|
Глава V Но обратимся к нашему рассказу.
Дом Бориса Петровича стоял на берегу Суры, на
высокой горе, кончающейся к реке обрывом
глинистого цвета; кругом двора и вдоль по берегу
построены избы, дымные, черные, наклоненные,
вытягивающиеся в две линии по краям дороги, как
нищие, кланяющиеся прохожим; по ту сторону реки
видны в отдалении березовые рощи и еще далее
лесистые холмы с чернеющимися елями, налево
низкий берег, усыпанный кустарником, тянется
гладкою покатостью - и далеко, далеко синеют
холмы, как волны. Вечернее солнце порою играло
на тесовой крыше и в стеклах золотыми
переливами, раскрашенные резные ставни,
колеблемые ветром, стучали и скрып<ели>, качаясь
на ржавых петлях. Вокруг старинного дома обходит
деревянная резной работы голодарейка, служащая
вместо балкона; здесь, сидя за работой, Ольга
часто забывала свое шитье и наблюдала синие
странствующие воды и барки с белыми парусами и
разноцветными флюгерями. Там люди вольны,
счастливы! каждый день видят новый берег - и
новые надежды! - Песни крестьян, идущих с
сенокоса, отдаленный колокольчик часто
развлекали ее внимание - кто едет, купец? барин?
почта? - но на что ей!.. не всё ли равно... и
все-таки не худо бы узнать.
Какая занимательная, полная жизнь, не правда ли? Теперь она попала из одной крайности в другую:
теперь, завернувшись в черную бархатную шубейку,
обшитую заячьим мехом, она трепеща отворяет
дверь на голодарейку. - Чего тебе бояться,
неопытная девушка: Борис Петрович уехал в город,
его жена в монастырь, слушать поучения монахов и
новости и<з> уст богомолок, не менее ею
уважаемых.
Кто идет ей навстречу. - Это Вадим. - Она
вздрогнула; - она побледнела, потому что настала
роковая минута.
- Что с тобою, - сказал он.
- Ничего...
- А! понимаю! - он закусил губы: - ты меня
испугалась...
- Зачем мне бояться тебя, - отвечала гордо
Ольга.
- Тем лучше! - продолжал он... - это уже много
значит - так я тебе не страшен! не
отвратителен... о мой создатель! вот великое
блаженство! право, мне кажется это первое... -
он остановился...
- Послушай, что если душа моя хуже моей
наружности? но разве я виноват... я ничего не
просил у людей, кроме хлеба - они прибавили к
нему презрение и насмешки... я имел небо, землю
и себя, я был богат всеми чувствами... видел
солнце и был доволен... но постепенно всё
исчезло: одна мысль, одно открытие, одна капля
яда - берегись этой мысли, Ольга.
- Для чего мы здесь, - спросила она с
нетерпением.
- Я здесь для того, чтобы тебя видеть.
- А я совсем не для того...
- Опять, опять! - воскликнул Вадим. - Послушай,
если хочешь чего-нибудь добиться от меня, то не
намекай о моем безобразии: я завистлив, я зол, я
всё, что ты хочешь... но пощади меня. - Он
закрыл лицо обеими руками. - Ей стало жалко:
этот человек, одаренный величайшим самолюбием,
просил у нее, слабой девушки, у нее, еще более,
чем он, беззащитной, сожаления - или нет...
меньше... он просил, чтоб она его не оскорбляла.
Такие речи иногда трогают женское сердце.
Она прервала неприятное молчание:
- Ты говорил, Вадим, что знаешь, где мой отец?..
Он задумался:
- Обещай никогда не укорять меня за то, что я
тебе открыл свою тайну.
- Никогда.
- Слушай же: твой отец был дворянин - богат -
счастлив - и, подобно многим, кончил жизнь на
соломе... ты вздрогнула... но это еще ничего!..
- О, если это ничего - то не продолжай.
- Нет слушай: у него был добрый сосед, его друг
и приятель, занимавший первое место за столом
его, товарищ на охоте, ласкавший детей его, -
сосед искренний, простосердечный, который всегда
стоял с ним рядом в церкви, снабжал его деньгами
в случае нужды, ручался за него своею головою -
что ж... разве этого не довольно для погибели
человека? - погоди... не бледней... дай руку:
огонь, текущий в моих жилах, перельется в
тебя... слушай далее: однажды на охоте собака
отца твоего обскакала собаку его друга; он
посмеялся над ним: с этой минуты началась
непримиримая вражда - 5 лет спустя твой отец уж
не смеялся. - Горе тому, кто наказал смех этот
слезами! Друг твоего отца открыл старинную тяжбу
о землях и выиграл ее и отнял у него всё имение;
я видал отца твоего перед кончиной; его седая
голова, неподвижная, сухая, подобная белому
камню, остановила на мне пронзительный взор, где
горела последняя искра жизни и ненависти... и
мне она осталась в наследство; а его проклятие
живо, живо и каждый год пускает новые отрасли, и
каждый год всё более окружает своею тенью
семейство злодея... я не знаю, каким образом всё
это сделалось... но кто, ты думаешь, кто этот
нежный друг? - как, небо!.. в продолжение 17-ти
лет ни один язык не шепнул ей: этот хлеб куплен
ценою крови - твоей - его крови! и без меня,
существа бедного, у которого вместо души есть
одно только ненасытимое чувство мщения, без
уродливого нищего, это невинное сердце билось бы
для него одною благодарностью.
