|
Глава 2
Сырое ноябрьское утро лежало над Петербургом.
Мокрый снег падал хлопьями, дома казались грязны
и темны, лица прохожих были зелены; извозчики на
биржах дремали под рыжими полостями своих саней;
мокрая длинная шерсть их бедных кляч завивалась
барашком; туман придавал отдаленным предметам
какой-то серо-лиловый цвет. По тротуарам лишь
изредка хлопали калоши чиновника, да иногда
раздавался шум и хохот в подземной полпивной
лавочке, когда оттуда выталкивали пьяного
молодца в зеленой фризовой шинели и клеенчатой
фуражке. Разумеется, эти картины встретили бы вы
только в глухих частях города, как, например...
у Кокушкина моста. Через этот мост шел человек
среднего роста, ни худой, ни толстый, не
стройный, но с широкими плечами, в пальто, и
вообще одетый со вкусом; жалко было видеть его
лакированные сапоги, вымоченные снегом и грязью;
но он, казалось, об этом нимало не заботился;
засунув руки в карманы, повеся голову, он шел
неровными шагами, как будто боялся достигнуть
цель своего путешествия или не имел ее вовсе. На
мосту он остановился, поднял голову и
осмотрелся. То был Лугин. Следы душевной
усталости виднелись на его измятом лице, в
глазах горело тайное беспокойство.
- Где Столярный переулок? - спросил он
нерешительным голосом у порожнего извозчика,
который в эти минуту проезжал мимо его шагом,
закрывшись по шею мохнатою полостию и
насвистывая камаринскую.
Извозчик посмотрел на него, хлыстнул лошадь
кончиком кнута и проехал мимо.
Ему это показалось странно. Уж полно, есть ли
Столярный переулок? Он сошел с моста и обратился
с тем же вопросом к мальчику, который бежал с
полуштофом через улицу.
- Столярный? - сказал мальчик,- а вот идите
прямо по Малой Мещанской, и тотчас направо,
первый переулок и будет Столярный.
Лугин успокоился. Дойдя до угла, он повернул
направо и увидал небольшой грязный переулок, в
котором с каждой стороны было не больше десяти
высоких домов. Он постучал в дверь первой
мелочной лавочки и, вызвав лавочника, спросил:
"Где дом Штосса?"
- Штосса? Не знаю, барин, здесь этаких нет; а
вот здесь рядом есть дом купца Блинникова, а
подальше...
- Да мне надо Штосса...
- Ну не знаю,- Штосса!! - сказал лавочник,
почесав затылок, и потом прибавил: - Нет, не
слыхать-с!
Лугин пошел сам смотреть надписи; что-то ему
говорило, что он с первого взгляда узнает дом,
хотя никогда его не видал. Так он добрался почти
до конца переулка, и ни одна надпись ничем не
поразила его воображения, как вдруг он кинул
случайно глаза на противоположную сторону улицы
и увидал над одними воротами жестяную доску
вовсе без надписи.
Он подбежал к этим воротам - и сколько ни
рассматривал, не заметил ничего похожего даже на
следы стертой временем надписи; доска была
совершенно новая.
Под воротами дворник в долгополом полинявшем
кафтане, с седой, давно не бритой бородою, без
шапки и подпоясанный грязным фартуком, разметал
снег.
- Эй! дворник, - закричал Лугин. Дворник что-то
проворчал сквозь зубы, - Чей это дом?
- Продан! - отвечал грубо дворник, - Да чей он
был?
- Чей? Кифейкина, купца.
- Не может быть, верно, Штосса! - вскрикнул
невольно Лугин.
- Нет, был Кифейкина, а теперь так Штосса! -
отвечал дворник, не подымая головы.
У Лугина руки опустились.
Сердце его забилось, как будто предчувствуя
несчастие. Должен ли он был продолжать свои
исследования? не лучше ли вовремя остановиться?
Кому не случалось находиться в таком положении,
тот с трудом поймет его; любопытство, говорят,
сгубило род человеческий, оно и поныне наша
главная, первая страсть, так что даже все
остальные страсти могут им объясниться. Но
бывают случаи, когда таинственность предмета
дает любопытству необычайную власть: покорные
ему, подобно камню, сброшенному с горы сильною
рукою, мы не можем остановиться, хотя видим нас
ожидающую бездну.
Лугин долго стоял перед воротами. Наконец
обратился к дворнику с вопросом:
- Новый хозяин здесь живет?
- Нет.
- А где же?
- А черт его знает.
- Ты уж давно здесь дворником?
- Давно.
- А есть в этом доме жильцы?
- Есть.
- Скажи, пожалуйста,- сказал Лугин после
некоторого молчания, сунув дворнику целковый,-
кто живет в двадцать седьмом номере?
Дворник поставил метлу к воротам, взял целковый
и пристально посмотрел на Лугина.
- В двадцать седьмом номере?, да кому там жить!
