«И течет заря над полем с горла неба перерезанного»

Содержание реферата

Введение

Легенда о великом мятежнике

«И течет заря над полем с горла неба перерезанного»

Заключение

Список использованной литературы

Пушкинская версия Пугачева является отправной точкой в творческом поиске Есенина во время его работы над поэмой, поэтому есть смысл сказать о ней особо. Уже много лет цитируют известные слова Пушкина о рус­ском бунте, как только не истолковывая при этом. Из «Истории Пугачева» следует, что русский бунт – это не универсальное явление, русский бунт русскому бунту рознь. Показа­тельно, как по-разному Пушкин оценивает действия противоборствующих сторон в собы­тиях 1766-1771 годов и пугачевского бунта 1773-1775 годов.
Справедливые жалобы яицких казаков в Петербург на притеснения со стороны членов канцелярии вызвали ответную реакцию мест­ной власти. О ней – сочувственно и к власти, и к казачеству – говорится следующее: «при­нуждены были прибегнуть к силе оружия и к ужасу казней».
Поводом к новым недовольствам казаков послужило предписание выступить в погоню за уходившими в Китай калмыками. На этот факт указывается в поэме Есенина, как на преддве­рие пугачевского бунта. Совмещение в произ­ведении событий, разделенных расстоянием в два года – факт, который у Пушкина в принци­пе невозможен. Невозможен по причинам на­званным самим писателем в ответе на критику: «Я прочел со вниманием все, что было напеча­тано о Пугачеве, и сверх того 18 толстых томов in folio разных рукописей, указов, донесений и проч. Я посетил места, где произошли главные события эпохи, мною описанной, поверяя мер­твые документы словами еще живых но уже престарелых очевидцев и вновь поверяя их дряхлеющую память историческою критикою»
Есенинский Пугачев, как и реальный Пуга­чев, – это личность, в которой «дикарь и оборванец», перекати-поле значительно до­минируют над крестьянином. То, что крестьян­ское начало окончательно не утрачено героем, свидетельствует его монолог «Слушай отче! Расскажи мне нежно…»
Такое видение крестьянской жизни недос­тупно героям «Страны негодяев» Чекистову и Рассветову, эгоцентрическим личностям, объ­явившим мужику войну.
Есенин изображает Пугачева как лич­ность, которая отзывается на зов «придавлен­ной черни». Он пришел на Яик, чтобы осуще­ствить свой замысел. Следует уточнить, как соотносятся в представлении Пугачева «чернь» и «мужик»? Те, кто не видит разницы между народом и пугачевцами, между кресть­янством и бунтарями, трактуют произведение Есенина с «левых» позиций, как, например, С. Городецкий: «Все свое знание деревенской России Всю свою любовь к ее звериному быту, всю свою дере­венскую тоску по бунту Есенин воплотил в этой поэме». Деревенский быт, как таковой, в «Пугачеве» практически отсутствует, что, на наш взгляд, вполне закономерно, ибо в цент­ре произведения «разбойники и оборванцы», люди, выпавшие из традиционной крестьян­ской среды, порвавшие с ее бытом. Воспоми­нания Творогова, Бурнова, Пугачева о дере­венском прошлом, юности, возникающие в трагической ситуации выбора, между жизнью и смертью, – не основание говорить об их крестьянстве Единственная картина мирного традиционного деревенского быта в поэме дана в названном монологе Пугачева.
Для Пугачева «чернь» и «мужик» – сино­нимичные понятия, что следует из диалога ге­роя со Сторожем. Для Есенина «мужик» стано­вится «разбойником», «дикарем», «оборванцем» в определенные моменты, за­бывая о своей другой – «исконной», христиан­ской сути. Внутреннее расслоение мужиков – на личностном, духовном уровне – выносится за рамки произведения, в котором через мо­нологи Сторожа прежде всего делается уда­рение на общей черте коллективного созна­ния – страсти к мятежу.
Источником этой страсти является зримый социальный конфликт с дворянством и Екате­риной. Его образно-природный эквивалент (прием, к которому постоянно прибегает Есе­нин, следуя традициям устного народного творчества) более чем красноречив:
«И течет заря над полем
С горла неба перерезанного»
С другой стороны, собственно мужичий Яик находится в невидимом, внутреннем конфликте с Пугачевым и ему подобными, он – в самой природе крестьянства. «Собственническая» суть ее, вызвавшая резкие оценки Горького и дру­гих, передана при помощи параллелизма, кото­рый заканчивается так:
«И никуда ей, траве, не скрыться
От горячих зубов косы,
