ГЛАВА II - ЕГИПЕТСКИЕ НОЧИ - А.С.Пушкин

ГЛАВА I

ГЛАВА II

ГЛАВА III

Я царь, я раб, я червь, я бог.

Державин.

На другой день Чарский в темном и нечистом коридоре трактира отыскивал
35-ый номер. Он остановился у двери и постучался. Вчерашний итальянец
отворил ее.
- Победа! - сказал ему Чарский, - ваше дело в шляпе. Княгиня ** дает
вам свою залу; вчера на рауте я успел завербовать половину Петербурга;
печатайте билеты и объявления. Ручаюсь вам если не за триумф, то по крайней
мере за барыш...
- А это главное! - вскричал итальянец, изъявляя свою радость живыми
движениями, свойственными южной его породе. - Я знал, что вы мне поможете.
Corpo di Bacco! {7} Вы поэт, так же, как и я; а что ни говори, поэты славные
ребята! Как изъявлю вам мою благодарность? постойте... хотите ли выслушать
импровизацию?
- Импровизацию!.. разве вы можете обойтиться и без публики, и без
музыки, и без грома рукоплесканий?
- Пустое, пустое! где найти мне лучшую публику? Вы поэт, вы поймете
меня лучше их, и ваше тихое ободрение дороже мне целой бури рукоплесканий...
Садитесь где-нибудь и задайте мне тему.
Чарский сел на чемодане (из двух стульев, находившихся в тесной
конурке, один был сломан, другой завален бумагами и бельем). Импровизатор
взял со стола гитару - и стал перед Чарским, перебирая струны костливыми
пальцами и ожидая его заказа.
- Вот вам тема, - сказал ему Чарский: - поэт сам избирает предметы для
своих песен; толпа не имеет права управлять его вдохновением.
Глаза итальянца засверкали, он взял несколько аккордов, гордо поднял
голову, и пылкие строфы, выражение мгновенного чувства, стройно излетели из
уст его... Вот они, вольно переданные одним из наших приятелей со слов,
сохранившихся в памяти Чарского.

Поэт идет: открыты вежды,
Но он не видит никого;
А между тем за край одежды
Прохожий дергает его...
"Скажи: зачем без цели бродишь?
Едва достиг ты высоты,
И вот уж долу взор низводишь
И низойти стремишься ты.
На стройный мир ты смотришь смутно;
Бесплодный жар тебя томит;
Предмет ничтожный поминутно
Тебя тревожит и манит.
Стремиться к небу должен гений,
Обязан истинный поэт
Для вдохновенных песнопений
Избрать возвышенный предмет".
- Зачем крутится ветр в овраге,
Подъемлет лист и пыль несет,
Когда корабль в недвижной влаге
Его дыханья жадно ждет?
Зачем от гор и мимо башен
Летит орел, тяжел и страшен,
На чахлый пень? Спроси его.
Зачем арапа своего
Младая любит Дездемона,
Как месяц любит ночи мглу?
Затем, что ветру и орлу
И сердцу девы нет закона.
Таков поэт: как Аквилон
Что хочет, то и носит он -
Орлу подобно, он летает
И, не спросясь ни у кого,
Как Дездемона избирает
Кумир для сердца своего.

Итальянец умолк... Чарский молчал, изумленный и растроганный.
- Ну что? - спросил импровизатор. Чарский схватил его руку и сжал ее
крепко.
- Что? - спросил импровизатор, - каково?
- Удивительно, - отвечал поэт. - Как! Чужая мысль чуть коснулась вашего
слуха и уже стала вашею собственностию, как будто вы с нею носились,
лелеяли, развивали ее беспрестанно. Итак, для вас не существует ни труда, ни
охлаждения, ни этого беспокойства, которое предшествует вдохновению?..
Удивительно, удивительно!..
Импровизатор отвечал:
- Всякой талант неизъясним. Каким образом ваятель в куске каррарского
мрамора видит сокрытого Юпитера и выводит его на свет, резцом и молотом
раздробляя его оболочку? Почему мысль из головы поэта выходит уже
вооруженная четырьмя рифмами, размеренная стройными однообразными стопами? -
Так никто, кроме самого импровизатора, не может понять эту быстроту
впечатлений, эту тесную связь между собственным вдохновением и чуждой
внешнею волею - тщетно я сам захотел бы это изъяснить. Однако... надобно
подумать о моем первом вечере. Как вы полагаете? Какую цену можно будет
назначить за билет, чтобы публике не слишком было тяжело и чтобы я между тем
не остался в накладе? Говорят, la signora Catalani {8} брала по 25 рублей?
Цена хорошая...
Неприятно было Чарскому с высоты поэзии вдруг упасть под лавку
конторщика; но он очень хорошо понимал житейскую необходимость и пустился с
итальянцем в меркантильные расчеты. Итальянец при сем случае обнаружил такую
дикую жадность, такую простодушную любовь к прибыли, что он опротивел
Чарскому, который поспешил его оставить, чтобы не совсем утратить чувство
восхищения, произведенное в нем блестящим импровизатором. Озабоченный
итальянец не заметил этой перемены и проводил его по коридору и по лестнице
с глубокими поклонами и уверениями в вечной благодарности.