он уж бог знает сколько лет пустой.
- Разве его не нанимали?
- Как не нанимать, сударь,- нанимали.
- Как же ты говоришь, что в нем не живут!
- А бог их знает! так-таки не живут. Наймут на
год, да и не переезжают.
- Ну, а кто его последний нанимал?
- Полковник, из анженеров, что ли!
- Отчего же он не жил?
- Да переехал было... а тут, говорят, его
послали в Вятку - так номер пустой за ним и
остался.
- А прежде полковника?
- Прежде его было нанял какой-то барон, из
немцев,- да этот и не переезжал; слышно, умер.
- А прежде барона?
- Нанимал купец для какой-то своей., гм! да
обанкрутился, так у нас и задаток остался...
"Странно!" - подумал Лугин.
- А можно посмотреть номер?
Дворник опять пристально взглянул на него.
- Как нельзя? можно! - отвечал он и пошел,
переваливаясь, за ключами.
Он скоро возвратился и повел Лугина во второй
этаж по широкой, но довольно грязной лестнице.
Ключ заскрипел в заржавленном замке, и дверь
отворилась; им в лицо пахнуло сыростью. Они
взошли. Квартира состояла из четырех комнат и
кухни. Старая пыльная мебель, некогда
позолоченная, была правильно расставлена кругом
стен, обтянутых обоями, на которых изображены
были на зеленом грунте красные попугаи и золотые
лиры; изразцовые печи кое-где порастрескались;
сосновый пол, выкрашенный под паркет, в иных
местах скрипел довольно подозрительно; в
простенках висели овальные зеркала с рамками
рококо; вообще комнаты имели какую-то странную
несовременную наружность.
Они, не знаю почему, понравились Лугину.
- Я беру эту квартиру,- сказал он.- Вели вымыть
окна и вытереть мебель... посмотри, сколько
паутины! да надо хорошенько вытопить...- В эту
минуту он заметил на стене последней комнаты
поясной портрет, изображающий человека лет
сорока в бухарском халате, с правильными
чертами, большими серыми глазами; в правой руке
он держал золотую табакерку необыкновенной
величины. На пальцах красовалось множество
разных перстней. Казалось, этот портрет писан
несмелой ученической кистью,- платье, волосы,
рука, перстни - все было очень плохо сделано;
зато в выражении лица, особенно губ, дышала
такая страшная жизнь, что нельзя было глаз
оторвать: в линии рта был какой-то неуловимый
изгиб, недоступный искусству и, конечно,
начертанный бессознательно, придававший лицу
выражение насмешливое, грустное, злое и ласковое
попеременно. Не случалось ли вам на замороженном
стекле или в зубчатой тени, случайно наброшенной
на стену каким-нибудь предметом, различать
профиль человеческого лица, профиль, иногда
невообразимой красоты, иногда непостижимо
отвратительный? Попробуйте переложить их на
бумагу! вам не удастся; попробуйте на стене
обрисовать карандашом силуэт, вас так сильно
поразивший,- и очарование исчезает; рука
человека никогда с намерением не произведет этих
линий; математически малое отступление - и
прежнее выражение погибло невозвратно. В лице
портрета дышало именно то неизъяснимое,
возможное только гению или случаю.
"Странно, что я заметил этот портрет только в ту
минуту, как сказал, что беру квартиру!" -
подумал Лугин.
Он сел в кресла, опустил голову на руку и
забылся.
Долго дворник стоял против него, помахивая
ключами.
- Что ж, барин? - проговорил он наконец.
- А!
- Как же? коли берете, так пожалуйте задаток.
Они условились в цене, Лугин дал задаток, послал
к себе с приказанием сейчас же перевозиться, а
сам просидел против портрета до вечера; в девять
часов самые нужные вещи были перевезены из
гостиницы, где жил до сей поры Лугин.
"Вздор, чтоб на этой квартире нельзя было жить,-
думал Лугин.- Моим предшественникам, видно, не
суждено было в нее перебраться - это, конечно,
странно! Но я взял свои меры: переехал тотчас!
Что ж? - ничего!"
До двенадцати часов он с своим старым
камердинером Никитой расставлял вещи...
Надо прибавить, что он выбрал для своей спальни
комнату, где висел портрет.
Перед тем чтоб лечь в постель, он подошел со
свечой к портрету, желая еще раз на него
взглянуть хорошенько, и прочитал внизу вместо
имени живописца красными буквами: Середа.
- Какой нынче день? - спросил он Никиту.
- Понедельник, сударь...
- Послезавтра середа! - сказал рассеянно Лугин.
- Точно так-с!..
Бог знает почему Лугин на него рассердился. -
Пошел вон! - закричал он, топнув ногою. Старый
Никита покачал головою и вышел. После этого
Лугин лег в постель и заснул. На другой день
утром привезли остальные веши и несколько
начатых картин.
Перейти к чтению третьей
главы>> |