Потому что не может она, как птица
Оторваться от земли в синь».
Этот внутренний конфликт, эта кресть­янская природа заранее предрешает исход пу­гачевского бунта и любого бунта вообще.
Характеризуя тяжелейшее положение кре­стьян, Сторож первым указывает на выход из него – это возмездие, бунт. Выход, по-види­мому, созвучный замыслу Пугачева: «Волком жалоб сердце Каина к состраданию не ока-пишь». Сторож первым формулирует и роль Пугачева: «Уже мятеж вздымает паруса! Нам нужен тот, кто б первым бросил камень». Эта идея подхватывается героем и почти дослов­но повторяется в IV действии:
«Что ей Петр? – Злой и дикой ораве?
Только камень же­ланного случая,
Чтобы колья погромные пра­вили
Над теми, кто грабил и мучил».
Изображая Пугачева и его сподвижников в конкретно-историческом времени, С. Есе­нин оценивает их с позиций вечности, как не­кий долгоиграющий феномен, несущий в се­бе тайну:
«Русь, Русь!
И сколько их таких,
Как в решето просеивающих плоть,
Из края в край в твоих просторах шляется?
Чей го­лос их зовет?»
Наиболее эмоционально окрашенный гла­гол «шляется» выделяется из контекста своей лексической сниженностью, которая, казалось бы, свидетельствует о бессмысленности таких передвижений. Но в то же время стариком, чей голос совпадает с авторским, допускает­ся, что в этом «шлянии» сокрыт не подвласт­ный приземленному пониманию смысл.
Казаки, составляющие большую часть бунтовщиков, характеризуются по отношению к воинскому долгу в ситуации, в изображении которой Есенин допускает территориально-временной сдвиг. В этой неточности, не ос­тавшейся без внимания многих исследовате­лей, видится желание автора показать человечность казаков через события, произо­шедшие двумя годами ранее.
Рассматривая авторскую версию конфли­кта событий, важно отметить, почему не сра­батывают аргументы атамана Тамбовцева:
«Изменники Российской империи», «Кто лю­бит свое отечество, тот должен слушать ме­ня», «Казаки! Вы целовали крест! Вы кля­лись». Это происходит, прежде всего, потому, что мятеж мыслится как противостояние Мос­кве, Екатерине, как схватка государства и ка­зачества:
«Пусть носится над страной,
Что казак не ветка на прогоне
И в луны мешок травяной
Он башку недаром сронит».
Ст. и С. Куняевы оценивают угро­зы казаков Москве как сознательную ошибку, которая дает возможность проецировать дей­ствие поэмы на события XX века. Однако эта красивая версия не имеет под собой никаких оснований, ибо казаки, как следует из орен­бургских записей Пушкина, действительно апеллировали к Москве, а не к Петербургу: «То ли еще будет? Так ли мы тряхнем Моск­вою?» Естественно, что и в «Истории Пугаче­ва» встречается аналогичная фраза: «То ли еще будет! – говорили прощенные мятежни­ки, – так ли мы тряхнем Москвою».
В поэме на примере яицких казаков мож­но проследить генезис предательства. То, что в начале произведения (в случае с калмыка­ми) выглядит как проявление гуманности или забота о казачестве, в конце концов, оборачи­вается явной изменой, личностно дифферен­цированной. Кирпичников например, пытает­ся по-большевистски доказать, что есть случаи, когда нарушение присяги не преда­тельство. Обращаясь к войсковому атаману, он заявляет:
Мы клялись, мы клялись Екатерине
Быть оплотом степных границ.
Защищать эти пастбища синие
От налета разбойных птиц.
Но скажите, скажите, скажите.
Разве эти птицы не вы?
У Караваева мысли о долге отсутствуют во­обще, поэтому он не прячется за казуистскую аргументацию и без внутренних переживаний, заговаривания совести, самообмана готов пе­рейти на сторону турецкого султана воююще­го с Россией, Екатериной. И Пугачев, начинаю­щий, как ему казалось, с мести дворянству императрице, заканчивает идеей мести стране, откровенным предательством:
«Уже давно я, давно я скрываю тоску
Перебраться туда, к их кочующим станам,
Чтоб грозящими волками их сверкающих скул
Стать к преддверьям России, как тень Тамерлана»
Это желание, как и вся деятельность Пуга­чева, объективно наносящая вред России, не дает оснований говорить о самозванце как ли­чности, наделенной надиндивидуальным чувством государственности. Хотя Пугачев и ут­верждает обратное:
«Кто же скажет, что это свирепствуют
Бродяги и отщепенцы?
Это буйствуют россияне!»
