|
Разделы сайта:
|
Особенности чеховской сатиры
Вернуться к списку рефератов
Мастерство Чехова-сатирика (на примере
рассказов)
Во второй его период (1888-1904 гг.) смех не
исчезает, но преобразуется – из самостоятельной художественной
величины в слагаемое многопланового изображения. Перестройку
претерпевает и сам жанр, его границы хоть и колеблются, но не в
значительных пределах; поздний чеховский рассказ по размерам
больше ранней «сценки», и все же это размеры подчеркнуто малой
прозы. Но иной становится внутренняя лира произведения – лира
его содержания. Второй период отличен размыканием границ: явное
преимущество получает рассказ, представляющий собой
жизнеописание. Изображается уже не момент из биографии героя, а
сама биография, в ее более или менее длительной протяженности, о
таком рассказе говорят: «маленький роман». В чем художественно
весомое сочетание противоположного: скромные размеры, но широко
развернутый, многоохватывающий сюжет. Образцы такого рассказа –
«Учитель словесности», «Дама с собачкой», «Душечка», «Ионыч»,
«Невеста», «Студент». Эпизод вбирает в себя обзорные,
суммирующие характеристики, высвечивающие весь уклад жизни,
соединяющий настоящее с прошлым. Жизнеописания как такового нет,
но видна биографическая перспектива, видно направление
жизненного пути.
В поздних рассказах главенствует проблема смысла жизни, ее
наполненности, ее сдержанности. Теперь рассматриваются различные
формы «отклоняющегося» жизнеустройства, различные проявления
обыденной жизни. Над человеком с «робкой кровью» молодой Чехов
откровенно смеялся, теперь же преобладает иной тон, иной подход,
продиктованный стремлением объяснить утраты, найти связь причин
и следствий, установить меру беды и меру вины. Поздние чеховские
рассказы одновременно ироничны и лиричны, скрывают в себе и
усмешку, и печаль, и горечь.
«Маленький роман», разумеется, не есть уменьшенное подобие
большого романа. В том-то и суть, что рассказ, приближенный к
рассказу, с особой настойчивостью и энергией реализует свои
собственные ресурсы – изобразительные и выразительные. Рассказ
углубленно выявляет свою жанровую специфику. Нетрудно заметить:
благодаря сжатости жизнеописания рельефно проступает схема
биографии, ее «чертеж»; резко обозначаются внезапные или
стадиальные перемены в облике, в судьбе героя, в его состоянии.
Возможность создать ступенчатость, стадиальность биографического
сюжета, – единым взглядом охватит жизнь человека как целое и как
процесс – и составит привилегию малого жанра. Чехов, в своем
зрелом творчестве, дал тому неоспоренные доказательства.
Во второй половине имеется яркая юмористическая страница – это
одноактные шутки, или водевили: «Медведь» (1887 г.);
«Предложение» (1888 г.); «Свадьба» (1890 г.); «Юбилей» (1891
г.). Водевиль Чехова не имеет соответствия в русской литературе.
В нем нет танцев и куплетов, он полон другого движения: это
диалог в одном акте, развивающийся с искрометной силой. Здесь
жизнь схвачена в острые моменты: праздничное торжество,
перемежающееся бурными скандалами. В «Юбилее» скандал
поднимается до уровня буффонады. Все происходит одновременно:
женоненавистник Хирин готовит доклад для юбилея банка,
Мерчуткина выклянчивает у главы банка Шипучина деньги, жена
Шипучина слишком подробно и нудно рассказывает о том, что она
пережила у матери, и идет словесная перепалка между Мерчуткиной
и мужчинами. Каждый говорит свое, никто никого не хочет даже
слушать. И получается то, что Чехов сам себе ставил условием для
хорошего водевиля: «сплошная путаница» (или «вздор»); «каждая
рожа должна быть характером и говорить своим языком»;
«отсутствие длиннот»; «непрерывное движение».
Путаница и нелепость в «Юбилее» достигает высшей точки в минуту,
когда разъяренный Хирин набрасывается, не разобравшись, на жену
Шипучина (вместо Мерчуткиной), та визжит, ошибка выясняется, все
стонут – и входят служащие: начинается юбилей, тщательно ими
подготовленный. Обессиленный юбиляр перестает что-либо говорить,
соображает, прерывает речь депутатов, бормочет бессвязные слова,
и действие прерывается: пьеса кончилась.
Несостоявшийся юбилей, фактическое топтание на месте при
суетливом движении основных и мельтешении случайных лиц (а за
кулисами, как выяснилось, идет подлинное действие – подлоги,
казнокрадство и т.д.) – это образ той же жизни, которую мы знаем
по чеховским рассказам 1880-х годов, но в юморе его теперь
больше жесткости. Потому что за спиной автора «Юбилея» был груз
свежих воспоминаний о сахалинском «аде» (поездка на Сахалин
состоялась в 1890 г.).
Ирония характерна для зрелой чеховской прозы, и особенно Чехов
дорожит потаенной, скрытой ироничностью – дорожит тем, без чего
ему не обойтись при изображении жизни вроде бы обыкновенной,
нормальной, но по сути мнимой, фиктивной. В рассказе Чехов
осуществляет углубленный психологический анализ, обнажающий
противоречие между привычным и желанным, между желанным и
осуществимым, раскрывающий явления внутренней несвободы. Тонко
переданы настроения, состояния, изнутри заполняющие сюжет
рассказа. Героев таких произведений настигают не одни лишь
горькие мысли, он приходит не только к печальным выводам, ему
открываются и другие обобщенные мысли, разнокачественные выводы.
После «Юбилея» ни водевилей, ни других веселых произведений
Чехов больше не писал. Три «осколочных» рассказа 1892 года
(перерыв в юмористике был пятилетний – с 1887 г.) – «отрывок»,
«Из записок старого педагога», «Рыбья любовь» – не вернули прозе
Чехова ее прежнего юмористического тона. Но вряд ли сыщется
произведение Чехова 1890-1900 годов, в том числе и
драматическое, в котором не сверкнули бы улыбка автора, смешной
эпизод, каламбур.
|
|
