафер, казначей, учредитель. Со всеми знаком, всех насквозь знает и везде бывал. Знаком он и с мускулом Тарасовым. Встретил он его однажды, поглядел на него и подумал: "А нельзя ли как-нибудь утилизировать этого ихтиозавра?" Подумал и сообра зил. Плодом соображения явился плод слияния мускула с идеей - "Русское гимнастическое общество в Москве", с коим и имею честь поздравить. Оттон Иваныч купил уже председательский звонок и облекся в одежды гладиатора. Тарасов ходит и только мускулами поскрипывает, а под ним земля дрожит. Будем делать гимнастику! Станем с горя силачами и перевернем, от нечего делать, землю! Русский человек и без точки опоры обойдется.

<9. 22 октября>

Если бы у меня был такой большой нос, как у дирижера Шостаковского, я носил бы его в футляре. Если бы г-жа актриса Волгина не была так толста, то ей не тяжело было бы кланяться и плясать в "Расточителе". Если бы я был гадалкой, то знал бы, как Рассохин сочинил свой водевиль. Будь у меня такой голосина, как у актера Писарева, я пошел бы на выборы городского головы и закричал бы там "караул".

Выборы, действительно достойные "караула". По милости их Москва переживает теперь время, приятностью своею напоминающее щекотку: и приятно и жутко. Выбираем, выбираем и никак не выберем, а время идет и идет... Пора бы уже и покончить с выборами и заняться другим делом, а мы всё еще на одном месте топчемся. Кричим, бушуем и анонимные письма кандидатам пишем. Кандидатов у нас много, столько же, сколько и гласных. Это оттого так много, что у каждого из нас свое понятие о голове и его обязанностях. Один думает, что обязанности головы не должны выходить из пределов ношения белых генеральских панталон; другой желает, чтобы у городского головы были такие выхоленные бакены, как у Болеслава Маркевича; третий мнит, что лорд-мэр должен быть только богат и толст. У каждого свое мнение. Я, например, требую, чтобы в головы был избран обязательно мой приятель и обязательно юморист. Это разнообразие понятий и требований и породило такую массу кандидатов, а кандидаты в свою очередь потребовали такую массу вороных. Прокатили Мамонтова, Пороховщикова, некоего Прорехова (из какой московской прорехи вылез сей?), прокатим и еще многих... Весело! Самый большой и самый "голосистый" (50 голосов) кандидат Ланин сам отказался от баллотировки. Не знаю, отчего он отказался.

***

Поедают они у Оливье жирные, двухрублевые обеды, женятся на богатых купчихах, пьют монахор, глотают устриц... И устрицы лезут им в глотку! Я говорю о благополучно витийствующих прокурорах, плачущих за человека защитниках, добродетельных педагогах, неустанно визитирующих докторах, вообще о всех тех, которые когда-то были "недостаточными" и брали взаймы у Общества вспомоществования недостаточным студентам. Это общество собирается петь свою лебединую песню. Медленно, систематически обираемое в продолжение нескольких лет, оно наконец падает на спину и испускает свой последний вздох, свою последнюю, бессильную, никем не слушаемую жалобу. Господа прокуроры, доктора и педагоги не находят нужным платить обществу свой долг. Некогда им думать о каких-нибудь - фи! - пятидесяти, ста рублях! Они заняты своею сытостью. И устрицы лезут им в глотку!

Лезут и будут лезть. Редки нынче хорошие плательщики, так редки, что хоть в музей их сажай. Недаром мы на платящего долг смотрим, как на полубога... Неужели, господа, чтобы уплатить сторублевый долг, недостаточно одной только нашей обыкновенной воспитанности, а нужна еще какая-то необыкновенная порядочность, из ряда вон выходящая честность? Впрочем, все подобные вопросы стары, как петербургские балерины.

