Воспоминания М.П. Чехова о брате

Воспоминания М.П. Чехова (младшего брата Антона Чехова) о жизни и творчестве своего старшего брата.

Оглавление   Главы: I II III IV V VI VII VIII IX X

I

Наш дядя Митрофан Егорович. - Случай в дворцовом парке.- Протоиерей Покровский. - Отец Павел Егорович.- Деды и прадеды по отцовской и материнской линии.- Легенда дяди Митрофана о нашем "чешском" происхождении.- Бомбардировка Таганрога английской эскадрой.- Братья Александр (литератор А. Седой) и Николай (художник).  

Одни считали нашего дядю Митрофана Егоровича чудаком, оригиналом и даже юродивым, другие относились к нему с уважением, а мой брат, писатель Антон Чехов, с нежной любовью. Человек этот посвятил свою жизнь общественным делам и, отдавшись им целиком, умер от истощения, ибо работал через меру. Правда, "общественные дела" 50-60 лет назад были совсем не похожи на теперешние; то, что делал дядя Митрофан, было прежде всего благотворительством. Он был и гласным, и церковным старостой, и создателем Таганрогского благотворительного братства, имевшего целью помочь бедным. Его дом всегда был доступен для бедняков; в день его именин ворота этого дома раскрывались настежь; среди двора были накрыты столы, уставленные пирогами и разными яствами, и каждый имел право войти и усесться за еду.  

Это был богомольный человек, устраивавший у себя на дому целые молебствия, но в то же время любивший бывать в театре и смеявшийся до слез на веселых комедиях и водевилях, вроде "Маменькиного сынка" и "Беды от нежного сердца". Он ходил всегда изысканно одетым и в цилиндре, его дом внешне представлял собой полную чашу. Его деятельность начиналась с рассветом и кончалась поздно вечером, и только один воскресный день он проводил в полном покое, весь целиком уходя в чтение книг и газет и в разговоры с детьми. Он обожал своих детей, говорил с ними на "вы" и ласкал их так, что нам, его племянникам, становилось завидно. Когда мы еще мальчиками затевали какое-нибудь представление, в котором будущий писатель Антон Чехов, тогда еще гимназист, принимал деятельное участие, то дядя Митрофан всегда был нашим гостем и ценителем. Это был человек не без литературного дарования, и его письма, которые, уже взрослыми, мы получали от него, всегда по части слога и поэтических приемов были безукоризненны. В молодости он был большим романтиком, увлекался сочинениями А. Марлинского (Бестужева) и на всю жизнь усвоил его манеру выражаться. В нашей семье долго хранились его письма, переплетенные в целую книгу, которые он писал, еще будучи холостым, моим родителям, когда совершал путешествие по России, - и я твердо уверен, что литературное дарование дяди Митрофана в известной степени передалось от него и нам, и в особенности моим братьям Антону и Александру, которые сделались потом настоящими литераторами.

В жизни Митрофана Егоровича интересными страницами прошла история его любви и женитьбы. В канцелярии таганрогского градоначальника служил некто Евтушевский. У него была дочь Людмила, которую все звали Милечкой. Эта Милечка была поразительно похожа на дочь герцога Гессен-Дармштадтского Максимилиану, которая вышла потом замуж за тогдашнего наследника Александра Николаевича и приняла имя Марии Александровны. Увидев однажды ее портрет, дядя Митрофан Егорович полюбил ее как женщину с первого же взгляда. Эту свою симпатию он перенес на Милечку и сделал ей предложение. Она отказала ему. Тогда, романтик до мозга костей, он исчез из города. О том, что он отправился путешествовать, узнали только из писем, которые стали приходить от него с дороги.

