|
ГЛАВА VIII
У князя Лиговского были гости кое-кто из родных,
когда Красинский взошел в лакейскую...
- Князь принимает, - спросил он, нерешительно
взглядывая то на того, то на другого лакея.
- Мы не здешние, - отвечал один из них, даже не
приподнявшись с барской шубы...
- Нельзя ли, любезный, вызвать швейцара?...
- Он верно сейчас сам выйдет, - был ответ... - а
нам нельзя!.. Наконец явился швейцар...
- Князь Лиговской дома?
- Пожалуйте-с.
- Доложи, что пришел Красинский... он меня
знает! -
Швейцар отправился в гостиную и, подойдя к князю
Степан Степанычу, сказал ему тихо...
- Господин Красинский... приехал-с - он говорит,
что вы изволите его знать!
- Какой Красинский? - что ты врешь? - воскликнул
князь, важно прищурясь...
Печорин, прислушавшись в чем дело, поспешил на
помощь сконфуженному швейцару...
- Это тот самый чиновник, - сказал он, - у
которого ваше дело... я к нему нынче заезжал!..
- А! - очень обязан, - отвечал Степан Степ...
Он пошел в кабинет и велел просить туда
чиновника. -
Мы не будем слушать их скучных толков о
запутанном деле, а останемся в гостиной; - две
старушки, какой-то камергер и молодой человек
обыкновенной наружности играли в вист; княгиня
Вера и другая молодая дама сидели на канапе
возле камина, - слушая Печорина, который,
придвинув свои кресла к камину, где сверкали
остатки каменных угольев, рассказывал им одно из
своих похождений во время Польской кампании.
Когда Степан Степаныч ушел, он занял праздное
место, чтоб находиться ближе к княгине. - - Итак
вам велели отправиться со взводом... в эту
деревню, - сказала молодая дама, которую Вера
называла кузиною, продолжая прерванный
разговор...
- И я, как разумеется, отправился, хотя ночь
была темная и дождливая... - сказал Печорин, -
мне велено было отобрать у пана оружие, если
найдется... а его самого отправить в главную
квартиру... я только что был произведен в
корнеты, и это была первая моя откомандировка. К
рассвету мы увидали перед собою деревню с
каменным господским домом, у околицы мои гусары
поймали мужика и притащили ко мне. Показания его
об имени пана и о числе жителей были согласны с
моею инструкциею. - А есть ли у вашего пана жена
или дочери? - спросил я.
- Есть, пане капитане.
- А как их зовут, графиню, жену вашего
Острожского?
- Графиня Рожа.
"Должно быть красавица", - подумал я наморщась.
- Ну а дочки ее такие же рожи, как их маменька?
- Нет, пане капитане, старшая называется Амалия
и меньшая Эвелина. "Это еще ничего не
доказывает", - подумал я. Гр. рожа меня мучила,
я продолжал расспросы:
- А что сама гр. Рожа старуха?
- Ни, пане, ей всего 33 года.
- Какое несчастье!
Мы въехали в деревню и скоро остановились у
ворот замка. Я велел людям слезть и в
сопровождении унтер-офицера вошел в дом. Всё
было пусто. Пройдя несколько комнат, я был
встречен самим графом, дрожащим и бледным как
полотно. Я объявил ему мое поручение, разумеется
он уверял, что у него нет оружий, отдал мне
ключи от всех своих кладовых и между прочим
предложил завтракать. После второй рюмки хереса
граф стал просить позволения представить мне
свою супругу и дочерей. - Помилуйте, - отвечал
я, - что за церемония - я признаться боялся,
чтобы эта Рожа не испортила моего аппетита, но
граф настаивал и, повидимому, сильно надеялся на
могущественное влияние своей Рожи. Я еще
отнекивался, как вдруг дверь отворилась, и
взошла женщина высокая, стройная, в черном
платьи. Вообразите себе польку и красавицу
польку, в ту минуту, как она хочет обворожить
русского офицера. Это была сама графиня Розалия
или Роза, по простонародному Рожа. - Эта
случайная игра слов показалась очень забавна
двум дамам. Они смеялись.
- Я предчувствую, вы влюбились в эту Рожу, -
воскликнула наконец молодая дама, которую
княгиня Вера называла кузиной.
- Это бы случилось, - отвечал Печорин, - если б
я уже не любил другую.
- Ого! постоянство, - сказала молодая дама. -
Знаете, что этой добродетелью не хвастаются?
- Во мне это не добродетель, а хроническая
болезнь.
- Вы однако же вылечились?
- По крайней мере лечусь, - отвечал Печорин.
Княгиня на него быстро взглянула, на лице ее
изобразилось что-то похожее на удивление и
радость. Потом вдруг она сделалась печальна.
