Риторика и право. Аффективные речевые жанры

Проблемы коммуникации у Чехова - А. Д. Степанов

3.4. «Дуэль»: проповедь in extremis

Сакральное происхождение жанра может оставлять следы в изображении секуляризованной проповеди, даже если смысл ее далек или прямо противоположен интенции жанра-источника. Именно это происходит в «Дуэли»: противоречивость позиции проповедника здесь не понять без экспликации сакрального подтекста.
Как ни парадоксально это звучит, но почти все характеристики фон Корена при внимательном чтении оказываются соотнесены с Христом. Само имя von Koren, не имеющее точного значения в немецком языке, может быть ассоциировано с ближайшим по звучанию глаголом küren (высок. устаревш. выбирать, избирать; причастие – gekoren – избранный). Портрет: бородка, «смуглое лицо, большой лоб и черные, курчавые, как у негра, волоса» (7, 376) – не только может напоминать о Христе, но, возможно, намекает на еврейское происхождение героя (о еврействе фон Корена говорит, желая его оскорбить, Лаевский в момент ссоры (7, 426)). Фон Корен откуда-то знает плотницкое ремесло: в его комнате стоит большой стол, «сколоченный самим зоологом из простых досок» (7, 406). У него нет биографии, семьи, любви, привычек, привязанностей, ничего личного. Он – аскет, который учит других аскетизму: «И к жаре можно привыкнуть, и без дьяконицы можно привыкнуть», – говорит он дьякону (7, 377). Он никогда не смеется (что оттенено смешливостью дьякона). Он весь – воплощенное слово проповедника, вступающее в отношения только с последователями и противниками. Примечательно, что вплоть до последней главы мы не знаем его отчества. Наконец, место его «служения» – небольшая южная горная страна на берегу моря, находящаяся под властью сильной империи.
Занятия фон Корена – естественные науки, зоология – на первый взгляд очень далеки от подобного подтекста. Однако в реалистической литературе со времен «Отцов и детей» резание лягушек рассматривалось как своего рода «предварительное служение» перед выполнением подлинной миссии, и эти занятия всегда прямо соотносились со служением истине. Поэтому непосредственная тема научных занятий зоолога, кажущаяся почти смешной, – «эмбриология медуз» – может быть метонимически соотнесена с вопросом о происхождении жизни, а университет, в котором он думает продолжить свою деятельность, метафорически соотносится с храмом. Слова Лаевского о будущем фон Корена (которого он хорошо знает по прежней «дружбе»): «Выкурит из наших университетов интригу и посредственность и скрутит ученых в бараний рог» (7, 398) напоминают о сцене изгнания торгующих из храма и словах Христа: «Написано, – дом Мой домом молитвы наречется; а вы сделали его вертепом разбойников» (Мф. 21:13). Просветительская экспедиция, которую планирует фон Корен, должна охватить огромные пространства, заселенные дикарями, до которых еще не дошел свет истины.
