|
ГЛАВА IX
Баронесса Р** была русская, но замужем за
курляндским бароном, который каким-то образом
сделался ужасно богат, она жила на Мильонной в
самом центре высшего круга. С 11 часа вечера
кареты, одна за одной, стали подъезжать к ярко
освещенному ее подъезду: по обеим сторонам
крыльца теснились на тротуаре прохожие,
остановленные любопытством и опасностию быть
раздавленными. В числе их был Красинский:
прижавшись к стене, он с завистью смотрел на
разных господ со звездами и крестами, которых
длинные лакеи осторожно вытаскивали из кареты,
на молодых людей, небрежно выскакивавших из
саней на гранитные ступени, и множество мыслей
теснилось в голове его. "Чем я хуже их? - думал
он; - эти лица, бледные, истощенные,
искривленные мелкими страстями, ужели нравятся
женщинам, которые имеют право и возможность
выбирать? Деньги, деньги и одни деньги, на что
им красота, ум и сердце. О, я буду богат
непременно, во что бы то ни стало, и тогда
заставлю это общество отдать мне должную
справедливость".
Бедный, невинный чиновник! он не знал, что
для этого общества, кроме кучи золота, нужно
имя, украшенное историческими воспоминаниями
(какие бы они ни были), имя, столько уже
знакомое лакейским, чтоб швейцар его не
исковеркал, и чтобы в случае, когда его
произнесут, какая-нибудь важная дама,
законодательница и судия гостиных, спросила бы -
который это? - не родня ли он князю В. или графу
К. м так, Красинский стоял у подъезда,
закутанный в шинель. Вот подъехала карета; из
нее вышла дама: при блеске фонарей брильянты
ярко сверкали между ее локонами, за нею из
кареты вылез мужчина в медвежьей шубе. Это были
князь Лиговской с княгиней, Красинский поспешно
высунулся из толпы зевак, снял шляпу и
почтительно поклонился, как знакомым, но увы,
его не заметили или не узнали, что еще
вероятнее. м в самом деле, женщине, видевшей его
один только раз и готовой предстать на грозный
суд лучшего общества, и пожилому мужу,
следующему на бал за хорошенькою женою, право,
не до толпы любопытных зевак, мерзнущих у
подъезда, но Красинский приписал гордости и
умышленному небрежению вещь чрезвычайно простую
и случайную, и с этой минуты тайная неприязнь к
княгине зародилась в его подозрительном сердце.
- "Хорошо, - подумал он, удаляясь, - будет и на
нашей улице праздник" жалкая поговорка мелочной
ненависти.
Между тем в зале уже гремела музыка, и бал
начинал оживляться; тут было всё, что есть
лучшего в Петербурге, два посланника, с их
заморскою свитою, составленною из людей,
говорящих очень хорошо по-французски (что
впрочем вовсе неудивительно) и поэтому
возбуждавших глубокое участие в наших
красавицах, несколько генералов и
государственных людей, - один английский лорд,
путешествующий из экономии и поэтому не
почитающий за нужное ни говорить, ни смотреть,
зато его супруга, благородная леди,
принадлежавшая к классу bluestockings и некогда
грозная гонительница Байрона, говорила за
четверых и смотрела в четыре глаза, если считать
стеклы двойного лорнета, в которых было не менее
выразительности, чем в ее собственных глазах;
тут было пять или шесть наших доморощенных
дипломатов, путешествовавших на свой счет не
далее Ревеля и утверждавших резко, что Россия
государство совершенно европейское, и что они
знают ее вдоль и поперек, потому что бывали
несколько раз в Царском Селе и даже в Парголове.