Этот быстрый переход чувств не ускользнул от
внимания Печорина, он переменил разговор,
анекдот остался неконченным и скоро был забыт
среди веселой и непринужденной беседы; наконец
подали чай, и взошел князь, а за ним Красинский,
князь отрекомендовал его жене и просил садиться.
Взоры маленького кружка обратились на него, и
молчание воцарилось. Если б князь был
петербургский житель, он бы задал ему завтрак в
500 р. Если имел в нем нужду, даже пригласил бы
его к себе на бал или на шумный раут потолкаться
между разного рода гостями, но ни за что в мире
не ввел бы в свою гостиную запросто человека
постороннего и никаким образом не
принадлежавшего к высшему кругу; но князь
воспитывался в Москве, а Москва такая
гостеприимная старушка. Княгиня из вежливости
обратилась к Красинскому с некоторыми вопросами,
он отвечал просто и коротко.
- Мы очень благодарны, - сказала она наконец, -
г. Печорину за то, что он доставил нам случай с
вами познакомиться.
При этих словах Печорин и Красинский невольно
взглянули друг на друга, и последний отвечал
скоро:
- Я еще более вас должен быть благодарен г.
Печорину за эту неоцененную услугу.
По губам Печорина пробежала улыбка, которая
могла бы выразиться следующей фразой: - "Ого,
наш чиновник пускается в комплименты" - понял
ли Красинский эту улыбку или же сам испугался
своей смелости - потому что, вероятно, это был
его первый комплимент, сказанный женщине, так
высоко поставленной над ним обществом, - не знаю
- но он покраснел и продолжал неуверенным
голосом:
- Поверьте, княгиня, что я никогда не забуду
приятных минут, которые позволили вы мне
провесть в вашем обществе: прошу вас не
сумневаться: я исполню всё, что будет зависеть
от меня... и к тому же ваше дело только
запутано, - но совершенно правое.
- Скажите, - спросила его княгиня с тем
участием, которое так похоже на обыкновенную
вежливость, когда не знают что сказать
незнакомому человеку: - скажите: вы, я думаю,
ужасно замучены делами... я воображаю эту скуку:
с утра до вечера писать и прочитывать длинные и
бессвязные бумаги... это нестерпимо: - поверите
ли, что мой муж каждый день в продолжение года
толкует и объясняет мне наше дело - а я до сих
пор ничего еще не понимаю.
"Какой любезный и занимательный супруг", -
подумал Печорин ... - Да и зачем вам, княгиня! -
сказал Красинский... - ваш удел забавы, роскошь
- а наш труд и заботы: оно так и следует: если б
не мы, кто бы стал трудиться.
Наконец и этот разговор истощился: Красинский
встал, раскланялся... Когда он ушел, то кузина
княгини заметила, что он вовсе не так неловок,
как бы можно ожидать от чиновника, и что он
говорит вовсе не дурно. - Княгиня прибавила: "et
savez-vous, ma chere, qu'il est tres bien!.. " -
Печорин при этих словах стал превозносить до
невозможности его ловкость и красоту: он уверял,
что никогда не видывал таких темноголубых глаз
ни у одного чиновника на свете, и уверял, что
Красинский, судя по его глубоким замечаниям,
непременно будет великим государственным
человеком, если не останется вечно титюлярным
советником... "я непременно узнаю, - прибавил он
очень серьезно, - есть ли у него университетский
аттестат!.."
Ему удалось рассмешить двух дам и обратить
разговор на другие предметы; несмотря на то,
выражение княгини глубоко врезалось в его
памяти: оно показалось ему упреком, хотя
случайным, но тем не менее язвительным. - Он
прежде сам восхищался благородной красотою лица
Красинского, но когда женщина, увлекавшая все
его думы и надежды, обратила особенное внимание
на эту красоту... он понял, что она невольно
сделала сравнение для него убийственное, и ему
почти показалось, что он вторично потерял ее
навеки. м с этой минуты в свою очередь
возненавидел Красинского. Грустно, а надо
признаться, что самая чистейшая любовь
наполовину перемешана с самолюбием. Увлекаясь
сам наружной красотою и обладая умом резким и
проницательным, Печорин умел смотреть на себя с
беспристрастием и, как обыкновенно люди с пылким
воображением, переувеличивал свои недостатки: -
убедясь по собственному опыту, как трудно
влюбиться в одни душевные качества, он сделался
недоверчив и приучился объяснять внимание или
ласки женщин - расчетом или случайностию; то,
что казалось бы другому доказательством
нежнейшей любви, - пренебрегал он часто как
приметы обманчивые, слова, сказанные без
намерения, взгляды, улыбки, брошенные на ветер,
первому, кто захочет их поймать; другой бы упал
духом и уступил соперникам поле сражения... но
трудность борьбы увлекает упорный характер, и
Печорин дал себе честное слово остаться
победителем: следуя системе своей и вооружась
несносным наружным хладнокровием и терпением, он
мог бы разрушить лукавые увертки самой искусной
кокетки... Он знал аксиому, что поздно или рано
слабые характеры покоряются сильным и
непреклонным, следуя какому-то закону природы,
доселе необъясненному; можно было наверное
сказать, что он достигнет своей цели... если
страсть, всемогущая страсть не разрушит как буря
одним порывом высокие подмостки его рассудка и
старание... но это если, это ужасное если, почти
похоже на если Архимеда, который обещался
приподнять земной шар, если ему дадут точку
упора. - Толпа разных мыслей осаждала ум
Печорина, так что под конец вечера он сделался
рассеян и молчалив; князь Степан Степаныч
рассказывал длинную историю, почерпнутую из
семейных преданий; дамы украдкою зевали.