Понятно, почему мы не можем согласить­ся с мнением Н. Солнцевой: «Самозванство по­зволяет Пугачеву объединить мятеж и идею го­сударственности». К тому же, отталкиваясь от слов Сторожа о необходимости того, кто пер­вым бросит камень, исследовательница заклю­чает, что Пугачев востребован самой истори­ей. Думается, мнение старика – еще не ход истории, через Сторожа транслируется точка зрения определенной части народа, «черни», лишенной чувства государственности.
Есенин через различные художественные тропы подчеркивает в Пугачеве и пугачевцах преобладающую природно-языческую сущ­ность. В начале поэмы дается сравнение «Луна, как желтый медведь, в мокрой траве во­рочается», – которое в дальнейшем метони­мически проецируется на человека. Так, Пуга­чев уподобляет свою душу зверенышу в берлоге. И далее неоднократно «имя человека» определяется через звериную константу:
«Зна­ешь? Люди ведь все со звериной душой,
– Тот медведь, тот лиса, та волчица»,
«По-зве­риному любит мужик наш на корточки сесть
И сосать эту месть, как коровьи большие сись­ки»,
«Отчего глаза твои,
Как два цепных кобе­ля,
Беспокойно ворочаются в соленой влаге»,
«Что жалеть тебе смрадную холодную душу,
– Околевшего медвежонка в смрадной берлоге».
Очевидно и другое: социальная составля­ющая личностей бунтовщиков сводится почти поголовно к сословной мести. Мести просто­людина, на которого, как на движитель собы­тий, указывает Пугачев. Помимо этого он ис­пользует и национальный фактор, желая привлечь на свою сторону «монгольскую рать»:
«Пусть калмык и башкирец бьются
За бараньи костры средь юрт!»
Социальную направленность происходя­щего подчеркивает и губернатор Рейнсдорп, чьи слова с опорой на Пушкина комментиру­ются Е. Самоделовой и Н. Шубниковой-Гусевой как исчерпывающая картина происходящего: «Бунтовщики казнили одетых в дворянское платье людей и миловали остальных». Одна­ко в «Истории Пугачева», на которую ссылают­ся есениноведы, как, правда, и в «Капитан­ской дочке», есть свидетельства о поступках иной направленности
Пугачев – борец не только против дво­рянства, чиновничьего произвола, но и само­званец – враг тех, кто является оплотом вла­сти, а это люди разных сословий, низших в том числе. Так, во время первого боя у Яицкого городка, из пятидесяти казаков захвачен­ных в плен, одиннадцать были повешены, по­сле взятия крепости Рассыпной наряду с военными был повешен священник; в поле под Татищевой крепостью расстреляны не­сколько солдат и «башкирцев».
Думается, суть происходящего и сущ­ность личности проявляются и в том, как убивается противник. В «Истории Пугачева» картин зверств предостаточно Приведем одну: «С Елагина человека тучного, содрали кожу», «Жену его изрубили», «Вдова майора Веловского, бежавшая из Рассыпной, также находилась в Татищевой: ее удавили».
Бессмысленная беспощадность, зверство как естество, необходимость присущи, по Пушки­ну, многим бунтовщикам, что по-разному пре­ломляется, вплоть до почти зеркального отра­жения, в «Капитанской дочке» Пушкин уходит от подобной реальной фактуры, а звериную сущность бунтовщиков изображает как дан­ность. Наиболее законченной формулой этой данности являются слова Хлопуши:
«Завтра же ночью я выбегу волком
Человеческое мя­со грызть».
При зверстве как доминанте есенинских персонажей-бунтарей они – не однолинейные образы: в них живут и борются разные чувст­ва, мысли, начала. Так, например, идея мести, неоднократно звучащая из уст пугачевцев, как верный и единственный способ решения всех проблем, не кажется самозванцу универсаль­ной и совершенной:
«Трудно сердцу светиль­ником мести
Освещать корявые чащи».
Или в Пугачеве живет внутреннее ощущение гре­ховности:
«Знайте, в мертвое имя влезть
– То же, что в гроб смердящий».
Однако не эти начала определяют лич­ность героя. Есенинский Пугачев в конце про­изведения, в отличие от частично раскаявше­гося пушкинского, – это человек, красиво жалеющий о своей ушедшей мощи, юности, жизни. Он – эгоцентрическая личность, вы­зывающая у автора несомненную симпатию. И все же вопреки ей у Есенина хватило муд­рости исторического чутья, художественной интуиции, чтобы не пойти вслед за своей, уже приводимой нами, устной оценкой Пугачева и его окружения. Пугачев – художественный об­раз и Пугачев из беседы с И. Розановым – ли­чности не только не тождественные, но и принципиально разные. В поэме наметился процесс изживания иллюзий политического бунтарства, идеалов романтической, антиго­сударственной, обезбоженной личности.