О трудностях тогдашнего путешествия можно судить уже по тому, что между Таганрогом и Харьковом, на пространстве целых 470 верст, в то время не было ни одного города, и по пути можно было встретить разве только одних чумаков. Ночевать приходилось часто под открытым небом, прямо среди безграничной степи. Тогда это были все "новые места", описанные Данилевским в его романе такого же заглавия, с раздольем, разбойниками и рассказами о таинственных приключениях, в которых была замешана нечистая сила. Железных дорог не существовало, и когда наш отец ехал в Харьков за товаром, то, отправляя его, служили молебен. Одна только Николаевская (ныне Октябрьская) железная дорога находилась еще в постройке и в описываемое мною время действовала только на головных участках, причем расстояние от Москвы до Твери (157 верст) поезд покрывал за полутора суток. И это считалось тогда верхом удобства и быстроты.

Письма дяди были полны глубокого интереса. Все в том же стиле Марлинского он описывал свою поездку в Москву и в Петербург и свои впечатления от путешествия по первой тогда железной дороге. Письмо же о посещении им Царского Села побило рекорд и сразу выявило всю тайную цель такого путешествия.

Войдя в дворцовый парк, дядя остановился в ожидании, не удастся ли ему видеть ту, на которую походила его возлюбленная. И вдруг - неожиданность: он увидел направлявшуюся к нему пару. Это шел Александр II под руку со своей женой, бывшей принцессой Максимилианой. Они приближались прямо к нему. Дядя опустился на колени. Думая, что это какой-нибудь проситель, Александр II нагнулся к нему и спросил:

- Что вам угодно?

- Мне ничего не нужно, государь, - ответил ему дядя. - Я счастлив только тем, что увидел ту, на которую похожа любимая мною девушка.

Максимилиана, вероятно, не поняла его слов, а Александр приподнял его, похлопал по плечу, и они пошли далее.

В этой сцене, конечно, много наивного, но в ту пору, в особенности на окраине, на далеком юге, она должна была произвести известное впечатление. Так, по крайней мере, писал романтик дядя, может быть, в значительной степени и прикрасивший в письме историю встречи в дворцовом парке.

Вот почему, когда Митрофан Егорович вернулся потом на родину, то у Милечки не нашлось уже больше никаких возражений против выхода за него замуж. Они зажили вдвоем, состарились, и в их уютном, гостеприимном домике мы, племянники, всегда находили родственный прием; позднее, поселившись на севере, при каждом нашем наезде в Таганрог мы любили останавливаться у дяди Митрофана. В этом именно домике и схвачены Антоном Чеховым некоторые моменты, разработанные им впоследствии в таких рассказах, как, например, "У предводительши". Мне кажется, что дядя Митрофан пописывал и сам, потому что, когда мне было уже 25 лет, он затеял со мной переписку и целыми страницами присылал мне выдержки из описаний природы: "цветочков в монастырской ограде на монашеских могилках", "ручейков", игриво протекавших по "росистому лугу", и так далее. Все это были выдержки, в которых по слогу и по манере письма можно было легко догадаться, что он был их настоящим автором.

Как я упомянул, дядя Митрофан был церковным старостой, и по своему характеру и по должности он любил принимать у себя духовенство. Желанным гостем у него был всегда протоиерей Ф. П. Покровский. Это был своеобразный священник. Красавец собой, светский, любивший щегольнуть и своей ученостью, и своей нарядной рясой, он обладал превосходным сильным баритоном и готовил себя ранее в оперные певцы. Но та обстановка, в которой он жил, помешала развить его дарование, и ему пришлось ограничиться местом настоятеля Таганрогского собора. Но и здесь он держал себя, как артист. Он эффектно служил и пел в алтаре так, что его голос покрывал собой пение хора и отдавался во всех закоулках обширного собора. Слушая его, действительно казалось, что находишься в опере. Он был законоучителем в местной гимназии. Нас тогда училось в ней пять братьев; я - в первом классе, брат Антон - в пятом. Никто из нас никогда не слышал от Покровского вопросов. Он вызывал, углублялся в газету, не слушал, что отвечал ему ученик, и ставил стереотипное "три". Свою нелюбовь к нашему отцу за его религиозный формализм он перенес на нас, его сыновей. Уже будучи взрослым, брат Антон рассказывал не раз, как Покровский в разговоре с нашей матерью, в присутствии его, Антона, высказал такое мнение:

- Из ваших детей, Евгения Яковлевна, не выйдет ровно ничего. Разве только из одного старшего, Александра.