Они гордо посматривали из-за накрахмаленных
галстухов на военную молодежь, повидимому так
беспечно и необдуманно преданную удовольствию:
они были уверены, что эти люди, затянутые в
вышитый золотом мундир, неспособны ни к чему,
кроме машинальных занятий службы. Тут могли бы
вы также встретить несколько молодых и розовых
юношей, военных с тупеями, штатских, причесанных
a la russe, скромных подобно наперсникам
классической трагедии, недавно представленных
высшему обществу каким-нибудь знатным
родственником: не успев познакомиться с большею
частию дам и страшась, приглашая незнакомую на
кадриль или мазурку, встретить один из тех
ледяных ужасных взглядов, от которых
переворачивается сердце как у больного при виде
черной микстуры, - они робкою толпою зрителей
окружали блестящие кадрили и ели мороженое,
ужасно ели мороженое. м сключительно танцующие
кавалеры могли разделиться на два разряда; одни
добросовестно не жалели ни ног, ни языка,
танцовали без устали, садились на край стула,
обратившись лицом к своей даме, улыбались и
кидали значительные взгляды при каждом слове, -
короче, исполняли свою обязанность как нельзя
лучше; - другие, люди средних лет, чиновные,
заслуженные ветераны общества, с важною осанкой
и гордым выражением лица, скользили небрежно по
паркету, как бы из милости или снисхождения к
хозяйке; и говорили только с дамою своего
vis-a-vis, когда встречались с нею, делая
фигуру. Но зато дамы... о! дамы были истинным
украшением этого бала, как и всех возможных
балов!.. сколько блестящих глаз и бриллиантов,
сколько розовых уст и розовых лент... чудеса
природы и чудеса модной лавки... волшебные
маленькие ножки и чудно узкие башмаки,
беломраморные плечи и лучшие французские белилы,
звучные фразы, заимствованные из модного романа,
бриллианты, взятые на прокат из лавки... - я не
знаю, но в моих понятиях женщина на бале
составляет с своим нарядом нечто целое,
нераздельное, особенное; женщина на бале совсем
не то, что женщина в своем кабинете, судить о
душе и уме женщины, протанцовав с нею мазурку,
всё равно, что судить о мнении и чувствах
журналиста, прочитав одну его статью.
У двери, ведущей из залы в гостиную, сидели две
зрелые девы, вооруженные лорнетами и
разговаривающие с двумя или тремя молодыми
людьми, - не танцующими. Одна из них была
Лизавета Николаевна. Пунцовое платье придавало
ее бледным чертам немного более жизни, и вообще
она была к лицу одета. В надежде на это
преимущество она довольно холодно отвечала на
вежливый поклон Печорина, когда тот подошел к
ней. (Надобно заметить между прочим, что дама
дурно одетая обыкновенно гораздо любезнее и
снисходительнее - это впрочем вовсе не значит,
что они должны дурно одеваться.) Печорин стал
возле Елизаветы Николаевны, ожидая, чтобы она
начала разговор, и рассеянно смотрел на
танцующих. Так прошло несколько минут, и наконец
она принуждена была сорвать с своих уст печать
молчания.
- Отчего вы не танцуете? - спросила она его.
- Я всегда и везде следую вашему примеру.
- Разве с нынешнего дня.
- Что ж, лучше поздно, чем никогда. Не правда
ли?
- м ногда бывает слишком поздно.
- Боже мой! какое трагическое выражение!
Лизавета Николаевна чуть-чуть не оскорбилась, но
старалась улыбнуться и отвечала:
- Я с некоторых пор перестала удивляться вашему
поведению. Для других бы оно показалось очень
дерзко, для меня очень натурально. О, я вас
теперь очень хорошо знаю.
- А нельзя ль узнать, кто так искусно объяснил
вам мой характер?
- О, это тайна, - сказала она, взглянув на него
пристально и прижав к губам свой веер.
Он наклонился и с притворной нежностью шепнул ей
на ухо:
- Одну тайну вашего сердца вы мне давно уже
поверили, - ужели другая важнее первой?
Она покраснела при всей своей неспособности
краснеть, но не от стыда, не от воспоминания, не
от досады; - невольное удовольствие, тайная
надежда, завлечь снова непостоянного поклонника,
выйти замуж или хотя отомстить со временем
по-своему, по-женски, промелькнули в ее душе.
Женщины никогда не отказываются от таких надежд,
когда представляется какая-нибудь возможность
достигнуть цели, и от таких удовольствий, когда
цель достигнута.
Приняв тотчас сериозный, печальный вид, она
отвечала с расстановкою:
- Вы мне напоминаете вещи, об которых я хочу
забыть.
- Но еще не забыли? - сказал он с нежностию. -
- О, не продолжайте, я ничему не поверю более,
вы мне дали такой урок...
- Я?
В этом я было больше удивления, чем в пяти
восклицательных знаках, поставленных рядом.
Потом Печорин задумался.
- Да, - сказал он, - теперь я начинаю понимать -
кто-нибудь меня оклеветал перед вами, у меня
столько врагов и особенно друзей, теперь
понимаю, отчего намедни, когда я заезжал к вам,
это было поутру, и я знаю, что у вас были гости,
но меня не приняли, о конечно, я сам не буду
искать вторично такого оскорбления.