- Отчего вы сделались так печальны? - спросила
наконец у Печорина кузина Веры Дмитревны. -
- Причину даже совестно объявить, - отвечал
Печорин...
- Однако ж!..
- Зависть! -
- Кому ж вы завидуете?.. например...
- Не мне ли? - сказал князь, тонко улыбаясь и не
воображая важности этого вопроса: Печорину
тотчас пришло в мысль, что княгиня рассказала
мужу прежнюю их любовь, покаялась в ней, как в
детском заблуждении; если так, то всё было
кончено между ними, и Печорин неприметно мог
сделаться предметом насмешки для супругов, или
жертвою коварного заговора; я удивляюсь, как это
подозрение не потревожило его прежде, но уверяю
вас, что оно пришло ему в голову именно теперь;
он обещал себе постараться узнать,
исповедывалась ли Вера своему мужу, и между тем
отвечал:
- Нет, князь; не вам, хотя бы я мог, и всякий
должен вам завидовать... но признаюсь, я бы
желал иметь счастливый дар этого Красинского -
нравиться всем с первого взгляда...
- Поверьте, - отвечала княгиня, - кто скоро
нравится, об том скоро и забывают.
- Боже мой! что на свете не забывается?.. и если
считать ни во что минутный успех - то где же
счастие?.. Добиваешься прочной любви, прочной
славы, прочного богатства... глядишь... смерть,
болезнь, пожар, потоп, война, мир, соперник,
перемена общего мнения - и все труды пропали!..
а забвенье? - забвенье равно неумолимо к минутам
и столетиям. - Если б меня спросили, чего я
хочу: минуту полного блаженства или годы
двусмысленного счастия... я бы скорей решился
сосредоточить все свои чувства и страсти на одно
божественное мгновенье и потом страдать сколько
угодно, чем мало-по-малу растягивать их и
размещать по нумерам в промежутках скуки или
печали. -
- Я во всем с вами согласна, кроме того, что всё
на свете забывается - есть вещи, которых забыть
невозможно... особенно горести... - сказала
княгиня.
Ее милое лицо приняло какой-то полухолодный,
полугрустный вид, и что-то похожее на слезу
пробежало блистая вдоль по длинным ее ресницам,
как капля дождя, забытая бурей на листке березы,
трепеща перекатывается по его краям, покуда
новый порыв ветра не умчит ее - бог знает куда.
Печорин с удивлением взглянул на нее... увы! но
он не мог ничем объяснить этот странный припадок
грусти! он так давно разлучен был с нею: и с тех
пор он не знал ни одной подробности ее жизни...
даже очень вероятно, что чувства Веры в эту
минуту относились вовсе не к нему? - мало ли
могло быть у нее обожателей после его отъезда в
армию; может быть и ей изменил который-нибудь из
них, - как знать!..
Кто объяснит, кто растолкует
Очей двусмысленный язык...
Когда он встал, чтоб уезжать, княгиня его
спросила, будет ли он послезавтра на бале у
баронессы Р., ее родственницы... "Мне досадно,
что баронесса так убедительно нас звала, -
прибавила она; - я почти вовсе не знаю здешнего
круга, - и уверена, что мне там будет скушно...
" Печорин отвечал, что он еще не зван...
- Теперь я понимаю, - подумал он, садясь в сани,
- ей хочется иметь на этом бале знакомого
кавалера...
- Дай бог, чтоб меня не звали: там, верно, будет
Лиза Негурова... Ах! боже мой, да, кажется, они
с Верой давнишние знакомые... О! но если она
осмелится... - Тут сани его остановились, и
мысли также. - Взойдя к себе в кабинет, он нашел
на столе пригласительный билет от баронессы...
Перейти к чтению
девятой главы>>
|