Он любил давать своим ученикам насмешливые имена. Между прочим, это он, Покровский, первым назвал Антона Чехова "Антошей Чехонте", чем и воспользовался писатель для своего псевдонима...

Уже будучи известным писателем, брат Антон вместе с петербургским адвокатом Коломниным, тоже окончившим курс в таганрогской гимназии, послал протоиерею Покровскому в подарок серебряный подстаканник.

Протоиерей, в умилении от подстаканника, благодарил брата Антона и просил выслать ему свои сочинения.

"Поброунсекарствуйте старику", - писал он (Броун-Секар - изобретатель омолаживающей жидкости).

Антон Павлович распорядился о высылке ему "Пестрых рассказов", на заглавном листе которых стояло: "А. Чехонте".

Предсказание старика, таким образом, не сбылось. Из Антона все-таки вышел толк, но выдуманный Покровским псевдоним стал достоянием русской литературы.

То, что нас было в семье шестеро человек детей - пять братьев и одна сестра - и все мы были гимназистами, придавало нашей семье бСльшую светскость и интеллигентность, чем это чувствовалось у дяди Митрофана. Правда, и наш отец, Павел Егорович, любил помолиться, но, сколько думаю даже теперь, сколько вдумываюсь в его жизнь, его больше занимала форма, чем увлекала вера. Он любил церковные службы, простаивал их от начала до конца, но церковь служила для него, так сказать, клубом, где он мог встретиться со знакомыми и увидеть на определенном месте икону именно такого-то святого, а не другого. Он устраивал домашние богомоления, причем мы, его дети, составляли хор, а он разыгрывал роль священника. Но во всем остальном он был таким же маловером, как и мы, грешные, и с головой уходил в мирские дела. Он пел, играл на скрипке, ходил в цилиндре, весь день пасхи и рождества делал визиты, страстно любил газеты, выписывал их с первых же дней своей самостоятельности, начиная с "Северной пчелы" и кончая "Сыном отечества". Он бережно хранил каждый номер и в конце года связывал целый комплект веревкой и ставил под прилавок. Газеты он читал всегда вслух и от доски до доски, любил поговорить о политике и о действиях местного градоначальника. Я никогда не видал его не в накрахмаленном белье. Даже во время тяжкой бедности, которая постигла его потом, он всегда был в накрахмаленной сорочке, которую приготовляла для него моя сестра, чистенький и аккуратный, не допускавший ни малейшего пятнышка на своей одежде.  

Петь и играть на скрипке, и непременно по нотам, с соблюдением всех адажио и модерато, было его призванием. Для удовлетворения этой страсти он составлял хоры из нас, своих детей, и из посторонних, выступал и дома и публично. Часто, в угоду музыке, забывал о кормившем его деле и, кажется, благодаря этому потом и разорился. Он был одарен также и художественным талантом; между прочим, одна из его картин, "Иоанн Богослов", находится ныне в Чеховском музее в Ялте. Отец долгое время служил по городским выборам, не пропускал ни одного чествования, ни одного публичного обеда, на котором собирались все местные деятели, и любил пофилософствовать. В то время как дядя Митрофан читал одни только книги высокого содержания, отец вслух перечитывал французские бульварные романы, иногда, впрочем, занятый своими мыслями, так невнимательно, что останавливался среди чтения и обращался к слушавшей его нашей матери:

- Так ты, Евочка, расскажи мне, о чем я сейчас прочитал.