- Вадим, что сказал ты.
- Благодарность! - продолжал он с горьким
смехом. - Благодарность! Слово, изобретенное для
того, чтоб обманывать честных людей!.. слово,
превращенное в чувство! - о, премудрость
небесная!.. как легко тебе из ничего сделать
святейшее чувство!.. нет, лучше издохнуть с
голода и жажды в какой-нибудь пустыне, чем быть
орудием безумца и лизать руку, кидающую мне
остатки пира... - о, благодарность!..
И он ходил взад и вперед скорыми шагами, сжав
крестом руки, - и, казалось, забыл, что не
сказал имени коварного злодея... и, казалось, не
замечал в лице несчастной девушки страх
неизвестности и ожидания... он был весь погребен
сам в себе, в могиле, откуда также никто не
выходит... в живой могиле, где также есть червь,
грызущий вечно и вечно ненасытный. Безобразные
черты Вадима чудесно оживились, гений блистал на
челе его, - и глаза, если б остановились в эту
минуту на человеке, то произвели бы действие
глаз василиска: но они были обращены вверх!..
- Я отгадала! - воскликнула молодая девушка,
подойдя с твердостию к Вадиму... - я поняла
тебя!.. это Борис Петрович...
Она в самом деле отгадала: великие души имеют
особенное преимущество понимать друг друга; они
читают в сердце подобных себе, как в книге, им
давно знакомой; у них есть приметы, им одним
известные и темные для толпы; одно слово в устах
их иногда целая повесть, целая страсть со всеми
ее оттенками.
Палицын был тот самый ложный друг, погубивший
отца юной Ольги - и взявший к себе дочь, ребенка
3 лет, чтобы принудить к молчанию некоторых
дворян, осуждавших его поступок; он воспитал ее
как рабу, а хвалился своею благотворительностию;
десять лет тому назад он играл ее кудрями,
забавлялся ее ребячествами и теперь в мыслях
готовил ее для постыдных удовольствий. Это было
также мщение в своем роде... кто бы подумал!..
столько страданий за то, что одна собака
обогнала другую... как ничтожны люди! как верить
общему мнению! - Палицын слыл честнейшим
человеком во всем околотке - и точно! он погубил
только одно семейство.
Я сказал, что
великие души понимают друг друга, потому-то
Вадим смотрел на нее без удивления, но с тайным
восторгом.
Она схватила его за руку и повлекла в комнату,
где хрустальная лампада горела перед образами и
луч ее сливался с лучом заходящего солнца на
золотых окладах, усыпанных жемчугом и каменьями;
- перед иконой богоматери упала Ольга на колени,
спина и плечи ее отделяемы были бледнеющим
светом зари от темных стен, а красноватый блеск
дрожащей лампады озарял ее лицо, вдохновенное,
прекрасное, слишком прекрасное для чувств,
которые бунтовали в груди ее; Вадим не сводил
глаз с этого неземного существа, как будто был
счастлив.
Ольга сорвала с шеи богатое ожерелье и бросила
его на землю.
- Так уничтожаю последний остаток
признательности... боже! боже! я невиновна...
ты, ты сам дал мне вольную душу, а он хотел
сделать меня рабой, своей рабой!.. невозможно!
невозможно женщине любить за такое
благодеяние... терпеть, страдать я согласна...
но не требуй более; боже! если б ты теперь мне
приказал почитать его своим благодетелем - я и
тебя перестала бы любить!.. моя жизнь, моя
судьба принадлежат тебе, создатель, и кому ты
хочешь - но сердце в моей власти!..
Слезы покатились из глаз ее, она склонила
голову, рука ее дрожала в руке Вадима...
- Я твой брат! - воскликнул он вне себя.
Она обернулась, встала... как будто не поняла...
как будто ужаснулась... Руки ее опустились, как
руки умершей, и сомкнутые уста удерживали
дыхание.
- Я твой брат! - повторил он дрожащим, страшным
голосом. Она молчала.
Вадим взглянул на нее в последний раз, схватил
себя за голову и вышел; и выходя остановился у
двери... и в продолжение одной минуты он думал
раздробить свою голову об косяк... но эта
безумная мысль скоро пролетела... он вышел.
- Брат! - сказала Ольга, смотря ему вослед. -
Брат! И без сил она упала на стул.
Перейти к чтению шестой
главы>> |