***

Нужно выбрать самую строгую классную даму, снабдить ее строжайшей инструкцией, разозлить и отправить к нашим московским танцовщицам. Пусть-ка потреплет их хорошенько! Дело в том, что наши плясуньи крайне невоспитанный народ. Они и невежливы и упрямы, что не может быть терпимо в таком крайне благоустроенном обществе, как наше московское. Привожу пример их неучтивого упрямства. Наша дирекция, "непрестанно пекущаяся о благосостоянии вверенного ей края", решила оставить за штатом некоторых балерин. Исполнителями этого решения явились г. Пчельников и его социус Гершельман (жидок?). К чести их сказать, насильственных мер они не употребляли: за шиворот не брали, за полицией не посылали и с лестницы не спускали. Действовали же они, как искусные и гуманные дантисты: учтиво, быстро и, главное, внезапно. Когда танцовщицы во время второго действия подняли вверх левые ноги, чтобы пробежать вдоль всей сцены на носках правых, к ним подошел сторож и заявил им, что они попали в тираж. Ошеломленные танцовщицы попадали в обморок, очнувшись же, нарушили общественную тишину и спокойствие. Они расплакались, раскричались. За них заступился сангвиник "Курьер" и... заварилась каша! Что тут нужно было делать? За Пчельникова и К№ нашелся г. Вальц. На опере "Демон", во время апофеоза, танцовщицы, изображавшие ангелов, были сброшены вниз, не помню, с какой вышины, и получили ушибы. И все-таки сопротивляются! Посылайте классную даму... Пусть эта дама зайдет предварительно в баню и возьмет там березовый веник.

***

Новость приятная, как вчерашняя каша с уксусом или хронический насморк. Болеслав Маркевич переделывает в драму свою длинную, толстую, скучную чернильную кляксу, свою "Бездну". Мало показалось этой размазне места в журнале, так захотелось ей и на сцену. Избавьте, Болеслав Михайлович! Сделайте милость! Даже добродетельным старым девам не по нутру ваша "Бездна", а вы еще хотите "деморализованную" публику ею угостить... Пожалуйста, не надо!

<10. 5 ноября>

Всему свету известна Театральная библиотека Рассохина. Известна она своей таксой, которую сочиняли для Рассохина нарочно приглашенные для этого цыгане и аптекаря. За либретто, состоящее из каких-нибудь 3 - 4 страничек, дерет она 75 коп., за маленький водевильчик рубль, два... Продает дорого, покупает же по цене, получившей свое начало от князей-татар, скупающих поношенное старье... Всему свету известен и сам г. Рассохин, как обладатель роскошных фельдфебельских усов и как автор трехактной шутки "Теплые ребята". Шутка эта не особенно плоха, не особенно хороша, не умна и не плоска, а так себе. Написал ее г. Рассохин не для продажи (у него и так много завалящего товара) и не для того, чтобы иметь удовольствие платить 45 процентов администрации Общества драматических писателей, а просто pour plaisir*, "для звуков сладких" и ради славы авторской. Своим произведением он не создал новой школы, не открыл новой Америки и даже не попал пальцем в небо, но, несмотря на это, в нем все-таки сказался великий драматург. Признак всякого таланта и гения - масса завистников, а у г. Рассохина нашлось их больше, чем у Шекспира или Мольера. Когда впервые давалась его пьеса, я сам слышал завистливое шушуканье. Стоят завистники, одним глазом глядят на сцену, другим на фельдфебельские усы Рассохина и плечами пожимают. "Не может быть! - шепчут. - Стилиснул где-нибудь малый!" Скоро зашушукала вся Москва. Робкое шушуканье обратилось в говор, когда один из завистников, некий г. Полушин (человек, издающий "Сатирический листок" и продающий на толкучке горячие блины на постном масле), напечатал в "Новостях дня" письмо, в котором с продерзостью Катилины утверждает, что рассохинские "Теплые ребята" выкроены из его пьес "Папаши" и "Чудаки". Пьесы г. Полушина не стоят и полушки. Мудрено из них выкроить что-нибудь не мусорное, и как умудрился несчастный г. Рассохин выжать из них сок для своей эссенции - трудно сказать. Во всяком случае, будем посмотреть. Дерзкий Полушин отдан под суд. (Не миновать ему Сибири...)

_______________

* для удовольствия (франц.).