Я не знаю, кто был наш прадед с отцовской стороны, Михаил Емельянович5. Со слов отца мне известно, что у прадеда был брат, Петр Емельянович, который по какому-то случаю собирал на построение храма, исходил всю Россию пешком вдоль и поперек и действительно выстроил церковь в Киеве. Наша семейная хронология застает нашего деда, Егора Михайловича, в селе Ольховатке, Воронежской губернии, Острогожского уезда, уже женатым, имеющим трех сыновей и дочь. Все они - крепостные помещика Черткова, внук которого впоследствии был ближайшим единомышленником Льва Толстого. Ненасытная жажда свободы заставила нашего деда выкупиться на волю еще задолго до всеобщего освобождения крестьян. На выкуп дочери Александры у него денег не хватило, и, прощаясь с помещиком, он убедительно просил его не продавать ее на сторону, а подождать, пока у него будут деньги и он сможет выкупить и ее. Чертков подумал, махнул рукой и сказал:

- Так уж и быть, бери ее в придачу.

И стала таким образом свободной и моя тетушка Александра Егоровна.

То, что мои прадед и дед носили у себя в Ольховатке прозвище "Чехи", а не Чеховы, и то, что они всегда алчно стремились к свободе, заставило моего дядю-романтика Митрофана Егоровича верить в следующую выдумку, которой он неоднократно делился со мной.

- Несомненно, что наш предок был чех, родом из Богемии, бежавший вследствие религиозных притеснений в Россию. Здесь он, естественно, должен был искать покровительства кого-нибудь из сильных людей, которые его и закрепостили впоследствии, или же, женившись на крепостной, он тем самым закрепостил и прижитых от нее своих детей, сам, по своей воле, или же в силу требований закона.

При этом романтик-дядя прибавлял:

- Я так думаю, душенька, что простому крестьянину бежать из своей родины незачем и даже почти совсем невозможно. Наверное, это был какой-нибудь особо знатный человек.  

С этим легендарным предположением дядя Митрофан и умер, а мы, его племянники, только улыбались, так как к нашим услугам имелась еще и другая, более документальная версия: Царь-пушку, находящуюся в Кремле в Москве, отлил в 1586 году литейный мастер Андрей Чехов. Но значило ли это, что наши предки происходили от него?

Дед отдал своего старшего сына, Михаила, в Калугу в ученье к переплетному мастеру, а сам поступил в управляющие к графу Платову, в его необъятные имения под Таганрогом и Ростовом-на-Дону, куда и переехал вместе со своими двумя другими сыновьями, Павлом и Митрофаном. Дочь Александра тогда же была выдана замуж в Ольховатке. Таким образом, мой отец и дядя оказались на дальнем юге, у побережья Азовского моря. Отец был отдан в приказчики к таганрогскому купцу и городскому голове Кобылину, дядя - в Ростов к купцу Байдалакову. Впоследствии дядя тоже переселился в Таганрог. Пробыв у Кобылина требуемое количество лет, Павел Егорович открыл потом свой собственный колониальный магазин и женился на девице Евгении Яковлевне Морозовой, нашей дорогой, незабвенной матери.  

Мы не знаем, кто был нашим прадедом по матери. Наш дед, Яков Герасимович Морозов14, жил в Моршанске, Тамбовской губернии, где и женился на Александре Ивановне15, нашей бабушке. От этого брака у них было трое детей: две девочки - Фенечка и Евочка (наша мать) и сын Иван (наш дядя Ваня). Яков Герасимович вел большую торговлю сукнами, знался с французами, которые называли его "мосье Морозоф", и по своим торговым делам часто надолго уезжал из Моршанска. Между прочим, он заезжал и в Таганрог, игравший тогда роль столицы, где останавливался в доме генерала Папкова, граничившем с садом дворца Александра I. У нашей бабушки, Александры Ивановны, была сестра, Мария Ивановна, которую выдали замуж в город Шую, Владимирской губернии, в семью старообрядца. В одну из таких отлучек мужа по его суконным делам Александра Ивановна забрала своих девочек и сына и отправилась погостить с ними к сестре в Шую. В это время случилась холера, и наш дед, Яков Герасимович, умер от нее в Новочеркасске, далеко от дома и от родных. По всей вероятности, после него остались там суконные товары и кое-какие деньги. Тогда наша бабушка, Александра Ивановна, наняла тарантас, забрала своих детей и отправилась через всю Россию на лошадях из Шуи в Новочеркасск отыскивать могилу своего мужа.