Но самое главное, что убеждает в действительном существовании подтекста – это речевая манера героя-проповедника. Лев Шестов, заметивший, что фон Корен говорит «словно с кафедры», был не совсем прав. Действительно, речь героя выстроенна и логична, но, в отличие от академического красноречия, он широко пользуется притчами: притча про простую бабу (7, 393), про насекомоядных (7, 407), про пчел (7, 431). Так же, как и у Христа, большинство его притч обращено к «простецам» (здесь – к Самойленко), в то время как разговоры с тем, в ком он видит ученика, – дьяконом – допускают больший уровень отвлеченности. Фон Корен часто говорит афоризмами, например: «Только честные и мошенники могут найти выход из всякого положения, а тот, кто хочет в одно и то же время быть честным и мошенником, не имеет выхода» (7, 434). В этих словах явственно проступает новозаветная логика отрицания среднего («Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих» (Откр. 3:16); «Но да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого» (Мф. 5:37) и др.). К фон Корену как нельзя лучше подходят слова евангелиста: «Он учил их, как власть имеющий, а не как книжники и фарисеи» (Мф. 7:29 и др.). Например: «Manu militari ее следует отправить к мужу, а если муж не примет, то отдать ее в какое-нибудь исправительное заведение» (7, 394); или: «А если горд, станет противиться – в кандалы» (7, 375). Вся его проповедь – а проповедует он, в сущности, антихристианство, право сильного и рационалистическую любовь к дальнему, которые должны заменить любовь к ближнему, – наполнена христианской риторикой: «считать своим ближним <...> всякого встречного без различия – это значит не рассуждать, отказаться от справедливого отношения к людям, умыть руки, одним словом» (7, 369), «рыться под цивилизацию, под авторитеты, под чужой алтарь <...>» (7, 374), «племя рабское, лукавое <...>» (7, 393, ср.: «род лукавый и прелюбодейный ищет знамения» (Мф. 12:39)). Любимая мысль фон Корена: «О людях судят по их поступкам» (7, 369), «бугорчатых и золотушных узнают по их болезням, а безнравственных и сумасшедших по поступкам» (7, 431), – несомненная перифраза слов Христа: «По плодам их узнаете их» (Мф. 7:16). Интересно, что эти слова сказаны о лжепророках, то есть в устах фон Корена – с христианской точки зрения – они оказываются самоотрицанием.
«Линия Христа» невозможна без аллюзий на темы апостольства – и текст Чехова предоставляет их в изобилии, рисуя отношения фон Корена и дьякона Победова. В начале повести дьякон проводит дни, ловя рыбу на пристани. Фон Корен, осуждая это занятие, говорит в IV главе: «Пойдемте ко мне. <...> вы кое–что перепишете» (7, 377). Впоследствии (в IX главе) дьякон действительно начинает выполнять роль писца при фон Корене: Христос ничего не пишет, пишут апостолы. Параллельно фон Корен уговаривает дьякона постричься в монахи, то есть отречься от мира – во имя служения высшим целям, будущему человечества. Травестия мотива «ловцов человеков» – призвания рыбаков Симона и Андрея – очевидна. Как мы уже заметили, именно с дьяконом фон Корен говорит не притчами или не только притчами, как с «народом», а ведет серьезные философские диалоги.
Отношение фон Корена к Христу и христианству – самый сложный момент в повести, от понимания которого зависит как интерпретация всей его проповеди, так и суждения о функциях интертекста у Чехова. Читатель вполне вправе ожидать, что естественник, позитивист, зоолог не верит в Бога и предельно далек от церковных вопросов. Но хотя фон Корен и говорит, что он «мало знаком с богословием» (7, 383), он имеет представление о записках духовных путешественников, то есть о проповеди Слова язычникам, и об архиереях, то есть о церковной иерархии (7, 410). На вопрос дьякона в «философской» XVI главе: «В Христа же вы не веруете, зачем же вы его так часто упоминаете?», – он отвечает: «Нет, верую. Но только, конечно, по-своему, а не по-вашему» (7, 433).
Проповедь фон Корена имеет два аспекта – негативный, отрицающий современное язычество, и позитивный, призванный нести свет новой веры. Первый аспект обусловливает критику Лаевского. С ним фон Корен борется как с персонифицированным пороком, представляющим потенциальную опасность распространения нового язычества. Лаевский оказывается виноват в распространении пьянства, азартных игр, прелюбодеяния, распущенности и лживости, в том числе при осуществлении своих обязанностей. Эти пороки опасны главным образом потому, что народ склонен творить из их носителей новых кумиров: «Масса, всегда склонная к антропоморфизму в религии и морали, больше всего любит тех божков, которые имеют те же слабости, как она сама» (7, 374). То есть Лаевский – идол, «божок», который распространяет нечестие по всему побережью, а народ поклоняется ему и готов «перед Лаевским <…> лампаду повесить» (7, 371). При этом история Лаевского для фон Корена – только частный случай общего современного положения: слабые господствуют над сильными, то есть «грешников», опасных для перспектив человечества, больше, чем праведников. В мире правит грех, и потому можно сказать, как это и делает фон Корен: мы «распяли Христа и продолжаем его распинать» (7, 431). Уникальность позиции фон Корена в чеховском мире можно оценить, если учесть, что последняя фраза предполагает как данность, как нечто уже хорошо известное, то соприсутствие времен, универсальную связь людей и эпох, которую только ищут другие чеховские герои (Иван Великопольский – «Студент», Лыжин – «По делам службы»). Интересно, что как и они, фон Корен обнаруживает подобную связь только в слабости людей (хотя для него, в отличие от других, такая связь однозначно негативна). Избавление же от этой слабости возможно только через разрыв с исторической традицией.
