Глава I - РУССКИЙ ПЕЛАМ - А.С.Пушкин

Глава I

Глава II

Я начинаю помнить себя с самого нежного младенчества, и вот сцена,
которая живо сохранилась в моем воображении.
Нянька приносит меня в большую комнату, слабо освещенную свечою под
зонтиком. На постеле под зелеными занавесами лежит женщина вся в белом: отец
мой берет меня на руки. Она целует меня и плачет. Отец мой рыдает громко, я
пугаюсь и кричу. Няня меня выносит, говоря: "Мама хочет бай-бай". Помню
также большую суматоху, множество гостей, люди бегают из комнаты в комнату.
Солнце светит во все окошки, и мне очень весело. Монах с золотым крестом на
груди благословляет меня; в двери выносят длинный красный гроб. Вот все, что
похороны матери оставили у меня в сердце. Она была женщиною необыкновенной
по уму и сердцу, как узнал я после по рассказам людей, не знавших ей цены.
Тут воспоминания мои становятся сбивчивы. Я могу дать ясный отчет о
себе не прежде как уж с осьмилетнего моего возраста. Но прежде должен я
поговорить о моем семействе.
Отец мой был пожалован сержантом, когда еще бабушка была им брюхата. Он
воспитывался дома до восемнадцати лет. Учитель его, m-r Декор, был простой и
добрый старичок, очень хорошо знавший французскую орфографию. Неизвестно,
были ли у отца другие наставники; но отец мой, кроме французской орфографии,
кажется, ничего основательно не знал. Он женился против воли своих родителей
на девушке, которая была старее его несколькими годами, в тот же год вышел в
отставку и уехал в Москву. Старый Савельич, его камердинер, сказывал мне,
что первые года супружества были счастливы. Мать моя успела примирить мужа с
его семейством, в котором ее полюбили. Но легкомысленный и непостоянный
характер отца моего не позволил ей насладиться спокойствием и счастием. Он
вошел в связь с женщиной, известной в свете своей красотой и любовными
похождениями. Она для него развелась с своим мужем, который уступил ее отцу
моему за десять тысяч и потом обедывал у нас довольно часто. Мать моя знала
все и молчала. Душевные страдания расстроили ее здоровие. Она слегла и уже
не встала.
Отец имел пять тысяч душ. Следственно, был из тех дворян, которых
покойный гр. Шереметев называл мелкопоместными, удивляясь от чистого сердца,
каким образом они могут жить! - Дело в том, что отец мой жил не хуже графа
Шереметева, хотя был ровно в двадцать раз беднее. Москвичи помнят еще его
обеды, домашний театр и роговую музыку. Года два после смерти матери моей
Анна Петровна Вирлацкая, виновница этой смерти, поселилась в его доме. Она
была, как говорится, видная баба, впрочем уже не в первом цвете молодости.
Мне подвели мальчика в красной курточке с манжетами и сказали, что он мне
братец. Я смотрел на него во все глаза. Мишенька шаркнул направо, шаркнул
налево... и хотел поиграть моим ружьецом; я вырвал игрушку из его рук,
Мишенька заплакал и отец поставил меня в угол, подарив братцу мое ружье.
Таковое начало не предвещало мне ничего доброго. И в самом деле
пребывание мое под отеческою кровлею не оставило ничего приятного в моем
воображении. Отец, конечно, меня любил, но вовсе обо мне не беспокоился и
оставил меня на попечение французов, которых беспрестанно принимали и
отпускали. Первый мой гувернер оказался пьяницей; второй, человек неглупый и
не без сведений, имел такой бешеный нрав, что однажды чуть не убил меня
поленом за то, что пролил я чернила на его жилет; третий, проживший у нас
целый год, был сумасшедший, и в доме тогда только догадались о том, когда
пришел он жаловаться Анне Петровне на меня и на Мишеньку за то, что мы
подговорили клопов со всего дому не давать ему покою и что сверх того
чертенок повадился вить гнезда в его колпаке. Прочие французы не могли
ужиться с Анной Петровной, которая не давала им вина за обедом или лошадей
по воскресениям; сверх того им платили очень неисправно. Виноватым остался
я: Анна Петровна решила, что ни один из моих гувернеров не мог сладить с
таким несносным мальчишкою. Впрочем, и то правда, что не было из них ни
одного, которого бы в две недели по его вступлению в должность не обратил я
в домашнего шута; с особенным удовольствием воспоминаю о мосье Гроже,
пятидесятилетнем почтенном женевце, которого уверил я, что Анна Петровна
была в него влюблена. Надобно было видеть его целомудренный ужас с некоторой
примесью лукавого кокетства, когда Анна Петровна косо поглядывала на него за
столом, говоря вполголоса: "Экий обжора!"
Я был резов, ленив и вспыльчив, но чувствителен и честолюбив, и ласкою
от меня можно было добиться всего; к несчастию, всякий вмешивался в мое
воспитание, и никто не умел за меня взяться. Над учителями я смеялся и
проказил; с Анной Петровной бранился зуб за зуб; с Мишенькой имел
беспрестанные ссоры и драки. С отцом доходило часто дело до бурных
объяснений, которые с обеих сторон оканчивались слезами. Наконец Анна
Петровна уговорила его отослать меня в один из немецких университетов... Мне
тогда было пятнадцать лет.