Это путешествие оставило глубокий, неизгладимый след в душе моей матери и ее сестры. Дремучие леса, постоялые дворы с запертыми, точно в остроге, воротами, с убийствами и ограблениями проезжих купцов, всевозможные встречи, наконец - раздолье и свобода приазовских степей, где не нужно было останавливаться в подозрительных постоялых дворах, а ночевали прямо под открытым небом, на лоне природы, не боясь ни лихих людей, ни нападений, - все это послужило потом для нашей матери и тети Фенечки неистощимыми темами для семейных повествований, когда мы были маленькими и слушали их, затаив дыхание и широко раскрыв глаза. Тетка и мать были впечатлительными, чуткими созданиями, умели прекрасно рассказывать, и я уверен, что в развитии фантазии и литературного чутья моих братьев эти их повествования сыграли выдающуюся роль.

Александра Ивановна с детьми не нашла в Новочеркасске ни могилки мужа, ни каких-либо вещественных после него воспоминаний. Она уже не вернулась к себе обратно в Моршанск, а поехала далее, в Таганрог, остановившись по пути в Ростове-на-Дону, где пристроила на службу по торговой части своего сына Ивана у купца Байдалакова.  

Здесь наш дядя Ваня встретился с братом нашего отца, Митрофашей, который, как я сказал, тоже служил тогда у Байдалакова. Оба большие мечтатели, они скоро сдружились и оставались друзьями до самой кончины дяди Вани, умершего от чахотки.  

Александра Ивановна приехала с двумя девочками в Таганрог и поселилась в нем навсегда в доме генерала Папкова, где ранее живал ее муж.

Время шло, и Митрофан и дядя Ваня стали уже молодыми людьми. Митрофаша переехал из Ростова в Таганрог, открыл здесь свою собственную торговлю, и вслед за ним переехал туда же, к матери и сестрам, и дядя Ваня. Через него-то и Митрофашу наш отец и познакомился с семьей Морозовых и женился затем на младшей дочери Александры Ивановны - Евгении Яковлевне. Артист в душе, музыкант на всех инструментах, художник и полиглот, дядя Ваня женился на Марфе Ивановне Лобода, нашей любимой тете, а о Митрофаше и его сватовстве к Милечке я сообщил уже в начале этих записок.

Мой отец женился на моей матери 29 октября 1854 21 года, в то самое время, когда только что начиналась севастопольская война. По-видимому, первый год своей брачной жизни он прожил у тещи, так как родители мои любили рассказывать о том, как англичане бомбардировали в 1855 году летом Таганрог и какой переполох это произвело в их общей семье, из чего можно думать, что Чеховы и Морозовы жили в то время вместе. Летом, под Казанскую, наша бабушка, Александра Ивановна, была у всенощной в соборе. Служил отец Алексей Шарков. Вдруг бомба ударила в стену, и все в церкви задрожало. Посыпалась штукатурка. Публика испугалась и сгрудилась в кучку. Отец Алексей, у которого от страха затряслись руки, державшие книжку, продолжал читать шестопсалмие. Но когда служба кончилась и прихожане вышли со страхом из церкви, то английские суда, с которых последовал выстрел, уже ушли и только белелись на горизонте.

