|
Глава VII Под-вечер приехали гости к Палицыну; Наталья
Сергевна разрядилась в фижмы и парчевое платье,
распудрилась и разрумянилась; стол в гостиной
уставили вареньями, ягодами сушеными и свежими;
Генадий Василич Горинкин, богатый сосед, сидел
на почетном месте, и хозяйка поминутно подносила
ему тарелки с сластями; он брал из каждой
понемножку и важно обтирал себе губы; он был
высокого росту, белокур и вообще довольно ловок
для деревенского жителя того века; и это потому
быть может, что он служил в лейб-кампанцах; 25
лет вышед в отставку, - он женился и нажил себе
двух дочерей и одного сына; - Борис Петрович
занимал его разговорами о хозяйстве, о Москве и
проч., бранил новое, хвалил старое, как все
старики, ибо вообще если человек сам стал хуже,
то всё ему хуже кажется; - поздно вечером,
истощив разговор, они не знали, что начать;
зевали в руку, вертелись на местах, смотрели по
сторонам; но заботливый хозяин тотчас нашелся: -
Малой! Египетского, - закричал он, в восторге от
своей мысли; - принесли две фляги и две большие
серебряные кружки; - начали пить, потом спорить,
хохотать и целоваться; - щеки их разгорелись, и
воображение, охлажденное годами, закипело.
- Потешить ли тебя, сосед любезный! - воскликнул
Палицын.
- А что?
- Да уж то, что твоей милости и в голову не
придет; любишь ли ты пляску?.. а у меня есть
девочка - чудо... а как пляшет!.. жжет, а не
пляшет!.. я не монах, и ты не монах, Васильич...
- Избави Христос...
- И точно так!..
- Ну что же?
- Да уж то!.. мать моя, женушка, Наталья
Сергевна, - вели Оленьке принарядиться в
шелковый святошный сарафан да выйти поплясать; а
других пришли петь, да песельников-то нам
побольше, знаешь, чтоб лихо... - он захохотал,
сам верно не зная чему; и начал потирать руки,
заране наслаждаясь успехом своей выдумки; - этот
человек, обыкновенно довольно угрюмый, теперь
был совершенный ребенок.
Наталья Сергевна приказала сбираться
песельникам, а сама вышла искать Ольгу.
Где была Ольга?..
В темном углу своей комнаты она лежала на
сундуке, положив под голову свернутую шубу; она
не спала; она еще не опомнилась от вчерашнего
вечера; укоряла себя за то, что слишком
неласково обошлась с своим братом... но Вадим
так ужаснул ее в тот миг! - Она думала целый
день идти к нему, сказать, что она точно
достойна быть его сестрой и не обвиняет за
излишнюю ненависть, что оправдывает его поступок
и удивляется чудесной смелости его. Со свечой в
руке взошла Наталья Сергевна в маленькую
комнату, где лежала Ольга; стены озарились,
увешанные платьями и шубами, и тень от толстой
госпожи упала на столик, покрытый пестрым
платком; в этой комнате протекала половина жизни
молодой девушки, прекрасной, пылкой... здесь ей
снились часто молодые мужчины, стройные,
ласковые, снились большие города с каменными
домами и златоглавыми церквами; - здесь, когда
зимой шумела метелица и снег белыми клоками
упадал на тусклое окно и собирался перед ним в
высокий сугроб, она любила смотреть, завернутая
в теплую шубейку, на белые степи, серое небо и
ветлы, обвешанные инеем и колеблемые взад и
вперед; и тайные, неизъяснимые желания, какие
бывают у девушки в семнадцать лет, волновали
кровь ее; и досада заставляла плакать, вырывала
иголку из рук.
- Вставай, Ольга! - закричала Наталья Сергевна,
сердито толкнув ее. Ольга вскочила и
зажмурилась, встретив свечу прямо перед глазами.
- Что спала, ленивая...
- У меня голова болит!
- Вздор! девчонка молодая... и смеет голова
болеть! просто лень, уж так бы и говорила... а
то еще лжет... отвечай: спала, лентяйка?
- Я никогда не лгу.
- Как! еще смеет отвечать, когда я говорю!
спорить! ах грубиянка; да не я ли тебя выкормила
и воспитала, да не я ли тебя от нищего
отца-негодяя взяла на свои руки...
неблагодарная! - нет! этот народ никогда не
чувствует благодеяний! как волка ни корми, а всё
в лес глядит... да не смей строить рож, когда я
браню тебя!.. стой прямо и не морщись - ты
забываешь, кто я? Ольга хотела что-то сказать,
но удержалась; презрение изобразилось на лице
ее; мрачный пламень, пробужденный в глазах,
потерялся в опущенных ресницах; она стояла,
опустив руки, с колеблющейся грудью и
обнаженными плечами, и неподвижно внимала
обидным изречениям, которые рассердили, испугали
бы другую.
- Поди надень шелковый сарафан и выходи
плясать... чтоб голова не болела... слышишь...
скорей же!.. да не больно финти перед Борисом
Петровичем!.. а не то я тебе дам знать!.. ведь
вы все ради заманить барскую милость...
берегись...
Ольга молчала - но вся вспыхнула... и если б
Наталья Сергевна не удалилась, то она не
вытерпела бы далее; слезы хотели брызнуть из
глаз ее, но женщина иногда умеет остановить
слезы... - Как! ее подозревают, упрекают? - и в
чем! - о! где ее брат! пускай придет он и
выслушает ее клятву помогать ему во всем, что
дышит местию и разрушением; пускай посвятит он
ее в это грозное таинство, - она готова!..
