Разделы сайта:
|
Антон Чехов -
Припадок
о произведении I II
III IV V
VI VII
I
Студент-медик Майер и ученик московского
училища живописи, ваяния и зодчества Рыбников пришли как-то
вечером к своему приятелю студенту-юристу Васильеву и предложили
ему сходить с ними в С — в переулок. Васильев сначала долго не
соглашался, но потом оделся и пошел с ними.
Падших женщин он знал только понаслышке и из книг, и в тех
домах, где они живут, не был ни разу в жизни. Он знал, что есть
такие безнравственные женщины, которые под давлением роковых
обстоятельств — среды, дурного воспитания, нужды и т. п.
вынуждены бывают продавать за деньги свою честь. Они не знают
чистой любви, не имеют детей, не правоспособны; матери и сестры
оплакивают их, как мертвых, наука третирует их, как зло, мужчины
говорят им ты. Но, несмотря на всё это, они не теряют образа и
подобия божия. Все они сознают свой грех и надеются на спасение.
Средствами, которые ведут к спасению, они могут пользоваться в
самых широких размерах. Правда, общество не прощает людям
прошлого, но у бога святая Мария Египетская считается не ниже
других святых. Когда Васильеву приходилось по костюму или по
манерам узнавать на улице падшую женщину или видеть ее
изображение в юмористическом журнале, то всякий раз он вспоминал
одну историю, где-то и когда-то им вычитанную: какой-то молодой
человек, чистый и самоотверженный, полюбил падшую женщину и
предложил ей стать его женою, она же, считая себя недостойною
такого счастия, отравилась.
Васильев жил в одном из переулков, выходящих на Тверской
бульвар. Когда он вышел с приятелями из дому, было около 11
часов. Недавно шел первый снег, и всё в природе находилось под
властью этого молодого снега. В воздухе пахло снегом, под ногами
мягко хрустел снег, земля, крыши, деревья, скамьи на бульварах —
всё было мягко, бело, молодо, и от этого дома выглядывали иначе,
чем вчера, фонари горели ярче, воздух был прозрачней, экипажи
стучали глуше, и в душу вместе со свежим, легким морозным
воздухом просилось чувство, похожее на белый, молодой, пушистый
снег.
— «Невольно к этим грустным берегам, — запел медик приятным
тенором, — меня влечет неведомая сила...»
— «Вот мельница... — подтянул ему художник. — Она уж
развалилась...»
— «Вот мельница... Она уж развалилась...», — повторил медик,
поднимая брови и грустно покачивая головою.
Он помолчал, потер лоб, припоминая слова, и запел громко и так
хорошо, что на него оглянулись прохожие:
— «Здесь некогда меня встречала свободного свободная любовь...»
Все трое зашли в ресторан и, не снимая пальто, выпили у буфета
по две рюмки водки. Перед тем, как выпить по второй, Васильев
заметил у себя в водке кусочек пробки, поднес рюмку к глазам,
долго глядел в нее и близоруко хмурился. Медик не понял его
выражения и сказал:
— Ну, что глядишь? Пожалуйста, без философии! Водка дана, чтобы
пить ее, осетрина — чтобы есть, женщины — чтобы бывать у них,
снег — чтобы ходить по нем. Хоть один вечер поживи
по-человечески!
— Да я ничего... — сказал Васильев, смеясь. — Разве я
отказываюсь?
От водки у него потеплело в груди. Он с умилением глядел на
своих приятелей, любовался ими и завидовал. Как у этих здоровых,
сильных, веселых людей всё уравновешено, как в их умах и душах
всё законченно и гладко! Они и поют, и страстно любят театр, и
рисуют, и много говорят, и пьют, и голова у них не болит на
другой день после этого; они и поэтичны, и распутны, и нежны, и
дерзки; они умеют и работать, и возмущаться, и хохотать без
причины, и говорить глупости; они горячи, честны, самоотверженны
и как люди ничем не хуже его, Васильева, который сторожит каждый
свой шаг и каждое свое слово, мнителен, осторожен и малейший
пустяк готов возводить на степень вопроса. И ему захотелось хоть
один вечер пожить так, как живут приятели, развернуться,
освободить себя от собственного контроля. Понадобится водку
пить? Он будет пить, хотя бы завтра у него лопнула голова от
боли. Его ведут к женщинам? Он идет. Он будет хохотать,
дурачиться, весело отвечать на затрогивания прохожих...
Вышел он из ресторана со смехом. Ему нравились его приятели —
один в помятой широкополой шляпе с претензией на художественный
беспорядок, другой в котиковой шапочке, человек не бедный, но с
претензией на принадлежность к ученой богеме; нравился ему снег,
бледные фонарные огни, резкие, черные следы, какие оставляли по
первому снегу подошвы прохожих; нравился ему воздух и особенно
этот прозрачный, нежный, наивный, точно девственный тон, какой в
природе можно наблюдать только два раза в году: когда всё
покрыто снегом и весною в ясные дни или в лунные вечера, когда
на реке ломает лед.
— «Невольно к этим грустным берегам, — запел он вполголоса, —
меня влечет неведомая сила...»
И всю дорогу почему-то у него и у его приятелей не сходил с
языка этот мотив, и все трое напевали его машинально, не в такт
друг другу.
Воображение Васильева рисовало, как минут через десять он и его
приятели постучатся в дверь, как они по темным коридорчикам и по
темным комнатам будут красться к женщинам, как он,
воспользовавшись потемками, чиркнет спичкой и вдруг осветит и
увидит страдальческое лицо и виноватую улыбку. Неведомая
блондинка или брюнетка наверное будет с распущенными волосами и
в белой ночной кофточке; она испугается света, страшно
сконфузится и скажет: «Ради бога, что вы делаете! Потушите!» Всё
это страшно, но любопытно и ново.
|
|