Отсюда позитивная программа фон Корена. Так же, как Христос пришел, чтобы отменить законы и пророков, новый мессия приходит, чтобы отменить христианство. По его мнению христианская любовь – как она понималась до сих пор – может в конечном итоге привести только к вырождению человечества, и потому религия слабых должна быть заменена рациональным, научно обоснованным учением о праве сильного. Такое учение не просто реформирует религию, но, в сущности, теряет уже само качество религии. Религию следует заменить наукой – прямо декларирует фон Корен. Он полагает, что учение Христа – «гуманитарное» знание, и потому оно допускает разные истолкования – несправедливые и неразумные. Перед нами, конечно, авторитарный дискурс, отрицающий множественность интерпретаций и апеллирующий к безусловным фактам. Но при этом сам фон Корен признает, что точные науки недостаточно развиты, «очевидность и логика фактов» скудна, мы знаем мало (7, 430–431). Отсутствие у всего учения твердой «фактической» опоры не смущает проповедника. Именно вера в прогресс науки оказывается основой проповеди того, что вере противоположно, – точного знания. Перед нами одно из объяснений постоянного чеховского конфликта этики и знания, о котором мы писали в первой главе: наука легко превращается в веру, и эта вера стоит на шатких риторических основаниях.
Это неразрешимое противоречие проявляется и в том, что новая истина сохраняет термины старой, притворяется ее снятием. И христианство, и наука – и дьякон, и фон Корен – сходятся в том, что в мире есть нравственный закон. Однако в этот момент (глава XVI) проповедь перетекает в спор, и потому, в соответствии с общим жанровым законом чеховского спора, исчезает логика и появляются ясные приметы «диалога глухих». Герои никак не договариваются о терминах: под «нравственным чувством» спорящие понимают разные вещи. Дьякон вполне традиционно, по-христиански, называет нравственным законом органически свойственную человеку любовь к ближнему (которой противится только материя, тело). Фон Корен же, в рамках своей системы понятий, использует те же слова для обозначения разумного самосохранения, выживания. Именно такой, в сущности парадоксальный, смысл он придает слову «любовь». Парадокс обусловлен подменой смысла функцией. Такая «любовь» функциональна, инструментальна (первый признак чеховского недоверия к идее), прагматична: «Христос, надеюсь, заповедал нам любовь разумную, осмысленную и полезную» (7, 432). Она определяется через свою цель: устранение опасности вырождения, которой грозят человечеству слабые, то есть уничтожение слабых. Инструментальное использование идеи у Чехова всегда неправомерно, а в случае фон Корена инструментальность и функциональность и есть самая суть идеи. Любовь есть убийство, – к этой «орвелловской» формуле (остраняющей определяемый предмет за счет подмены его функции) можно свести учение фон Корена. А поскольку «слабые», по мнению самого теоретика, составляют абсолютное большинство, нетрудно догадаться к каким последствиям может привести воплощение теории.