***

Судится муза комедии, судится за компанию и муза живописи... В Москве есть богатый еврей, именем Мичинер. У него есть меховой магазин, тот самый, о котором упоминается в одном из романов Писемского. Есть у него пятиэтажные дома и лавки, дающие тысячные доходы. Он богат и славен, но скуп, как купец Кукин. Зиму и лето одевается он в парусинку, питается селедкой и акридами, спит на сундуке и, за неимением дорогой бритвы, бреется, как брился во время оно Дионисий, тиран Сиракузский, - раскаленной ореховой скорлупой. Недавно его посетило несчастье... ужасное несчастье! Родня ли ему посоветовала, минута ли такая подошла, или, быть может, он слишком лестного мнения о своей физиономии, только вздумалось ему писать с себя портрет. Долго он думал насчет портрета и долго не решался. Ведь портрет стоит не гривенник, не рубль, а - страшно сказать - сотни рублей! После долгих колебаний и мучительных сомнений решился он, наконец, обратиться к художнику Кошелеву. Кошелев - это ужасно! - запросил с него 300 руб. Г. Мичинер вздохнул, махнул рукой и согласился: валяй, семи смертям не бывать! Начались сеансы. Сидел г. Мичинер перед Кошелевым, следил за взмахами его кисти и страдал. Мысль о трехстах рублях не давала ему покоя во все сеансы. Когда работа художника была уже близка к концу, он не вынес страданий и последовал влечению своего сердца: послал, чудак этакий, Кошелеву письмо, в котором, жалуясь на жару, попросил отсрочить сеанс на неопределенный срок, а через несколько времени и совсем отказался от портрета. Кошелев подал на него иск в 300 руб. Начался процесс. Г. Мичинер мотивировал на суде свой отказ тем, что портрет якобы не похож на него. Однако суд не согласился с ним и, выслушав экспертов, состоявших из наших знаменитостей, постановил взыскать в пользу Кошелева с Мичинера 300 руб., а портрет передать ему же, Кошелеву, для уничтожения. И портрета нет, и 300 руб. пропали. Большего несчастья и представить себе невозможно! Вот вам злонравия достойные плоды!

***

Судится муза живописи, судится и муза музыки. Все музы под судом. Положительно мне следовало бы назвать эти заметки "Осколками Парнасской жизни"! Великий Гёте, говорят, иногда приходил в такое приятное настроение духа, что позволял себе бить каменьями уличные фонари. Наш Грибоедов въезжал в дом верхом на лошади и, кажется, вверх по лестнице. Шекспир неоднократно был уличаем в браконьерстве. Великий Аверкиев в прошлом году подрался с кем-то. Из сих примеров явствует, что великие люди, когда они не у дел, такие же миряне и суетники, как и мы, грешные. Поясню это положение еще одним примером. На днях наш известный "демон" Корсов, похожий, впрочем, более на матерого дьякона, чем на демона, упек на четыре дня в полицейский дом известного баритона Закжевского. Упек он его за клевету. Клевета, к чести ее сказать, весьма интересна. Г. Закжевский написал письмо, в котором, констатируя существование в наших театрах клики наемных шикальщиков, указывал на своего товарища г. Корсова, как на организатора этой клики. Интересен и самый судебный процесс, затеянный г. Корсовым. На суде помимо судьи, истца и обвиняемого присутствовали: адвокат Вульферт, бойкий и игривый, как только что откупоренные кислые щи; адвокат Харитонов, положительный мужчина, видимо не желающий подражать в бойкости г. Вульферту; студенты, дающие показания, которые могли только смешить, но не освещать дело; дамы, машущие платками, репортеры, бонвиваны, городовые и проч. Невидимо присутствовал московский фельетонист "Нового времени" г. К., приятный мужчина с голубыми глазами, во все время процесса игравший роль чего-то вроде "голоса из оврага". В камере была давка, как в бочке с сельдями. За неимением свободных мест дамы сидели на плечах своих супругов. Было два разбирательства. На первом был констатирован факт существования в Москве клики наемных шикальщиков и разоблачен псевдоним нововременского фельетониста г. К. На втором был прочитан приговор, уснащенный "аплодисментами". Г. Закжевский подал в мировой съезд, и, таким образом, будет третье разбирательство.

<11. 19 ноября>

Я не боюсь за культурного человека. Как ни тяни его сзади за фалды, как ни пхай его в грудь, он никогда не остановится и вечно будет шествовать вперед. Таков закон прогресса. Даже консерваторы идут вперед, хоть и делают вид, что пятятся назад. Гиляров-Платонов, например, выдает себя за обскуранта, а поглядите-ка, какой он прогрессист! То и дело изобретает он в своей газете всякую всячину. От этой всячины попахивает Никитой, а все-таки она говорит за прогресс в области мысли. В одном из последних нумеров он пропагандирует "воинскую повинность для собак" - проект, стоящий архимедовского "эврика!" Умы "Московского листка" заняты вопросом воздухоплавания и восторженно венчают лавром некоего капитана (пандана* к капитану Костовичу), изобревшего новый воздухоплавательный снаряд.