Затем они не показывались вплоть до 26 июля. Накануне этого дня, вечером, к нашей бабушке, Александре Ивановне, пришел отец Алексей Шарков и предупредил ее, что на горизонте опять появились белые корабли. Он сам влезал на соборную колокольню и видел их оттуда  стоящими на рейде. Он советовал ей увезти на всякий случай из города мою мать, которая в то время была беременна моим старшим братом, Александром. На следующий день было воскресенье, и мой отец и дядя Ваня отправились к обедне. Когда после ее окончания они взошли на "валы", то есть на самый край высокого берега над морем, то действительно увидели прямо перед собой английскую эскадру. Они стали с любопытством рассматривать диковинные суда, из труб которых клубился дым, как вдруг с них раздался залп. Мой отец со страха покатился вниз, а дядя Ваня со всех ног пустился бежать домой. На дворе, у входа, прямо на воздухе грелся самовар, Александра Ивановна только что поставила вариться суп из курицы. Моя мать лежала. В это время бомбы уже летали через весь город, и тогдашние хулиганы стали врываться в дома и разбивать зеркала и ломать мебель... Дядя Ваня схватил кипевший самовар и стал его вытряхивать. Встревоженные женщины не знали, что им делать. Как раз к этому времени подоспел мой отец, прихвативший по дороге деревенскую подводу. На нее усадили тещу, мою беременную мать и Фенечку, и, бросив все, женщины выехали в деревню. Сидя на телеге и слыша отдаленные выстрелы, Александра Ивановна то и дело вздыхала:

- Курица-то, курица-то моя там в печи перепарится...

Доехали до слободы Крепкой, за 60 верст от Таганрога, остановились у местного священника отца Китайского, и там 10 августа 1855 года моя мать, Евгения Яковлевна, разрешилась от бремени первенцем - сыном Александром.

Это был впоследствии интереснейший и высокообразованный человек, добрый, нежный, сострадательный, изумительный лингвист и своеобразный философ. Он был литератором и писал под псевдонимом "А. Седой". Благодаря своим всесторонним познаниям он вел в газетах отчеты об ученых заседаниях, и сами лекторы специально обращались перед своими выступлениями к редакторам газет, чтобы в качестве корреспондента они командировали к ним именно моего старшего брата, Александра. Известный А. Ф. Кони и многие профессора и деятели науки часто не начинали своих лекций, дожидаясь его прихода. Но точно в подтверждение того, что он родился в такие тревожные дни,- так сказать, под выстрелами неприятеля, - он страдал запоем и сильно и подолгу пил. В такие периоды он очень много писал, и то, что выходило у него во время болезни из-под пера, если попадало в печать, заставляло его потом сильно страдать. Так, его воспоминания о детстве Антона Чехова, о греческой школе и многое другое написаны им под влиянием болезни, и в них очень мало достоверного. Во всяком случае, к тому биографическому материалу, который напечатан им об Антоне Чехове, нужно подходить с большой осторожностью. Но когда он выздоравливал, когда он опять становился настоящим, милым, увлекательным Александром, то его нельзя было наслушаться: это была одна сплошная энциклопедия, и не могло быть темы, на которую с ним нельзя было бы с интересом поговорить. Он умер в 1913 году, оставив после себя сына, моего крестника Михаила Чехова, известного артиста Художественного театра.  

В мае 1857 года у моих родителей появился на свет второй сын, будущий художник, Николай. Это также был высокоодаренный человек, превосходный музыкант на скрипке и на рояле, серьезный художник и оригинальный карикатурист. Он выступал на выставках с огромными полотнами ("Гулянье первого мая в Сокольниках", "Въезд Мессалины в Рим"), его работы находились в московском храме Христа-спасителя. О том, как легки, изящны и остроумны были его рисунки и карикатуры, могут свидетельствовать кое-какие остатки, собранные в московском Чеховском музее, а также картина и две-три акварели, находящиеся в ялтинском доме писателя А. П. Чехова. Он умер в самом расцвете лет, тридцати одного года от роду, и теперь мирно почивает на Лучанском кладбище, близ города Сум Харьковской губернии.  

17 января 1860 года родился Антон Чехов, будущий знаменитый писатель, а годом позже - брат Иван, известный московский педагог. Затем появились на свет моя сестра, Мария Павловна, и я.