|
Глава III
Поздно, поздно вечером приехал Борис Петрович
домой; собаки встретили его громким лаем, и
только по светящимся окнам можно было узнать
строение; ветер шумя качал ветелки, насаженные
вокруг господского двора, и когда топот конский
раздался, то слуги вышли с фонарями навстречу,
улыбаясь и внутренно проклиная барина, для
которого они покинули свои теплые постели, а
может быть, что-нибудь получше. Палицын взошел в
дом; - в зале было темно; оконницы дрожали от
ветра и сильного дождя; в гостиной стояла свеча;
эта комната была совершенно отделана во вкусе
18-го века: разноцветные обои, три круглые
стола; перед каждым небольшое канапе; глухая
стена, находящаяся между двумя высокими печьми,
на которых стояли безобразные статуйки, была вся
измалевана; на ней изображался завядшими
красками торжественный въезд Петра I в Москву
после Полтавы: эту картину можно бы назвать
рисованной программой.
Перед ореховым гладким столом сидела толстая
женщина, зевая по сторонам, добрая женщина!..
жиреть, зевать, бранить служанок, приказчика,
старосту, мужа, когда он в духе... какая
завидная жизнь! и всё это продолжается сорок
лет, и продолжится еще столько же... и будут
оплакивать ее кончину... и будут помнить ее, и
хвалить ее ангельский нрав, и жалеть... чудо что
за жизнь! особливо как сравнишь с нею наши бури,
поглощающие целые годы, и что еще ужаснее -
обрывающие чувства человека, как листы с дерева,
одно за другим.
На скамейке, у ног <Натальи> Сергевны (так я
назову жену Палицына), сидела молодая девушка,
ее воспитанница. - Это был ангел, изгнанный из
рая за то, что слишком сожалел о человечестве. -
Сальная свеча, горящая на столе, озаряла ее
невинный открытый лоб и одну щеку, на которой,
пристально вглядываясь, можно было бы различить
мелкий золотой пушок; остальная часть лица ее
была покрыта густой тенью; и только когда она
поднимала большие глаза свои, то иногда две
искры света отделялись в темноте; это лицо было
одно из тех, какие мы видим во сне редко, а
наяву почти никогда. - Ее грудь тихо колебалась,
порой она нагибала голову, всматриваясь в свою
работу, и длинные космы волос вырывались из-за
ушей и падали на глаза; тогда выходила на свет
белая рука с продолговатыми пальцами; одна такая
рука могла бы быть целою картиной!
Борис Петрович взошел; обе встали.
- Я привез нового холопа, сказал он. - Клад! -
нищий, который захотел работать! - он не должен
быть слишком боек - это видно по лицу - но зато
будет послушен!.. - вот ты увидишь сама - эй! -
Вадимка! - живо!
Взошел безобразный нищий. Госпожа осмотрела его
без внимания, как краденый товар... "Какой
урод!" - воскликнула она. Но Вадим не слыхал -
его душа была в глазах.
Долго супруг разговаривал с супругой о жатве,
льне и хозяйственных делах; и вовсе забыли о
нищем; он целый битый час простоял в дверях;
куда смотрел он? что думал? - он открыл новую
струну в душе своей и новую цель своему
существованию. Целый час он простоял; никто не
заметил; <Наталья> Сергевна ушла в свою комнату,
и тогда Палицын подошел к ее воспитаннице.
- Как тебе нравится мой новый холоп?
- Урод! - отвечала Ольга, и вдруг ей послышалось
что-то похожее на скрежет зубов. - Охота
привозить таких пугал, - продолжала она, - нам
бедным пленным птичкам и без них худо!..
- Оттого худо, что ты не хочешь согласиться, -
возразил Борис Петрович и намеревался ее обнять.
Ольга покраснела и оттолкнула его руку; это
движение было слишком благородно для женщины
обыкновенной.
- Плутовка! если бы ты знала, как ты прекрасна:
разве у стариков нет сердца, разве нет в нем
уголка, где кровь кипит и клокочет? - а было бы
тебе хорошо! - если бы - выслушай... у меня есть
золотые серьги с крупным жемчугом, персидские
платки, у меня есть деньги, деньги, деньги...
- У вас нет стыда! - отвечала Ольга; Палицын
посмотрел на нее - и вспыхнул; - но, услыхав
шорох в другой комнате, погрозившись ушел.
- Боже!.. - это восклицание невольно вырвалось
из ее груди; это была молитва и упрек.
Безобразный нищий все еще стоял в дверях, сложа
руки, нем и недвижим - на его ресницах блеснула
слеза: может быть, первая слеза - и слеза
отчаяния!.. Такие слезы истощают душу, отнимают
несколько лет жизни, могут потопить в одну
минуту миллион сладких надежд! они для одного
человека - что был Наполеон для вселенной: в
десять лет он подвинул нас целым веком вперед.
- Знаешь ли ты своих родителей, Ольга? - сказал
Вадим.
- Странный вопрос! - отвечала она.
- Знаешь ли ты их, - повторил он таким голосом,
который заставил ее содрогнуться; она посмотрела
ему пристально в глаза, как будто припоминая
нечто давно, давно прошедшее.
- Я сирота; - мой отец меня оставил, когда я
была ребенком, - и отправился бог знает куда -
верно очень далеко, потому что он не возвращался
- чело Вадима омрачилось, и горькая язвительная
улыбка придала чертам его, слабо озаренным
догорающей свечой, что-то демонское.
- Хочешь ли знать куда?
- Хочу!.. - и влажные глаза ее ярко заблистали.
- Подумай, - я для тебя человек чужой - может
быть, я шучу, насмехаюсь!.. подумай: есть тайны,
на дне которых яд, тайны, которые неразрывно
связывают две участи; есть люди, заражающие
своим дыханием счастье других; всё, что их любит
и ненавидит, обречено погибели... берегись того
и другого - узнав мою тайну, ты отдашь судьбу
свою в руки опасного человека: он не сумеет
лелеять цветок этот: он изомнет его... - Хочу
знать непременно... - воскликнула неопытная
девушка.
Она посмотрела вокруг - нищего уже не было в
комнате.
Перейти к чтению
четвертой главы>> |