_______________

* под стать (франц. pendant).

***

Дирекция наших театров додумалась до того, до чего не додумался бы ни один ученый финансист. Она изобрела налог на болезни. Были у нас на Руси всякие налоги, прямые, продольные, поперечные, косвенные, а о налоге на болезни не гласит даже и предание. Даже Иван Калита и татарские баскаки не имели понятия об этаком налоге. По последним выводам нашего театрального финансового права, всякий артист, не явившийся на репетицию по болезни, обязан поплатиться частью своего жалованья. Медицинское свидетельство в расчет не принимается. Схватит артист тиф - штраф, оторвет у артиста локомотивом ногу - штраф, стукнет его кондрашка - тоже штраф... Не так давно у артиста Н. умер ребенок и заболела с горя жена. То и другое довело г. Н. до такого нервного расстройства, что он перед одной из репетиций был найден без чувств и приведен на репетицию в самом неартистическом настроении. За это настроение и за опоздание на него был наложен штраф... Остается теперь только сочинить таксу для болезней. Болезни бывают маленькие, средние и большие. За маленькие будут брать меньше, за большие больше. Порок сердца дороже катара желудка, а катар желудка дороже носового кровотечения. Больше всего будут брать за послеродовое состояние (не с мужчин).

***

Петербургские драматурги, театралы и публика жалуются, что у них нет частных театров, московские же, наоборот, сетуют, что в Москве очень много драматических театров. У столиц разные вкусы, как видите... Рекомендую обеим столицам поменяться публикой: москвичей отправить по этапу в Питер, а питерцев по этапу в Москву - и конец всем сетованиям.

Москвичи не симпатизируют серьезной драме. Для чего им драма, ежели им и без драмы хорошо? В "Фоли-Бержер", построенном на развалинах Пушкинского театра, нет никаких драм, а между тем, поглядите, как там многолюдно, весело! Наш Лентовский, созидая драматический театр, стучал кулаками о столы и говорил:

- Один только я... я!.. я могу дать России настоящий русский, народный, воспитывающий театр! Я! И вы увидите, как я исполню свою великую задачу!

Мы и увидели. В сентябре и октябре у Лентовского давалась исключительно одна только драма и комедия. И что же? В народе стали носиться зловещие слухи о крахе нового театра и полете в трубу. Никто не ходил глядеть драму, кроме рецензентов. В ноябре Лентовский отчаянно стукнул кулаком по столу, похерил свою "великую задачу" и взялся за добрые старые "Корневильские колокола"... "Смотрите здесь, смотрите там..." дало милейшие результаты. И сбор полон, и публика довольна. Позвонив в корневильские колокола, Лентовский еще пуще ублаготворил московские вкусы: он сделал залп из сотни ружей. "Лесной бродяга", которого он поставил на сцену и дает теперь три раза в сутки, всплошную состоит из выстрелов, отчаянных злодеев, добрых гениев, гремучих змей, великих инквизиторов и бешеных собак. Не пожалел г. Лентовский спин и поясниц наших купчих, дав волю мурашкам и мелкой дрожи бегать от их затылков до пят. Благодаря этой новой кисло-сладкой, немецко-либерготтской ерунде, вся Москва пропахла порохом. Купчихам нравится эта пороховая дребедень, на мыслящего же человека она производит впечатление большого кукиша.

<12. 3 декабря>

Московско-Курская дорога находится в моем районе. Мое, стало быть, дело потолковать о финале именитой Кукуевки. Финал этот не блестящ и ни на грош не эффектен. Никого не засадили, никого не сослали, никому внушения не сделали, а только взыскали штраф в размере трех тысяч пятисот рублей. Только...