Теперь она будет уметь отвечать Вадиму, теперь
глаза ее вынесут его испытывающие взгляды,
теперь горькая улыбка не уничтожит ее твердости;
- эта улыбка имела в себе что-то неземное; она
вырывала из души каждое благочестивое
помышление, каждое желание, где таилась искра
добра, искра любви к человечеству; встретив ее,
невозможно было устоять в своем намеренье, какое
бы оно ни было; в ней было больше зла, чем люди
понимать способны.
Ольгу ждут в гостиной, Борис Петрович сердится;
его гость поминутно наливает себе в кружку и
затягивает плясовую песню... наконец она взошла:
в малиновом сарафане, с богатой повязкой; ее
темная коса упадала между плечми до половины
спины; круглота, белизна ее шеи были
удивительны; а маленькая ножка, показываясь по
временам, обещала тайные совершенства, которых
ищут молодые люди, глядя на женщину как на
орудие своих удовольствий; впрочем маленькая
ножка имеет еще другое значение, которое я бы
открыл вам, если б не боялся слишком удалиться
от своего рассказа.
Она взошла... и встретила пьяные глаза, дерзко
разбирающие ее прелести; но она не смутилась; не
покраснела; - тусклая бледность ее лица
изобличала совершенное отсутствие беспокойства,
совершенную преданность судьбе; - в этот миг она
жила половиною своей жизни; она походила на
испорченный орган, который не играет ни начало,
ни конец прекрасной песни. Хор затянул плясовую.
- Начинай же, Оленька! - закричал Палицын, - не
стыдись!.. она вздрогнула; ей пришло на мысль,
что она будет плясать перед убийцею отца своего;
- эта мысль как молния ворвалась в ее душу и
озарила там следы минувшего; и все обиды, все
несправедливости, унижения рабства, одним
словом, жизнь ее встала перед ней, как остов из
гроба своего; и она почувствовала его упрек...
Если б можно было изобразить страдание этого
нежного существа, то трудно было бы поверить,
что она не лишилась рассудка!.. потому что ее
ресницы были сухи, и сжатые дрожащие губы не
пропустили ни одного вздоха. - "Что же! красотка
моя, начинай!.. небось - ты так хороша
сегодня!.." - кричали оба помещика; что за
лестное поощрение! не правда ли. Ольга окинула
взором всю комнату, надеясь уловить хотя одно
сожаление... неуместная надежда; - подлая
покорность, глупая улыбка встретили ее со всех
сторон - рабы не сожалели об ней, - они
завидовали! - пускай завидуют, подумала Ольга;
это будет им наказание. Она начала плясать.
Движения Ольги были плавны, небрежны; даже можно
было заметить в них некоторую принужденность, ей
несвойственную, но скоро она забылась; и тогда
душевная буря вылилась наружу; как поэт, в
минуту вдохновенного страданья бросая
божественные стихи на бумагу, не чувствует, не
помнит их, так и она не знала, что делала, не
заботилась о приличии своих движений, и
потому-то они обворожили всех зрителей; это было
не искусство - но страсть. И вдруг она
остановилась, опомнилась, опустила пылающие
глаза, голова ее кружилась; все предметы прыгали
перед нею, громкие напевы слились для нее в один
звук, нестройный, но решительный, в один звук
воспоминания... Она посмотрела вокруг,
ужаснулась... махнула рукой и выбежала. Борис
Петрович встал и, качаясь на ногах, последовал
за нею; раскаленные щеки его обнаруживали
преступное желание, и с дрожащих губ срывались
несвязные слова, но слишком ясные для
окружающих. Дверь в комнату Ольги была
затворена; он дернул, и крючок расскочился; она
стояла на коленах, закрыв лицо руками и положив
голову на кровать; она не слыхала, как он
взошел, потому что произнесла следующие слова:
"отец мой! не вини меня..."
- Теперь ты не вывернешься! - воскликнул
захохотавши Борис Петрович; - я человек добрый -
и ты человек добрый; следовательно...
Она вскочила и, устремив на него мутный взор,
казалось, не понимала этих слов; - он взял ее за
руку; она хотела вырваться - не могла; сев на
постель, он притянул ее <к> себе и начал
целовать в шею и грудь; у нее не было сил
защищаться; отвернув лицо, она предавалась его
буйным ласкам, и еще несколько минут - она бы
погибла.
Но вдруг раздался шум, и вбежала хозяйка; между
достойными супругами начался крик, спор...
однако Наталье Сергевне благодаря винным парам
удалось вывести мужа; долго еще слышен был
хриплый бас его и пронзительный дишкант Натальи
Сергевны; наконец всё утихло - и Ольга тогда
только уверилась, что все ее оставили.
Она слышала, как стучало ее испуганное сердце и
чувствовала странную боль в шее; бедная девушка!
немного повыше круглого плеча ее виднелось
красное пятно, оставленное губами пьяного
старика... Сколько прелестей было измято его
могильными руками! сколько ненависти родилось от
его поцелуев!.. встал месяц; скользя вдоль
стены, его луч пробрался в тесную комнату, и
крестообразные рамы окна отделились на бледном
полу... и этот луч упал на лицо Ольги - но
ничего не прибавил к ее бледности, и красное
пятно не могло утонуть в его сиянье... в это
время на стенных часах в приемной пробило
одиннадцать.
Перейти к чтению восьмой
главы>> |