Будучи, за неимением твердых научных данных, бессилен обосновать свои взгляды, фон Корен апеллирует к «очевидности», к «естественным» психическим импульсам, которые должны подтвердить его теорию. Он утверждает, в частности, что неприязнь к разврату и непорядочности и влечение к чистоте – прогрессивная «темная сила» в человеке – «единственное, что уцелело от естественного отбора» (7, 412), причем проявляться она может в чем угодно – хоть в том, что в деревнях ворота мажут дегтем. Столь же безусловной очевидностью представляется ему необходимость участвовать в дуэли и стадный патриотизм во время войны: «Есть, значит, сила, которая сильнее наших рассуждений» (7, 432). Круг замыкается: проповедник разума призывает на помощь самые вопиющие «языческие» предрассудки, социальные конвенции, условность которых очевидна даже современнику, а затем оправдывает их тем, что они биологически свойственны человеку, и… противопоставляет их «рассуждениям», то есть самому разуму.
Самоотрицание, кровожадность, интеллектуальная нечестность оказываются атрибутами идеи героя, чей облик, как мы показали, всецело ориентирован на Христа. Какой же смысл стоит за этим? Идет ли речь о Христе или об Антихристе?

Для решения этого вопроса нужно представлять себе общие законы интертекста в данной художественной системе. И. Р. Дёринг и И. П. Смирнов убедительно показали, что для реалистической интертекстуальности данным служит чужой текст (в нашем случае – Евангелие), искомым же становится референтное содержание, соответствующее этому тексту. Другими словами, писатель-реалист ищет то, что в реальности («отражаемой» и создаваемой им) соответствует заранее заданной схеме. Так, место Христа занимает фон Корен, роль апостола играет дьякон, народа – Самойленко, фарисеев – Лаевский и Надежда Федоровна. Чужой текст – Евангелие – это интерпретируемая система, которая подвергается «современному прочтению». При этом Чехов, переходя от данного к искомому, как кажется, утверждает семантику Евангелия. Фон Корен – лжехристос, проповедующий антихристианское право сильного, диалектически, по «орвелловским» принципам превращая его в новую веру, которая якобы есть продолжение христианской. Призываемый апостол оказывается одним из идейных оппонентов лжепророка. Эту экспликацию смысла подтекста можно принять за апофатическое утверждение Христа через развенчание его негативного двойника – Антихриста. Но такой интерпретации мешает, во-первых, один из основных смыслов повести: финальное исправление безнадежных фарисеев, невозможное в Евангелии. А во-вторых, шаткая риторическая основа веры фон Корена в науку вовсе не говорит в пользу веры. Наоборот, превращение науки в веру дискредитирует науку, в этом парадоксе негативно отмечена именно вера. Поэтому оказывается невозможно ответить на вопрос: спорит ли Чехов с Евангелием или подтверждает его правоту. Текст отрицает бинарную логику добра и зла, однозначная интерпретация в данном случае невозможна.
Таким образом, мы видим, что несмотря на всю сложность, случай фон Корена качественно не отличается от других вариантов дискредитации проповеди, о которых мы писали выше. Перед нами герой-идеолог, лишенный главного противоречия всех чеховских идеологов – несоответствия поступков проповедуемой доктрине (что, разумеется, не значит «положительный»). Но он не «прав», потому что риторична, необоснованна и противоречива сама его доктрина. Мы берем в кавычки слово «прав», потому что в русском языке оно обозначает одновременно и этическую, и чисто познавательную истинность – смыслы, которые у Чехова оказываются прямо противоположны, вступают в неразрешимый конфликт. Подтекст углубляет это противоречие, акцентируя одновременно и этическую, и познавательную неполноту: антихристианская проповедь оправдания убийства ведется в христианских терминах, а «наука», осуждающая неточность гуманитарного знания, сама оказывается видом веры. Таким образом, под сомнение ставятся не сами по себе этические ценности или знание, не Евангелие или дарвинизм, а гносеологические аксиомы: бинарная логика, уверенность в прозрачности языка и апелляция к традиции, которые стоят за ними.

Читать далее>>

Материал публикуется с разрешения администрации сайта www.poetics.nm.ru