Удовольствие спустить поезд с насыпи и отправить на тот свет сотню человеческих душ стоит, значит, ровно 3500 рублей. Запишу эту цифру в каталог кушаньев, вин, водок и прочих удовольствий. Авось, когда разбогатею, вздумается побаловаться, пощекотать свое нёбо дорогим перышком. Для "хорошего" инженера и посредственного железнодорожника бросить pour plaisir какие-нибудь 3500 руб. так же тяжело, как обыкновенному смертному купить на гривенник персидского порошку. В самом деле, что значат эти 3500 руб.? Поедет хороший инженер в "Стрельну", покушает там стерляжьей ухи с кайенским перцем, запьет шампанским, послушает цыганок... Из "Стрельны" катнет он в первый этаж "Эрмитажа" - вот вам и все 3500 руб. по самому экономическому счету! Платили мы за ученую свинью клоуна Танти две тысячи, для того чтобы иметь удовольствие скушать ее, отчего же не заплатить почти столько же за чреватую впечатлениями Кукуевку? Заплатить - раз плюнуть! Лишь бы для вкусового органа оригинально выходило...

***

Известный своими добродетелями, грамотный (зри его письмо в "Новостях дня") папаша собственных детей, Солодовников даст и больше для вкусовых и прочих нервов. Денег у него и куры не клюют. Он тоже обитает в моем районе, и поговорить о его деле, которое тоже кончилось на днях, - мое дело. Петербургская судебная палата, отменив приговор окружного суда, обязала папашу выплачивать детям и "ей" только по 2000 каждому. То есть по стольку, сколько стоит свинья клоуна Танти.

Дети сугубого миллионера, загребающего деньжищи лопатою, будут получать до совершеннолетия только по 2000; ну, а сколько получит с папаши доктор разных прав и не прав - Лохвицкий? Думаю, что сей человек много бы потерял, если бы поменялся своим гонораром с папашиными детьми.

***

По Москве ходит и упорно держится в народе один зловредный слух. Говорят, что известный (Москве, но не России) г. Шестеркин хочет сотворить "газету". Не хочется верить этому слуху.

Считался доселе г. Шестеркин гражданином полезным и благонамеренным. Уважали его и протоиереи, и диаконы, и сахаровские певчие, и даже содержатель "некурящего" трактира Егоров. Правда, он несколько горяч, молод душой, всюду сует свой шестеркинский нос не в свое дело, мнит себя между купечеством Плевакой, но ведь все это пустяки, мало умаляющие его гражданские добродетели. Считался благонамеренным, и вдруг - слухи! То говорили, что он записался в кандидаты городского головы, а теперь толкуют, что он хочет издавать в Москве с нового года "Московскую летопись", газету полотерно-литературно-портерную. Говорят, что он хочет сотворить это будто из зависти к Н. И. Пастухову, нажившему своей газетой дом, лошадей и право говорить своим сотрудникам "ты", и из зависти к Липскерову, который, с тех пор как начал издавать свои "Новости дня", носит сапоги на двойной подошве, пьет чай внакладку и ходит в дворянские бани. Не позавидовал милый человек "Русским ведомостям" или "Руси", а знал, кому позавидовать! И он станет теперь уловлять вкусы москвичей! И он начнет сочинять "почты амуров" да статьи под громко-пошлыми заглавиями, вроде: "Купец в Соболевом переулке подрался" или "Дайте ему в шею!"... Расти, портерная пресса! Твое время!

Но кес-ке-се* наше время? Время, когда "ваше степенство г. Шестеркин", и не козырная шестерка, может туза убить, как в игре, которая называется "пьяницами". Не робейте посему!

_______________

* что такое (франц. qu'est ce que c'est).

***

И мужик орет, и медведь орет, и сам черт не разберет, кто кого дерет. Певец Корсов, как вам известно, таскал к мировому певца Закжевского за клевету. Закжевский был присужден к аресту, и с г. Корсова, таким образом, было снято подозрение в содержании клики шикальщиков, подозрение скверное, ни на чем не основанное (как показал суд) и чести болтунам не делающее. Суд кончился, но не умолкла опера. Что еще нужно этой опере, трудно разобрать. Стали носиться слухи, что "товарищи" не желают служить вместе с г. Корсовым, что сам г. Корсов не хочет служить с "товарищами", что в опере, и так страшно бедной порядочными голосами, предстоят отставки и проч. Обидно, что вся эта болтовня несется не из трактира Саврасенкова, не из-под Сухаревой башни, а из самой оперы, из среды Иоаннов Лейденских, Фаустов и Маргарит. Не хотят люди понять, что эта болтовня болтается не на поучение, не на пользу, а в угоду зевающих брандахлыстов и за пятачок витийствующих ротозеев! Не умно, не смешно и не весело, а только жаль. Жаль, что в такое хорошее место, каковым должна быть опера, залезают и прививаются инстинкты опереточных кумушек.