- Но вы не знаете, что? этому причиною, -
сказала поспешно Елизавета Николаевна, - я
получила письмо от неизвестного, в котором...
- В котором меня хвалят и толкуют мои поступки в
самую лучшую сторону, - отвечал, горько
улыбаясь, Печорин, - о, я догадываюсь, кто мне
оказал эту услугу, однако ж прошу вас, верьте,
верьте всему, что там написано, как вы верили до
сей минуты. Он засмеялся и хотел отойти прочь.
- Но если я не верю? - воскликнула
испугавшись Елизавета Николаевна.
- Напрасно, всегда выгоднее верить дурному, чем
хорошему... один против двадцати, что... - он не
кончил фразы, глаза его устремились на другую
дверь залы, где произошло небольшое движение,
глаза Елизаветы Николаевны боязливо обратились в
ту же сторону.
Сквозь толпу приближалась к гостиной княгиня
Лиговская и за нею князь Степан Степ...
Она была одета со вкусом, только строгие
законодатели моды могли бы заметить с важностью,
что на ней было слишком много бриллиантов. Она
медленно подвигалась сквозь толпу, небрежно
раздавшуюся перед нею. Ни одно приветствие не
удерживало её на пути, и сто любопытных глаз,
озиравших с головы до ног незнакомую красавицу,
вызвали краску на нежные щеки ее, - глаза
покрылись какою-то электрической влагой, грудь
неровно подымалась, и можно было догадаться по
выражению лица, что настала минута для нее
мучительная; она была похожа на неизвестного
оратора, всходящего в первый раз по ступеням
кафедры... от этого бала зависел успех ее в
модном свете... некстати пришитый бант, не на
месте приколотый цветок мог навсегда разрушить
ее будущность... м в самом деле, может ли
женщина надеяться на успех, может ли она
нравиться нашим франтам, если с первого взгляда
скажут: elle a l'air bourgeois... это выражение,
так некстати вкравшееся в наше чисто дворянское
общество, имеет однако же ужасную власть над
умами - и отнимает все права у красоты и
любезности: Вкус, батюшка, отменная манера.
Когда княгиня поровнялась с Печориным, то едва
отвечала легким наклонением головы и мимолетной
улыбкой на его поклон, - он хотел что-то
сказать, но она отвернулась; глаза ее беспокойно
бегали кругом, стараясь открыть хоть еще одно
знакомое лицо... и упали на Лизавету Николавну...
узнав друг друга, соперницы очень ласково
обменялись приветствиями... Потом кто-то еще
высунулся из толпы мужчин и с радостным видом
стал спрашивать Веру, когда она из Москвы.. и
проч. - Она постепенно делалась приветливей, так
что можно почти держать пари, что если б она
встретила здесь 99 знакомых, то девяносто
девятый остался бы в счастливом убеждении, что
одним взглядом победил ее сердце... Только что
княгиня и князь прошли в гостиную, Лизавета
Николавна тотчас обратилась к Печорину, чтоб
возобновить прерванный разговор - но он был так
бледен, так неподвижен - что ей стало страшно.
- Появление этой дамы, - сказала она наконец
ему, - сделало на вас очень странное
впечатление!.. вы давно ее знаете?
- С детства! - отвечал Печорин.
- Я также ее когда-то знала... за кем она
замужем?
Печорин сказал.
- Как! - неужели этот господин, который за нею
шел так смиренно, ее муж?.. если б я их
встретила на улице, то приняла бы его за лакея.
- Я думаю, она делает из него всё, что хочет.
- По крайней мере всё, что можно из него
сделать!..
- Однако она счастлива...
- Разве вы не заметили, сколько на ней
бриллиантов.
- Богатство не есть счастие!..
- Всё-таки оно ближе к нему, нежели бедность: -
нет ничего безвкуснее, как быть довольну своей
судьбою в скромной хижине... за чашкою грешневой
каши.
- Кто ж вам говорит о бедности? везде надо уметь
выбирать середину...
- Я вам желаю мужа, который бы так думал. -
Он отошел... Кадрили кончались - музыка
замолкла: в широкой зале раздавался смешанный
говор тонких и толстых голосов, шарканье сапогов
и башмачков; - составились группы. - Дамы пошли
в другие комнаты подышать свежим воздухом,
пересказать друг другу свои замечания, немногие
кавалеры за ними последовали, не замечая, что
они лишние, и что от них стараются отделаться; -
княгиня пришла в залу и села возле Негуровой.
Они возобновили старое знакомство, и между ними
завязался незначительный разговор. |