***

Недаром ваш Суворин величает нашего Гилярова "стилистом, философом" и проч. Поглядите-ка, какую штуку стилистнул этот стилист и какую философию съерундил этот философ!

В одном из последних нумеров своей газеты он советует "неразумным" хозяйкам бросать раков не в кипяток, как это обыкновенно делается, а в холодную воду. "Раки понемножку привыкают к теплу и во всяком случае, неприметно для них, окажутся в том же кипятке". Консерватор заступился за раков - это так и следует. Это так же естественно, как если бы он заступился за Пихно. Но предоставляю "неразумным" хозяйкам и кухаркам растолковать разумному ракофилу, что едва ли возможно даже самому чахоточному раку умереть "неприметно" в медленном огне. Умы!!!

<13. 17 декабря>

Отчего бы адвокату Столповскому не поступить в уездные брандмейстеры? Эту должность занимают преимущественно обладающие особенно горячим темпераментом: во время пожара входят в такой азартный задор, что даже с лошадьми истерика делается.

Горячий темперамент Столповского весь выказался на недавно бывшем разбирательстве дела Костко. Дело Костко не ново; оно было бы возвращено редакцией, как толкующее на тему старую, избитую и поношенную: служил Костко в банкирской конторе Волковых, видел там деньги и хапал их, елико можаху. Столповский, защищавший его на суде, сначала вел себя на тройку с плюсом (по пятибалльной системе), потом же, когда обвинительный приговор стал очевиден, он зашалил, забурлил и повел себя на единицу с минусом. Он стал придираться к прокурору и свидетелям. Увидит свидетеля или эксперта, вскочит и зарычит... Это рычанье кончилось тем, что эксперт попросил позволения уйти из залы суда; свидетель попросил того же, так как "выходки Столповского совсем расстроили его здоровье"; другой свидетель заявил: "Поведение г. Столповского в отношении меня - его крики, вырывания у меня из рук книг, его выражения при моих показаниях: "это ложь! это говорит дока!" я прошу занести в протокол". В речи же своей Столповский сбросил с себя волчью шкуру и предстал в телячьей, обратился в лижущего Манилова. Обращаясь к присяжным, он слезно покаялся, как ранее не доверял он подсудимому, как считал его виновным и как теперь, после свидетельских показаний, он стыдится этого недоверия, этого подозрения... В конце концов он попросил у подсудимого прощения. Подсудимый, вероятно, простил бы его, если бы понимал по-русски. Речь была умилительна... Слышавшие ее говорят, что им совестно было за человека...

***

Когда (лет через 1000) на нашей планете не будет нищих, а будут одни только сытые да одетые, тогда, естественно, не на что будет жаловаться. Все будут довольны: и ирландцы и самарцы. Не будут довольны одни только москвичи. Москвич не может жить без нищих. Нищие для него такая же насущная потребность и такое же баловство, как и целодневное чаепитие. Он наймет людей в нищие, если только наука и время похерят пролетариат. Трудно себе и представить замоскворецкого человека или его половину без длани, протянутой к "блаародному... в 30 боях бывшему, отцу семерых детей..." Москвич подает как дитя, не рассуждая и не утруждая себя никакими теориями о тунеядстве и проч. Он подает всем без различия званий, телосложений и возрастов - в этом внутренняя сторона его милостыни. С внешней же стороны она помпозна и парадна, как 4-е действие в "Фаусте". Беда, обрушившаяся на нищих на похоронах богача Губкина, известна вам уже по газетам, а потому иду далее.

***

У нас временно проживает (вероятно, не без паспорта) ваш первый любовник Ленский, бывший когда-то нашим. Он еще более потолстел против прежнего, обрюзг малость, но фигурен и французист по-прежнему. Москвички встретили его такими аплодисментами, после которых с ладоней сползает верхняя кожица, а мужья и братья москвичек возводят его в Сальвини и во все лопатки торгуются с театральными барышниками. Теперь он у нас баловень, словно кадет, приехавший на каникулы к маменьке. Москва счастлива насчет дезертиров. Быстро они заболевают тоской по родине и бегут назад. Так, Плевако, уехавший "навсегда" из Москвы, опять воротился в Москву и стал ее обывателем. Вероятно, и с Ленским произойдет то же самое.